– Слушаю-с.

– Так уж, пожалуйста, постарайся. Трудно в эти годы приучать и втолковывать, но уж ты поналяжь. Я хотел ему другое место найти, чтобы на стороне, но Акулина Степановна боится, чтобы он на стороне не избаловался, а потому просила, чтобы на глазах у ней… Да и в самом деле: долго ли молодому парню на стороне избаловаться!

– Это точно-с, – согласился приказчик. – Коли ежели из деревни, да в слабые руки…

– Ну, с богом, – кивнул Трифон Иванович, давая знать, что аудиенция кончилась, и прибавил: – Завтра поутру захватите его с собой в лавку.

– Слушаю-с, – отвечал старший приказчик, поклонился и вышел.

Акулина продолжала сидеть пригорюнившись. Трифон Иванович потрепал ее но плечу и сказал:

– Видишь, как я о твоем Пантелее забочусь, а ты и не рада.

– Что ж мне радоваться-то? – опять процедила сквозь зубы Акулина.

– Ну, все-таки хоть поцеловала бы меня за благодарность, – прошептал Трифон Иванович и наклонился к ней, но она пихнула его в грудь.

– Отстаньте вы от меня! Мне и без вас тошно.

– Ах да… Ты давеча клюквенной-то пастилы купить себе просила. Ведь я тебе купил. Молодцы! Принесите-ка сюда клюквенную пастилу!

Вошел лавочный мальчишка, поставил на стол ящик с пастилой и удалился.

– Позобли-ка пастилки-то, позобли-ка, моя красота писаная, – проговорил Трифон Иванович. – Авось с нее и тошнота пройдет.

– Не стану я есть, – сухо отвечала Акулина.

– Это еще отчего?

– Отчего! Про пастилу-то, про съедобную дрянь, небось припомнили, а про то, что я главное у вас просила, забыли. Ну да ладно!..

– Что такое? Что такое? – засуетился Трифон Иванович.

– Вишь, у вас память-то какая куричья!

– Ей-ей, не помню. Ты лучше скажи, напомни мне. – Решительно не помню! – пожимал плечами Трифон Иванович.

– Браслетку с бриллиантами, – отчеканила Акулина.

– Ах, ты про браслетку? Да браслеску, мать моя, как-нибудь на днях… Где же было сегодня покупать? Сегодня и лавки-то с золотыми вещами были все заперты.

Акулина схватилась за грудь и застонала:

– Ох-ох-ох! Тошно мне!

– Что такое? Что такое? – испуганно спрашивал Трифон Иванович.

Вместо ответа, она, стеная и охая, поднялась со стула и приблизилась к дивану.

– Акулина Степановна, голубка моя, да выпей ты хоть капелек-то! – подошел к ней Трифон Иванович.

Акулина взвизгнула и повалилась на диван, на котором начала метаться и продолжала стонать.

– Испортили бабу в мое отсутствие! Кто мог ее испортить! – вопил Трифон Иванович, подскочил к ней, хотел что-то ей сказать, но она толкнула его ногой в живот.

Поднялась суматоха. Прибежали приказчики, прибежала кухарка Анисья.

– Дай ты ей хоть воды-то попить! – кричал Анисье Трифон Иванович.

Притащили ковш с водой, поднесли его к губам Акулины, но она не пила и продолжала стонать. Трифон Иванович выгнал вон приказчиков, схватился за голову и, опустясь около Акулины на стул, спрашивал сам себя:

– Ну что тут делать?

Словно кто колол или резал Акулину, до того она стонала и охала, валяясь на диване. Время от времени она схватывалась за грудь и взвизгивала самым пронзительным образом. Трифон Иванович и кухарка Анисья были около нее. Анисья качала головой и в недоумении говорила:

– Испортили бабенку, совсем испортили, сглазили. Тут не иначе, как ты хочешь, сглазу…

– Кто был с ней без меня? – крикнул на Анисью Трифон Иванович.

– Да кому быть? Никто из чужих не был…

– Отвечай, кривая ведьма! Ну?!

– Полковницкая Катерина тутотка с ней кофеи распивала, потом Пантелей был и чай с ней пил, – дала ответ, дрожа всем телом, Анисья.

– Пантелей? Ну, так это его рук дело. Завтра же Пантелей со двора долой.

Акулина открыла глаза и пробормотала:

– Нет, это не Пантелей… Это невры…

– Какие невры? Что за невры? Позвать сюда Пантелея!

– Нет, нет, не надо.

– Анисья! Стащи с нее эти хомуты-то! Вишь, она сегодня с утра в новое платье затянулась, – приказывал Трифон Иванович.

Анисья приблизилась было к Акулине, но тотчас же отскочила.

– Стащи-ка сам. Вишь, как она ногами-то брыкается. Сапоги-то ведь у ней с каблуками… В самую грудь потрафила, – пробормотала она.

Подошел к ней и Трифон Иванович, наклонился и спросил:

– Что с тобой, Акулинушка? Какое место у тебя болит?

Но Акулина ткнула его кулаком в лицо. Он схватился за нос и тоже отошел. Анисья качала головой и говорила:

– Хозяина-то своего по носу? Ай-ай-ай… Нешто это можно? Хозяин тебя поит и кормит, холит и нежит, обувает и одевает…

Но при этих словах Акулина начала как бы лаять по-собачьи.

– Оставь ее, Анисья, не попрекай… Видишь, что она не в себе… Акулина Степановна, матка, да ты бы дала себя Анисье расстегнуть, так все бы тебе полегче было, – обратился еще раз Трифон Иванович к Акулине, но уже держась от нее поодаль. – Шутка ли целый день в такой сбруе проходить!

– Нет, нет, нет… – стонала Акулина.

– Напейся хоть малинки сушеной. Вот сейчас тебе Анисья заварит. Авось тогда хоть паром все пройдет.

– Нет, нет, нет…

Трифон Иванович и Анисья отошли к сторонке и стали перешептываться.

– Как у ней это началось-то? – спрашивала Анисья хозяина.

– И ума не приложу. Пришел я – она насупившись; я ей рассказываю, что Пантелею одежду купил, – насупившись; я ей клюквенной пастилы – не внимает и не дотронулась даже до нее, а уж на что пастилу любит. Потом заговорила о браслетке, что я ей подарить обещал, схватилась за грудь и застонала.

– Испорчена. Вот помяни мое слово, испорчена. Злые люди испортили, – решила Анисья.

– Не послать ли, Анисьюшка, за доктором? – спрашивал Трифон Иванович, дрожа всем телом.

– За доктором! Да нешто доктора что понимают? Тут простую бабу-знахарку надо, которая от сглазу лечит.

– А где ее взять-то?

– Надо на Лиговке по извозчичьим дворам поспрошать, там знают. Вот я в матках у извозчиков жила, так там хозяйку лечили. Ходила бабка-знахарка и выпользовала.

– Сбегай, Анисьюшка, поищи.

Акулина услыхала эти слова и опять застонала:

– Не надо, не надо. Мне браслетку надо. Только браслетка меня и выпользует.

– Завтра я тебе, милая, браслетку принесу, завтра, – подскочил к ней Трифон Иванович. – Ну где же теперь браслетку взять! Ведь уж все лавки заперты.

– Врете вы все. Надуете… Сегодня надули и завтра надуете… – бормотала Акулина. – Вам поверить, так трех дней не проживешь.

– Не надую, Акулинушка, успокойся только. Смотри, ведь ты весь дом переполошила. Ну что тут хорошего?

– Так вам и надо, ништо вам…

Видя, что Акулина уже начинает разговаривать, Трифон Иванович отослал в кухню Анисью. Он конфузился Анисьи.

– Как что – я тебя опять позову, а теперь ступай, – сказал он ей и снова обратился к Акулине: – Ну успокойся, пташечка моя голосистая, мы завтра вместе с тобой браслетку пойдем покупать. Какая тебе понравится, такую ты себе и выберешь.

– Не верю я вам, ничего не верю. Вы теперь для меня самый невероятный человек, – отвечала Акулина и снова слабо застонала.

Трифон Иванович попробовал подсесть рядом с ней на диван, но удар ногой в спину заставил его соскочить.

– Ах ты, господи! – всплеснул он руками. – И можно же так с человеком поступать, что ничего ему не верить! И с каким человеком-то! С таким человеком, который не надышится на тебя.

– Однако сегодня же надули.

– Не надул я… Вовсе не надул. Уверяю тебя, что сегодня, ради второго дня праздника, магазины с золотыми вещами только полдня торговали, а ведь я из дома-то ушел под вечер.

– Ну и завтра, по-вашему, магазины тоже будут полдня торговать, и вы тоже уйдете из дома под вечер.

– С утра я с тобой вместе уйду, и уж к обеду у тебя будет браслетка, только успокойся, не тревожь дом и не конфузь меня перед приказчиками.

– Надуете… – стояла на своем Акулина, все еще лежа врастяжку на диване.