Вот мужчина всецело поглощен изучением золота Тутанхамона, но рядом с ним прошла Настя. И он, конечно же, её «не заметил»! Он лишь окинул миловидную девушку беглым взглядом. Посмотрел на неё как бы с ленцой, как на отвлекающую деталь обстановки в столь важную минуту его жизни, задержал на ней взгляд всего лишь на доли секунды и вновь устремил пытливый взор к величественным сокровищам древних. Ведь он сейчас соприкасается с вечностью, он изучает золото самого Тутанхамона! И его не стоит отвлекать! И никому он не позволит отвлечь себя! Он – homo sapiens! Человек разумный! Он весь в созерцании и познании величайших сокровищ древнего фараона.

Но! (Здесь улыбнется каждая женщина) Эх, мужчины! Видели бы вы в такие «великие мгновения» свои лица, когда вы заняты сокровищами Тутанхамона, а рядом с вами оказывается юная красавица! О, для вас уже и нет его сокровищ! Конечно, их не то, чтобы вовсе не существует, попросту они как бы становятся незначительны, несущественны, и уже не бередят так душу, когда рядом находится женщина из плоти и крови. И взгляд ваш беглый, мельком, и даже можно сказать по-воровски острый – за доли секунды выхватит и её чарующую красоту, и блеск глаз, и нежность кожи из множества золотых сокровищ. Вы, даже не задерживая на ней взгляда, увидите её всю и как под лучами собственного рентгена, заметите и глубокий внутренний мир красавицы, и даже прочувствуете её легчайшее сердцебиение, что бьется как бы в унисон с вашим сердцем. Вам достаточно мимолетного взгляда, чтобы всецело насладиться красотой «этого сокровища», и понять, что нет ничего в мире прекрасней, чем эта девушка. А Тутанхамон? А его сокровища?

Но ведь, Тутанхамон тоже был мужчина, и также любил и ценил истинную красоту – красоту женщины, правда, всего каких – то три тысячи лет назад. А вот теперь ваш черед – оценивать красавиц.

Не так ли? Так!

Настя шла по залам музея, чувствуя на себе восторженные взгляды, правда, ей было не до них. В Каирском музее – в святая святых для египтолога – нет места мелким человеческим страстям. Здесь всё глобальней! Здесь витает особый дух – дух Вечности!

Да, вообще-то Настя привыкла к вниманию мужчин, и не придавала этому большого значения, потому что была красивой, даже можно сказать, необычно красивой. Удивительный бархат кожи, нежнейший румянец, безукоризненно очерченная линия губ, глаза – большие тёмные, обрамленные невероятно длинными ресницами. И взгляд! У неё поистине был магический взгляд – достаточно было кому-то встретиться с ней глазами, и он буквально тонул в нежном обволакивающем свете, идущем из глубин её души.

Но любую восторженность Настя принимала совершенно спокойно, словно это все относилось не к ней, лишь от острых женских взоров, что ревниво скользили за ней, её бросало в дрожь. В них она чувствовала некую враждебность и неприязнь, и потому интуитивно выше поднимала голову. Ей было легче ограждать себя неприступностью, чем каждый раз испытывать этот неприятный холодок от женских колких, пронизывающих ее насквозь взглядов.

Но именно женщины частенько провожая ее взглядом, восклицали:

– Какая непринуждённая грация! Как держит голову! В этой девочке чувствуется порода!

Слыша это, Настя мысленно улыбалась:

– Да, уж, как же! Откуда во мне детдомовской девчонке, без роду и племени, взяться даровитой грации? Порода!? Ага! Да вот только какая?

Если раньше не придавала значения собственной персоне, то сейчас, в музее, и тем более. Здесь она буквально растворилась в великолепии настоящих сокровищ!

Хотя, вероятно, ее интерес отличался от обычного туристического, и в значение слов «ценности» или «сокровища» она вкладывала немного иной смысл. Так, золото Тутанхамона для нее истинным сокровищем не являлось. Да – золото, да – бесценно, да – прекрасный образчик красоты и мастерства древних мастеров, но кроме картушей с именем Тутанхамона и его жены Анхесенамон нет ни одного исторического документа, ни одного папируса, что мог бы пролить свет на время царствования самого Тутанхамона. Для Насти «сокровищем» в музее было всё, кроме золота как Тутанхамона, так и всего прочего.

Но, как над священными реликвиями, она замирала от восторга над папирусами и глиняными черепками, над алебастровыми вазами и медными тарелочками, над гранитными саркофагами и деревянными канопами.

В музее время, в прямом понимании, для нее перестало существовать, оно стало явственно, буквально осязаемо – время сыпалось, как в песочных часах, песчинка за песчинкой. Порой ей даже казалось, что она отчетливо слышит этот шорох песка (или шорох прошедших веков). И он – таинственный шорох – усилился, когда она подходила к залу с мумиями, словно засвистели мимо нее в бешеном вихре, пролетевшие над миром века…

Настя остановилась у высоких, почти в три метра в высоту, тёмных резных дверей с медными ручками. Женщина в хиджабе возникла перед ней так внезапно, что Настя вздрогнула, и робко протянула входной билетик в зал. Женщина, точно страж, преградив ей вход, и буквально просверлив Настю черными глазами, даже не глянув на протянутый билет, неожиданно, подобострастно склонилась, прошептала что– то на арабском языке, и тихонечко приоткрыла дверь.

«Как врата в загробный мир открыла!» – подумала Настя, проходя мимо нее в полутемный зал.

О, мумии – великолепные капсулы времени!

Раньше Насте казалось, что она обязательно почувствует чудовищную пропасть между собой и теми, кто жил тысячелетия назад. Но оказавшись здесь, где в стеклянных саркофагах ровными рядками, покоились мумии, испытала лишь острый приступ жалости к ним, к людям, жившим так далеко, и так близко (всего каких-то три – четыре тысячи лет назад)!

Она осторожно ступала среди саркофагов, всматривалась в них…, и щемящее чувство жалости наполняло ее. С каждым взглядом на очередную мумию ей становилось все тяжелей дышать. Глядя на эти иссушенные, потемневшие, со впалыми глазницами человеческие останки, ей вдруг захотелось пить, и необъяснимая жажда с каждой секундой все настойчивее заявляла о себе. Нестерпимо мучительная жажда! Жгучая, выжигающая все изнутри жажда! Казалось, что каждая клеточка тела иссыхает, сжимается, словно, глядя на мумии, Настя сама превращалась в нечто подобное. Настолько отчетливо чувствовалось, как тело иссыхает, сжимается, чернеет – плоть превращается в тлен, – что сердце заныло, задавило, а в голове застучала глухим молоточком пульсирующая кровь:

– Прочь от сюда, прочь…! Прочь…!

Она не прошла и половины зала, как резко повернулась и торопливо зашагала, почти побежала назад, к выходу.

– Прочь! Прочь!

Душил безотчетный страх. Старалась не смотреть на мумии, но, даже несмотря на них, видела всех и всё: и впалые глазницы на почерневших от времени лицах, и высохшие скрещенные на груди руки, что когда-то сжимали символы власти, видела и ногти на этих руках – большие…, желтые…

Вдруг совершенно случайно, (случайно ли?) взглядом наткнулась на стеклянный саркофаг, остановилась…, уставилась в него, и изумление холодной иглой кольнуло в сердце, словно мумия в нем была какая-то другая, особенная! С этой мумией явно что-то было не так! Мумия отличалась от остальных красотой и невероятным спокойствием. И вот именно это спокойствие на лице «уснувшего фараона» и поразило ее сейчас. Настя узнала эту мумию, но все равно взглядом скользнула по этикетке.

– «Фараон Сети I». Как он спокоен! Красив! Наверное, это самая красивая мумия! Посмотри, да он улыбается! Он улыбается тебе, – восторженно бормотала Настя. И неожиданно, как там, в самолете, внутренний голос тихонечко шепнул ей: «Взгляни на Рамсеса».

Она стремительно оглянулась на стоящий рядом стеклянный саркофаг, именно на тот, где покоился прах Рамсеса второго, как, если бы в эти доли секунды она знала, где он находится. И от неожиданности вздрогнула.

– Он!

Ее ударило как электрическим током.