Отцову кровь Ярослава Мудрого охладила его супруга, шведская княгиня Ингигерд, внучка князя бодричей. По приезде на Хольмградскую землю вместе со своими викингами она обосновалась в родовом гнезде Рюриковичей – Ладоге. Отсюда на мечах словен и варягов сын Владимира совершил восхождение к вершинам власти, перешагнув через трупы братьев, весьма кстати зарезанных Святополком.

Когда волхвы возглавили голодные людские толпы в Суздале. Захватив языческих жрецов, Ярослав одних отправил в изгнание, прочих казнил, дав суздальцам благочестиво-христианское объяснение постигшего их мора: «Пути Господа неисповедимы!»

На дыбу послали скоморохов, а пели то всего лишь -

А ничего и не «осталось». Добро пожаловать в самую бездну!

Истребляя носителей традиции, – прозревал Игорь, – целому народу стирали историческую память. Последний ли раз? Все вернется на круги свои – будут взлеты, их сменят падения. Мы уж иные русы, иное племя.

Ингвар и его названые братья обходили вечерним дозором побережье, когда на склоне холма замаячили фигуры странников.

Их было трое, все они разительно отличались друг от друга, но в их облике проступало что-то неуловимо единое, и каждый дополнял другого. Первым спускался древний старец в выцветшей от солнца и стирки холстине, в руке он сжимал посох, а сбоку от заплечного мешка на ремне у него имелись гусли. Впрочем, может и не они, но в таких тонкостях Игорь не разбирался.

Второй приметили девушку в черном. О том, что она свободна, говорили не знавшие платка рыжевато-золотые волосы – большая редкость ныне. И был еще один… Этот третий, как поглядел Игорь, выделялся колоритной внешностью, она никак не вязалась с ремеслом бродячего артиста.

В Арконе часто искали пристанища бродячие певцы. На всех городских площадях, на любых дорогах Европы ныне их преследовала воинствующая монашеская братия, коль песня не по нраву окажется. Редкому счастливцу удавалось найти знатного покровителя, прошли те старые и добрые времена, когда ярлы и конунги заманивали к себе перехожих мастеров скальдскапа [31] в надежде, что стихотворцы прославят имена благодетелей навек в сагах и балладах. Мельчали и сами скальды, многие охотно шли в услужение, все больше звучало песен на заказ, да на потребу толпе.

Не сладко приходилось боянам и на Руси. В тринадцатом веке потомков Велесова внука нарекли скоморохами. Во многом утратив наследие великих предков, они пели и плясали, радуя народ. Игорь знал – их будут жечь и убивать не меньше, чем последних волхвов. Видно, велика сила песенного слога! И не сила это вовсе, а мощь настоящая. И боятся ее те, кто нечист душой.

Эрили, так звали сельских знахарей в Скандинавии, с успехом пользовали низшей магией символов, заключенной в рунах. Скальды и бояны владели искусством составления рунического заклинания. Объединенные в целое руны порождали магическое действие. И помнил Игорь, что именно это таинство божественного творения помирило асов и ванов, как не должно никогда разъединить германцев и славян! И в знак согласия между собой создали Боги Квасира. После трагической гибели он превратился в чудодейственный напиток, Приводящий в Движение Дух, так асы и ваны, а через них и люди, обрели мед поэзии – дар стихосложения.

«Расскажу о том, как Квасура получил от небожителей секрет приготовления сурыни. И она есть утоление жажды, которое мы имели. И мы должны на празднике-Радогоше около Богов радоваться, и плясать, и венки подбрасывать к небу и петь, славу Богам творя. Квасура был мужем сильным и от Богов вразумляемым. И тут Лада, придя к нему, повелела вылить мед в воду и осуривать его на солнце. И вот Солнце-Сурья сотворило то, что он забродил и превратился в сурицу. И мы пьем ее во славу божью…» – рек Любомудр еще одну, на этот раз словенскую версию обретения кваса, а Игорь-Ингвар, вспоминая, дивился – и как это он раньше не примечал сходства.

– И получили мы наставление от Велеса, как творить квасуру, называемую сурыней… Чуть настанут дни Овсеня, пахарь кончит жатву и радуется сему, и пьют руги напиток Богов. И если иной не удержит своего естества и скажет порой горькие слова – это от Чернобога [32], а другой получит радость – то от Белобога. Но пьем мы равно за них обоих, потому что лишь Род – мера всему! – говорил верховный волхв.

Итак, внимание Ингвара привлек широкоплечий, высокий рыжеволосый скальд с гладко выбритым лицом, что выглядело крайне необычным среди русых бородатых ругов. С чела на щеку у него сползал свежий, багровый запекшейся кровью шрам. За спиной незнакомца виднелись рукояти двух слегка изогнутых легких мечей, такие многие века спустя назовут шашками Видимо, пришелец владел в совершенстве не только искусством скальдскапа, а также мастерством кровавым и прозаичным.

А Игорю, что смотрел на мир сквозь те же Ингваровы очи, но «иными глазами», этот третий почему-то напомнил любимого им голландского актера – Рутгера Хауэра, и он заочно проникся к скальду уважением.

– Будьте здравы, страннички! Далеко ли путь держите!? – окликнул Ратич троицу, выступив вперед.

– Держим путь мы с земли бодричей. А идем к Лютобору, князю ругов и защитнику священного острова.

– Худо им.

– Еще бы не худо. Под германцами волком воют, а куда денешься! Не просто воют, нынче на вас с данами идут.

– Да уж, наслышаны. Что, дело есть до князя?

– А то как же? Имеется… – ответил за всех мужчина с мечами.

– Таково ли дело, чтобы князь рядил? – засомневался Сев, показываясь с противоположной Ратичу стороны.

– Ладно тебе! Смотри, как старик уморился! – прервал его Ингвар, и уже обращаясь к путникам, миролюбиво продолжил. – Вы простите нас, странники, на то мы и в дозор поставлены, чтоб чужих высматривать. Вы скажите нам, какого вы роду-племени… А до князя вам лучше с нами добираться. В ночи оно и заблудиться можно.

– Наши имена ничего не скажут, а роду мы славянского, в том не сомневайтесь. Кто такие мы? Не разведчики, не лазутчики, а певцы мы бродячие. Нам дорога – дом родной, чисто поле – пуховая постель… – опять ответил за всех подозрительный рыжеволосый.

– Ой, что-то не нравится мне этот боян! – раздалось в ответ. – Да ты посмотри на себя! Ну, какой из тебя певец? Глаза рысьи, нос поломан, этот шрам – схватки лютой память? Песнь клинков – лучшая из песен! Скажешь не так? – не унимался Сев.

– Ты поверь нам, добрый человек! Мы не тати и не воры. Все зовут меня Светланою, – встала между ними девушка. – А спутники мои – верный Инегельд – она указала на мужчину – и Златогор, дед моего отца. Именуют нас по-разному. Кто кличет фокусниками и артистами, кто певцами безродными. Иной вспомнит о скальдах, другой о внуке Велеса, третий о Браги, сыне Одина.

«Ага!» – сказал себе Игорь – «То-то больно стар, кудесник. И молчун к тому же. Он из тех же, что и мой Олег, вырий ему небесный!»

– Имя-то не наше, Инегельд! – заупрямился Сев.

– Как это не наше? В честь Световита у неё имя! – удивился Ратич, не сообразив.

– А что тебе до имени моего, юноша!? Я бы звался Иггом, коль не страшно тебе – таким знают меня враги! Но как величать себя – знаю сам.

– Пусть Инегельд споет! – предложил Ратич. Сев согласно кивнул. «А если у незнакомца и впрямь что-то толковое получится – вот стыд то! Но лучше лишний раз своего остановить, чем врага проморгать!» – подумал он.

– Я не могу петь, когда того не желаю… – начал Инегельд и улыбнулся, взглянув на Ратича.

Тот нервно поглаживал рукоять грозной и таинственной датской секиры – ибо те, кто с ней познакомился поближе, никому больше не выдавали тайну этого знакомства… впрочем, как и все остальные тайны тоже.