Начинается надевание шляпки перед зеркалом. Катерина суетится около Акулины.
– Пройдись-ка теперь в ней, пройдись-ка… – говорит она. – Вот так. Только уж ты не очень с ноги-то на ногу переваливайся.
– Сем-ка опять шубу надену, да в шубе… Не надеть ли уж и платье матерчатое?
– Платье-то уж зачем же? Платье завтра наденешь.
– Ну ладно. А завтра-то я и браслетку надену. Ведь он мне и браслетку подарил. Вот я тебе сейчас ее покажу. Вот…
Акулина достала браслет.
– Прелесть, прелесть что такое! – хвалила Катерина. – Тереби с него, Акулинушка, тереби. Умрет, так, по крайности, помянуть его будет чем.
– Да я уж и то.
– Подбирай его к рукам, подбирай… Браслетку подарил – проси скорей часы с цепочкой. Ну-ка, надень-ка браслетку-то на руку.
Надевается браслет, потом шуба. Акулина опять прохаживается по комнате. Катерина сидит и допивает чашку кофею.
– Ну, ин бежать мне домой. А то сама раскричится, – говорит она наконец.
– Постой… – останавливает ее Акулина. – Я еще тебя кое-что хочу спросить.
– Ну?
– Расскажи мне, милая моя Катерина Афанасьевна, как надо дамой настоящей новомодной быть, а то мне чтобы не перепутаться.
– Дамой? – протянула Катерина. – Ну, дамой немудрено быть.
– Однако все-таки… Ведь вот завтра у нас Рождество… К Трифону Иванычу будут всякие разные гости приходить, так мне чтобы в самом разе быть и под даму потрафить. Как в настоящих-то домах дамы действуют?
– Очень просто. Во-первых, целый день ты должна быть в параде одевшись и сидеть на диване с книжкой. Ты грамотная?
– Нет, милая, неграмотная.
– Вот это-то плохо. Ну, коли неграмотная, то сиди и на картах гадай, а нет, так ешь что-нибудь… Хочешь – пастилу ешь, хочешь – орехи кедровые грызи. На обеденном столе закуску накрой из разных сортов и выпивку всякую поставь. И пусть она целый день стоит.
– Ладно. А самой сидеть?
– Сама сиди. Принесет почтальон карточки поздравительные – вели ему двугривенный на чай дать, а карточки вынь из конвертов и положи на тарелку.
– Там, где закуска?
– Нет, нет… Тарелку отдельно поставь. Поставь на видном месте. Вон хоть там, перед зеркалом. А ежели публика поздравляющая будет приходить, то проси садиться и заводи политичный разговор.
– А целоваться с мужчинами не надо?
– Не надо, не надо. Целуются только в Пасху. Ты просто только руку подай и сейчас такие слова: не хотите ли, мол, выпить и закусить.
– А самой не есть и не пить за компанию?
– Нет, не ешь и не пей. Модные дамы не едят и не пьют при публике. Да и понатянуться можешь, если со всяким-то прикладываться, а это не модель.
– Вот политичные-то разговоры я не умею…
– Да ничего нет трудного. Одного спросишь: где вы изволили быть у заутрени? Другого: были ли перед праздником в театре? Третьего, который ежели постарше и посолиднее, спросишь: почем гусей к празднику покупали?
– Только и всего?
– Только и всего. А скажут тебе комплимент – не стыдись и рукавом не закрывайся.
– Как? Как ты сказала? Что скажут? – спросила Акулина.
– Комплимент.
– Это что же такое обозначает?
– Ну, к примеру, похвалит кто-нибудь твою красоту, так ты рукавом глаза не закрывай и отвечай с улыбкой так: «Полноте… Какие вы насмешники!»
– И больше ничего? – спросила Акулина.
– Да ведь там глядя по обстоятельствам. Так вперед обучить нельзя. Одному гостю надо одно сказать, чтобы было к месту, а другому другое.
– Вот к месту-то чтобы сказать, милая девушка, у меня и не выходит.
– Ну, как-нибудь попривыкнешь. Сразу ведь нельзя. Однако прощай. Пора мне. И так уж чувствую, что ругательски изругает меня моя полковница.
Катерина поднялась с места и расцеловалась с Акулиной. Акулина бросилась ее провожать на лестницу.
XIII. Нимфа укрепляется
Праздник Рождества. Трифон Иванович отправился к обедне в приходскую церковь. Отправилась и Акулина, навьючив на себя все имевшиеся у ней наряды. Вышли они не вместе, но на дороге Акулина догнала его.
– Как вы спешите, так просто даже удивительно! Словно на пожар, – сказала она.
– На молитву спешить – не грех, а вот с молитвы – дело другое, – сухо отвечал Трифон Иванович.
– Я-то за вами еле успела.
– Да и нечего было успевать.
– Ну, все-таки приятнее в компании…
– На молитве можно быть и без компании.
Произошла пауза. Трифон Иванович ускорил шаг. Ускорила и Акулина.
– Трифон Иваныч, похожа я теперь на даму в этой шубе и шляпке? – спросила она.
– Да уж похожа, похожа… Ну тебя…
– То-то, я думаю, отчего же мне не быть похожей? Не хуже я других.
В церкви, поздоровавшись с церковным старостой, Трифон Иванович стал около свечной выручки. Акулина поместилась рядом с ним. Трифон Иванович покосился, но ничего не сказал. Через несколько времени Акулина положила на свечную выручку гривенник и сказала церковному старосте:
– Две свечки поставьте: одну празднику, а другую мученику Трифону.
Трифон Иванович стоял, молился и подпевал хриплым басом за певчими. Акулина прислушивалась и наконец шепнула ему:
– Как это вы чудесно все знаете, что петь нужно. Словно дьячок.
Он промолчал. Через минуту она опять шепнула ему:
– Надела браслетку, да боюсь, как бы не потерять ее.
Он опять промолчал. Через несколько времени Акулина снова прошептала:
– Ужасти как жарко! Снять бы шубу, да положить-то некуда.
Снова молчание. Акулина в четвертый раз шепнула:
– Надела турнур этот самый, по-дамски, да с непривычки-то как-то неловко.
Трифон Иванович поморщился и отошел от свечной выручки. Акулина последовала за ним. Он обернулся и сказал:
– Куда ж ты?
– Голубчик! Дайте постоять с вами, – умоляюще вскинула она на него глаза.
– Ты вот что… Ты стоять стой, но разговорами не занимайся. Ты нешто затем в церковь пришла, чтобы разговорами заниматься?
– Не буду, не буду, голубчик.
Обедня кончилась. Трифон Иванович стал выходить из церкви. Акулина была около и шла рядом. Трифону Ивановичу попадались знакомые, здоровались с ним и поздравляли с праздником. Трифон Иванович раскланивался и благодарил. Акулина тоже кланялась знакомым Трифона Ивановича. Какой-то повстречавшийся знакомый купец сказал ему:
– Будешь ли дома сегодня? Коли дома, так зайду Христа прославить и рюмочку выпить.
– Только у сестры замужней надо побывать, а то дома, – отвечал Трифон Иванович.
– Ну, там я зайду.
– Милости просим, – промолвила Акулина и поклонилась.
Знакомый купец, зная Трифона Ивановича за старого вдовца, покосился на Акулину и отошел. Трифон Иванович вспылил и накинулся на Акулину.
– Ты-то чего лезешь! Ты-то чего суешься и приглашаешь! – крикнул он.
– А то как же, – отвечала она. – Ведь я ключница у вас, на манер хозяйки.
– Так ты и держи себя в аккурате, как ключница, а тени-то не наводи.
– Какая же тут тень, полноте… Просто пригласила от чистого сердца.
Они пришли домой и стали взбираться по лестнице.
– Или ты иди вперед, или я пойду вперед. Ну что по пятам-то друг за дружкой ходить! – огрызнулся на Акулину Трифон Иванович.
– Голубчик, мне с вами хочется.
– Да ты уж хоть дома тень-то не наводи.
– Эво чего хватились! Дома и так все знают.
– Не пойду я с тобой. Я и с женой никогда не ходил вместе.
Акулина поупрямилась, но пошла вперед. Трифон Иванович постоял на лестнице и уже один вошел в квартиру. В столовой его встретила Акулина, свежая, цветущая, сияющая приветливой улыбкой. В руках она держала шитое красными петухами полотенце и пару носков из грубой шерсти.
– Ну, с праздником вас теперь, Трифон Иваныч… Позвольте вас поцеловать. А это вот вам на праздник мое рукодельице в подарок.
Сердиться и фыркать было невозможно, до того все это было просто и приветливо. Трифон Иванович покосился на двери и расцеловался с Акулиной.
