Наконец, они пришли. Луна обелила высокий голый утес. И там никого не было, только старик и отрок. Все также, ничего не объясняя, чернец принялся чертить вкруг застывшего имянарекаемого ножом. А он стоял и вслушивался в этот скрежет железа, карябающего каменистую твердь, в древние заклятья и заговоры.
Жрец не хотел, чтобы навьи добрались до бездыханного тела. Да-да! Почти что бездыханного, потому как, воздев клинок к Луне, старик вдруг ударил им молодого.
Он понимал, что умирает, но боли не было, и ничего не было, ибо холодное железо не достало плоти… Потом для верности «слепец» нанес еще три таких же неотразимых удара, сопровождая каждый непонятными словами.
При последнем – силы оставили отрока, и он рухнул внутрь очерченного круга, и уже слышал он, как волхв темной стороны просил Богов забрать у нарекаемого все плохое, что было у него в прежней детской жизни, оставить только то, что принадлежит ему от самого Рода.
И не чуял отрок, убитый столь странным образом, как жрец Чернобога, проникнув сквозь защитный круг, снял с него все одежды.
И не мог видеть будущий Ингвар, как жег старик отроческое платье, а потом оставил его, готового к новому рождению…
Он очнулся, когда кожу сковал озноб, грозя добраться к самому сердцу – стало не просто холодно, но и страшно. Но открыв на миг глаза, ему удалось застать те первые лучи восходящего светила, что высветили на утреннем небе причудливые узоры облаков.
Прикрыв веки, сквозь ресницы, он попытался рассмотреть – где лежит и кто тут есть рядом. А рядом кто-то был, потому что, еще неразборчивые, к нему устремились чьи-то радостные голоса. Один – низкий и грубый, второй – певучий, теплый, родной.
Пятеро, силуэты были едва различимы, приближались к нему, но отрок понял, что не должен вставать, как раз напротив, он сжался, скукожился и оставался недвижим.
Белый жрец Свентовита – Любомудр – славил Рода, просил он даровать отцу и матери взрослого сына, не дитя – а человека. Чего сквозь неприкрытые веки не было видно, так это, как легла где-то рядом на землю женщина – но будущий Ингвар кожей ощутил ее близкое присутствие. Не видел он и того, как повитухи набросили на Любаву покрывало, но услышал он ее крик, и вторил ее крику.
Потом его облили водой, и струйки заскользили по камню, убегая в разные стороны. А Святобор протянул сыну руку и помог встать на ноги. Любава бережно завернула теперь уже своего сына в ткань, которая моментально впитала в себя влагу. Одна из повитух поднесла к губам нарекаемого рог, в котором теплилось молоко, а вторая с руки дала отведать вкусного творога.
– Славен будь, Любомудр! – обратился отец к жрецу Свентовита. – Дай пришедшему вновь имя верное на время долгое.
– Пусть с молоком моим пребудет с ним вечно любовь к земле родной! – добавила Любава.
– Следуйте за мной! – сказал жрец и начал восхождение по тропе, ведущей к самому Храму.
И рожденный вновь продолжил свой путь, с которого просто так не свернуть, на котором нельзя остановиться…
Но впитал Ингвар с соками родной земли да молоком Любавиным не только любовь, но и лютую ненависть к поработителям. Нет страшнее рабства, чем рабство духовное. Мальчишками Ингвар да Ратич поклялись костьми, что в руянских могильниках, не знать покоя, пока мир остается несправедливым. Мог ли ребенок подумать, скольких сил и знаний требует мироустройство? Вряд ли.
«Отец, почему лютичи и бодричи сжигают мертвых, а мы хороним?» – спросил Ингвар отца.
– В священном дереве, как в человеке или звере, заключен дух. И срубая ствол, ты разрушаешь чей-то дом. Если бы мы сжигали тела, духи рощи оставались бы без жилища. На ляшском берегу леса много – на острове мало.
– Не случайно Любомудр учит – проси прощения у цветка, если поломал, посади новый росток – если срубил. Но я никак не пойму – мы строим лодьи, ты вот недавно избу Любаве справил…?
– Верно, справил! – усмехнулся Святобор, – Был дух лесовик – стал домовик! И у корабля своя душа имеется – от дерева да от соли морской. Даже в берестяной записке, не говоря уж о книге, буковой доске, в самой маленькой руне на них есть душа! Погоди, вырастешь – всему научу.
– И волховать научишь?
– Волхвом, сынок, родиться надо… – и видя на глазах у Ингвара слезинки, примирительно добавил. – Научу! Всему, что сам знаю, что сам чур поведал, до чего своим умом дошел.
Князь верил Святобору, как самому себе. Поэтому на материк ушли втроем – отец, Редон – опытный мореход, и сам Ингвар… Святобор, не раздумывая, выбрал провожатых.
Проснувшись на рассвете в лодке Власа, которую прибило к берегу неподалеку от Арконы, Игорь-Ингвар уже знал, что Редон погиб. Епископ Абсалон приказал казнить ругенского пирата.
Так некогда те же германцы [27] расправились с сыном Рюрика. Этим они подсобили кровавой княгине Ольге, которая затем побила и древлян, стоящих за несчастного Игоря.
Вот и подручные епископа привязали Редона к верхушкам двух согнутых сосен, которые через мгновение разорвали тело пленника на части.
Отец остался проследить за врагом, а сына Ингвара, того, в ком «сидел» ныне Игорь, направил обратно. Святобор уже не сомневался, что предстоящая схватка с данами для Арконы станет последней.
– Спасайте женщин и детей – они возродят племя ругов! Спасайте память нашу – летописи, «дощки», книги! Передай это, Ингвар, князю на словах. Расскажи, что видел – что слышал. Многочисленны и умелы вороги наши… Они сами викинги и потомки викингов. На месте Вальдемара [28] я бы высадил воинов и на Западном берегу, и на Восточном сразу, обложил бы остров с моря… И еще знай – нет былого единства славянского, те, кто поклонились Распятому и под данами ходят, вместе с ворогом на нас идут, предатели. Смертная битва будет. Так что, прощай, коли не свидимся!
Мужчины крепко обнялись.
Все это Игорь вспомнил, чуть его нога ступила брег родного острова. Так происходит озарение недоступное человеческому пониманию.
Чтобы стереть с лица земли народ – надо лишить его исторической памяти и культуры. Просветитель Русской Земли, тоже Владимир, начал свое богоугодное дело с того, что за пару годков уничтожил почти всех грамотных и мудрейших людей Киевской стороны. Он и прочие ревнители новой веры, здесь нельзя не упомянуть того же дядю князя, Добрыню [29] Малховича, не остановились на достигнутом. Во славу Господа, для несомненной пользы просвещения жгли древние манускрипты, дощечки, бересту, рукописи, летописи и книги, а вместе с тем и укрывателей бесовского письма в их же собственных избах.
Еще за десять лет до этого с усердием одержимого внебрачный сын Великого Святослава насаждал культ Перуна, возвысив Громовика над прочими Богами. Но соблазненный идеей абсолютной власти он вскоре тайно крестился, чтобы потом просвещать наш «вечно темный» народ.
С тех пор, как Красно Солнышко вернулся из Корсуни в Киев с кучей попов и мощами святого Климента – на Русь потекли и прочие священные принадлежности. Одними гвоздями с печально знаменитого креста можно было бы пришпилить, точно насекомых, половину населения киевской Скифии. А если бы слезы Богородицы, проданные доверчивым русичам, слить воедино, географы нанесли бы на карту Европы второе Мертвое море.
– Прежде – думал Игорь, – Богов было много, славь, каких хочешь, верь в кого пожелаешь, но и другому не мешай – делать то же самое.
Владимир! За всю многострадальную историю славянских народов не найдется, пожалуй, более неоднозначной и противоречивой фигуры, чем этот князь. Предавал ли он, меняя убеждения, как рукавицы? Или предательство сидело у него в крови, и всякий раз, предавая, он слепо следовал зову этой крови? Игорь ведал, что нарек себя Красно Солнышко великим каганом на хазарский лад. Братоубийца, лицемер и клятвопреступник – устроитель градов и державы. Лес рубят – щепки летят? Талейран русской земли.
