– Да уж ты не вышучивать ли меня вздумал? – спросила она.
– Насчет чего-с? – изумленно проговорил Василий.
– Да вот насчет дамы-то?
– Что вы, Акулина Степановна, помилуйте… Да смею ли я, если вы у Трифона Иваныча в таком почете!
– Ну, то-то. Смотри!
– Истинно, дама первый сорт.
Лицо Акулины опять превратилось в улыбку.
– Да неужто уж я так очень на даму похожа?
– То есть как портрет. Будто вот сейчас из фотографии от Мордомазки. Извольте на себя в зеркало посмотреть.
– Ну, спасибо, спасибо. И за малину спасибо. Я сушеную малину люблю пожевать. На вот тебе рюмочку водочки… Выпей… – предложила она. – Ключи-то ведь теперь у меня. На, выпей… Выпьешь и бараночкой закусишь. Я люблю, кто меня предпочитает. На…
Она вынула из шкафа графин с водкой и рюмку. Василий выпил.
В это время раздался звонок.
– Ну, ступай… Ступай… Иди к себе в приказчицкую: Трифон Иваныч из бани идет. Сейчас чай пить будем, – заговорила Акулина и прибавила: – А ко мне-то ты все-таки иногда захаживай.
Приказчик поклонился и исчез.
– Самовар готов? – раздался голос Трифона Ивановича.
VIII. Нимфа начинает царить
Акулина встретила вернувшегося из бани хозяина ласковая, приветливая, вся сияющая улыбкой.
– С легким паром вас, Трифон Иваныч… Давайте сюда узел-то с бельем да садитесь скорей чай пить, – начала она. – А я и лимончик вам приготовила, и полотенчико сухенькое, чтобы утираться. Все, все сделала, что вы любите.
Мрачный Трифон Иванович при виде такого привета и сияющей улыбки Акулины и сам улыбнулся.
– О, зубы, зубы белоснежные! Загубила ты меня, Акулина, своими зубами! – проговорил он, покрутив головой, вздохнул, махнул рукой и сел за стол.
– Полноте… Кто вас погубит! Вы сами всякого погубите, – шептала Акулина, умышленно уж выставляя ряд белых зубов. – Стойте, я уж чай-то разливать буду, – прибавила она. – Я сяду около самовара, а вы напротив меня…
– За хозяйку хочешь быть?
– Да ведь уж я на то и пошла, чтобы ключничать и хозяйничать. Где же вам самим-то… Вы мужчина. Мужчина по лавке, а женщина по дому… Нате-ка вам стаканчик… Кушайте.
– Слушай… Только ты при приказчиках не очень…
– Что не очень?
– А насчет того, чтобы, к примеру, хозяйку-то разыгрывать.
– О! Кто о чем, а он все о приказчиках. Дались вам эти приказчики!
– Нет, ты все-таки больше под ключницу потрафляй, а не под хозяйку.
– Да что вам, в самом деле, приказчики? Взять их скрутить, цыцнуть на них хорошенько – вот и все. А не нравится им, так помелом по шее!
– Не кричи, пожалуйста… Ну что ты кричишь!
– А чего ж бояться-то? В доме жить, да уж не сметь и слово сказать – очень даже удивительно. И что обидно, так это то, что приказчиков вы предпочитаете, а меня не предпочитаете.
– Полно, кто тебя не почитает! Ты уж и так всего меня в руки забрала, а я только об одном прошу, чтобы тени-то на меня было поменьше.
– Странное дело, как вы этой самой тени боитесь. Все тень да тень. Девушки нынче не боятся, а вы боитесь.
– Ах, какая ты, право!
Трифон Иванович опять покрутил головой.
– Не нравлюсь, так и меня по шее гоните. Старика-то такого, как вы, всегда найду.
– Зачем же гнать? Я не об этом…
– А не об этом, так и разговаривать нечего. У нас разных нужных разговоров пропасть, а вы о пустяках… Не хотите ли малинки сушеной? Это даве приказчик Василий принес. Ему прислали из деревни гостинцу, а он половину нам принес. Ах, какой учтивый и обходительный человек этот Василий!
Трифон Иванович широко открыл глава и как-то перекосил рот.
– Чего вы?.. – спросила его Акулина. – Уж не хотите ли ревновать? Смотрите у меня! Я этого терпеть не могу.
– Да нет… Зачем же он ягоды-то?..
– Даме услужить захотел. Все-таки ведь я теперь на манер хозяйки. Вот, Трифон Иваныч, уж вы там как хотите, а к Рождеству ему надо жалованья прибавить.
– Ну, уж это ты, Акулина, оставь! Это не твое дело! – вспыхнул Трифон Иванович.
– Нет, мое… Кто меня предпочитает, тому и надо прибавить, чтобы в пример прочим, которые ежели неуважительные.
– Ну уж, пожалуйста…
– Ничего тут «пожалуйста»! Стало быть, вы меня не любите, коли не хотите этого сделать.
– Бога ради, тише.
– Да я и так тихо. Что вы, в самом деле!.. Да… Василию прибавить, а Андреяна отказать от места за непочтительность ко мне.
– Нет, уж ты, пожалуйста…
– Насчет Андреянова знать ничего не хочу! Или я, или он, так вы и знайте… Я у дверей прислушивала, так что он про вас и про меня говорил, ежели бы вы знали! Это просто ужасти! И что старый-то вы пес, и что я сама псовка, и что вам теперь крышка будет из-за того, что вы меня ключницей сделали. Ужас, что говорил. Она, говорит, теперь подберется к его лавке, да и лавку-то разграбит. До Рождества пусть служит, а с Рождества долой его. И чтобы об этом завтра же ему сказать.
– Акулинушка! Послушай… – вскинул на Акулину умоляющий взор Трифон Иванович.
– Знать ничего не хочу! – отвечали Акулина. – А вы его не откажете завтра, так я сама его откажу.
– Нет, уж этого ты не посмеешь!
– А посмею… Вот увидите… А не будет уходить, так кормить его не велю Анисье. С остальными приказчиками вы там как хотите. Хотите – гоните их, хотите – оставляйте, хотите – прибавляйте им жалованья, хотите – убавляйте, а чтобы Андреяна по шее. Иначе я сама уйду.
– Да полно, угомонись ты!
– Нечего мне угомониться. Да вот еще что… Завтра я приду к вам в лавку, и мне чтоб шубу лисью купить. Приду в лавку, и пойдем мы вместе шубу покупать.
– Ты, бога ради, в лавку не ходи.
– Нет, приду.
– Зачем же ты хочешь еще тень на меня наводить? Мало тебе, что навела на меня тень перед приказчиками, ты еще хочешь навести тень и перед соседями по лавке.
– Не желаю я об вашей тени и разговаривать! А в лавке мне у вас быть надо. Я хочу кухарке Анисье ситчику на платье к празднику выбрать и подарить.
– Да ведь Анисья сегодня только и в кухарки-то к нам пристала.
– Ничего не обозначает. Она моя землячка, и даже мы в сватовстве с ней приходимся. Чего вы ситцу-то жалеете! Она через это самое будет наша верная раба, будет подслушивать, что приказчики про нас говорят, и нам рассказывать.
– Да ведь это сплетки.
– Пущай сплетки, но я так хочу.
– Ты насчет шубы оставь. Шубу тебе принесут на дом, ситец тоже.
– Нет, нет… Я хочу сама. Вы целую неделю насчет шубы обещаете – и все жилите… А уж у нас Рождество на дворе. А в Рождество я беспременно хочу на манер дамы и в новой шубе к обедне с вами идти.
– Со мной? – изумился Трифон Иванович.
– Да, вместе с вами. Что ж я, оплеванная какая, что ли, что уж нельзя и к обедне вместе с вами идти!
– Да ведь тут тень… Пойми ты: тень… Встретятся знакомые…
Трифон Иванович вскочил со стула и в волнении заходил по комнате.
– Вы о тени сколько хотите можете говорить, а только я мимо ушей буду пропускать, – произнесла Акулина. – И вот вам мой сказ: все, что я сегодня сказала, чтобы завтра было исполнено, а нет, так увидите, что будет… Я добра, добра… да ведь и жрать вас начну, точить вас буду, как ржа железо ест.
Сказано все это было с такой добродушной и красивой улыбкой, что Трифон Иванович, как ни был суров и хмур, но улыбнулся, подошел к Акулине, обнял ее за шею и, любуясь ею, сказал:
– Да ты у меня бедовая! Ах, зубы, зубы перламутровые! Загубили вы старика!
– Милый… – прошептала Акулина.
Трифон Иванович в ответ поцеловал ее.
IX. Сатир в тисках
Время было предрождественское. Покупателей в суровской лавке Трифона Ивановича Заколова было много. Закупались подарки на праздник: ситец, недорогая шерстяная материя, платки фуляровые и шерстяные. Трифон Иванович в меховом пальто и котиковой шапке похаживал по лавке и покрикивал на приказчиков:
– Порасторопней, ребята, порасторопней! Дремать нечего.
