Пьетро Орсеоло II достиг вершины своей карьеры. Благодаря умелым политическим решениям он возвел Венецию на новые высоты процветания и престижа. Благодаря своей воинской доблести – на многие годы вперед защитил республику от двух главных опасностей: славян, угрожавших ей с востока, и сарацин – с юга. Дож утвердил влияние Венеции на всем далматинском побережье. Немалых успехов Пьетро добился и в области личных связей, соединив свою семью узами брака и кумовства с обеими империями и разделив с сыном дожескую власть (чего не случалось уже шестьдесят лет кряду). Но с ростом могущества росла и склонность Пьетро окружать себя все новыми и новыми атрибутами величия. Поэтому неудивительно, что многие венецианцы стали задумываться, не вскружила ли слава их правителю голову и не лелеет ли он, подобно некоторым предшественникам, тайный план преобразовать республику в наследственную монархию.
Но тут, как гром среди ясного неба, грянула беда. Осенью 1005 г. в южной части неба появилась комета, остававшаяся видимой целых три месяца подряд. Все понимали, что это дурное знамение, и действительно, уже в начале следующего года на Венецию обрушился голод, спастись от которого не помогли даже новообретенные житницы Далмации, пострадавшей не меньше, чем земли материковой Италии. Вслед за голодом пришла чума, унесшая – наряду со многими сотнями простых горожан – и молодого Джованни, и его жену-гречанку, и их малолетнего ребенка. Святой Петр Дамиани, едва скрывая злорадство, объясняет смерть догарессы божественным возмездием за ее пристрастие к восточной роскоши:
В привычках своих была столь изнежена, что брезговала даже омовениями в обычной воде, принуждая служанок собирать ей небесную росу для купания. Не снисходила и до того, чтобы пальцами касаться еды, но приказывала евнухам нарезать ее на мелкие кусочки, которые затем поддевала неким золотым орудием с двумя зубцами и подносила ко рту. Покои же ее так пропахли благовониями и всевозможными духами, что мне и говорить об этом тошно, да и читатели мои не поверят, коли скажу. Но Господь всемогущий возненавидел эту женщину за тщеславие и обрушил на нее Свою кару. Простер Он над нею меч правосудия Своего, да так, что все ее тело прогнило еще при жизни, и все ее члены иссохли, а спальные покои ее наполнились таким нестерпимым зловонием, что ни служанки, ни даже рабыни не могли его выносить, кроме одной лишь прислужницы, которая, спасаясь при помощи ароматических смесей, оставалась при своей госпоже и по совести выполняла ее приказания. Но даже и та могла приблизиться к госпоже лишь поспешно и тотчас же отступить. Так, медленно угаснув в мучениях, она, к вящему облегчению и радости своих друзей, наконец испустила дух[52].
Джованни пережил жену всего на шестнадцать дней. Их похоронили в монастыре Сан-Заккариа, в одной могиле. Пьетро Орсеоло был безутешен: его мечты о будущем потерпели крах. Ему не исполнилось еще и пятидесяти, но он, похоже, утратил всякую радость жизни. Возможно, этому сопутствовал и религиозный кризис, как у его отца. Но, в отличие от старого Пьетро, он не ушел в монастырь. Назначив соправителем третьего сына, Оттона, и составив завещание, по которому основная часть его имущества отходила церкви и беднякам, дож затворился в дальнем крыле дворца и перестал общаться даже с женой. Не прошло и двух лет, как он скончался в 1008 г.
Юному Оттону к тому времени исполнилось всего шестнадцать. Учитывая это, странно, что венецианцы не стали возражать, когда он разделил власть со своим отцом. Еще более странно, что ему позволили наследовать должность без единого возражения: Оттон стал самым молодым дожем за всю историю Венеции. Но в Средние века люди взрослели раньше, чем теперь, – случалось, шестнадцатилетние полководцы вставали во главе армий, а Оттон Орсеоло, по-видимому, был зрелым не по годам. «Он был католик верой, славный доблестью, сильный правдой, замечательный благочестием, красивой наружности и большого богатства; он был настолько полон всяческих добродетелей, что все по праву считали его достойнейшим преемником превосходного отца и святого деда»[53].
«Крепкий в католической вере, незыблемый в чистоте, сильный во справедливости, выдающийся в делах религии, благочинный в образе жизни, обильный имуществом и богатством и столь преисполненный добродетелями всякого рода, что все сочли его наидостойнейшим преемником отца и деда», – так отозвался о нем Андреа Дандоло спустя триста лет. Такой промежуток во времени – не слишком надежная гарантия исторической точности, но, по крайней мере, залог относительной непредвзятости[54]. Оттон Орсеоло действительно унаследовал многие черты своего отца, и среди них – властолюбие и вкус к роскоши. Новый дож был знаком с императорскими дворами Запада и Востока: при одном из этих дворов он прошел конфирмацию, а при другом – получил несколько высоких титулов. Венгерская принцесса, младшая сестра короля Венгрии Иштвана I (позднее причисленного к лику святых), на которой Оттон женился вскоре после смерти Пьетро, добавляла блеска его статусу. Подобно отцу, сын вскоре создал себе репутацию великолепного и блистательного правителя – по крайней мере, в той степени, в какой это допускали традиционно строгие нравы его подданных.
Но такому честолюбивому юноше, как Оттон, только внешних атрибутов власти было недостаточно. В 1017 г. наконец умер Витале Кандиано, старый патриарх Градо, занимавший эту должность с незапамятных времен – определенно больше полувека, – и Оттон назначил на его место своего старшего брата, Орсо. До того Орсо был епископом Торчелло[55], и дож передал эту епархию другому своему брату, Витале. Зря он это сделал! Новому патриарху едва исполнилось тридцать, а новый епископ был на десять лет его моложе. Как и следовало ожидать, среди благородных семейств Венеции с новой силой вспыхнула зависть к роду Орсеоло, и многие забеспокоились, не намерен ли дож все-таки перейти к наследственному правлению в той или иной форме. Недовольство было не настолько серьезным, чтобы спровоцировать бунт, и еще несколько лет дела шли достаточно гладко, но в 1019 г., когда патриархом Аквилеи был назначен знатный баварец Поппон из Треффен и на горизонте впервые сгустились тучи нешуточной угрозы, Оттон обнаружил, что не может больше рассчитывать на поддержку и добрую волю своих подданных.
Поппон был идеальным образцом типажа, чрезвычайно характерного для Средневековья[56], – честолюбивым, воинственным и до мозга костей светским служителем церкви. Едва вступив в должность, он объявил Градо исторической частью своего патриархата, назвав законного тамошнего патриарха Орсо самозванцем и узурпатором. Папа не поддержал его притязаний, но среди противников Орсеоло в самой Венеции Поппон нашел горячую поддержку, и в 1022 г. дожу и его брату пришлось бежать из города и укрыться в Истрии. Впрочем, Поппон зашел слишком далеко. Не дождавшись одобрения папы, он захватил Градо и принялся методично разорять церкви и монастыри, пересылая награбленное добро в Аквилею. Жители Градо и венецианцы не потерпели такой наглости: симпатии их тут же обратились в сторону братьев Орсеоло. Те поспешили обратно, выдворили Поппона и его приспешников – на удивление легко и быстро – и вернулись к своим обязанностям: Орсо – в Градо, Оттон – во Дворце дожей.
В 1024 г. синод, созванный в Риме папой Иоанном XIX, официально отверг притязания Поппона и подтвердил статус Градо как независимого патриархата. Казалось, семейство Орсеоло преодолело черную полосу и вновь надежно утвердилось у кормила власти. Так бы все и вышло, если бы дож хоть немного прислушивался к общественному мнению. Но притязания Оттона, как всегда, превосходили его возможности, и разразившийся два года спустя скандал по поводу очередных церковных назначений поставил точку в его карьере. На сей раз враги дожа действовали быстро и решительно, так что спастись бегством он не успел. Оттона схватили, сбрили ему бороду и отправили доживать свои дни в Константинополь.
