От штуцерников, так вообще нету толка в стесненных условиях, где и придется драться. А то, что в тренировочном лагере могут узнать о происходящем до того, как дело будет сделано или отряд окажется увлеченным в бою, — вот что плохо. Выучки тем людям, что собрал подполковник явно не хватало.

— Удрал, гад, удрал! — кричал Митька Седой, один из банды, что была нанята для силовой поддержки.

К Федору Дмитриевичу приближался Седой весь окровавленной, держащий за чем-то в руках свою маску.

— Хех! — Внуков вонзил свою шпагу прямо в сердце разбойнику.

Некогда было с ним возиться, все равно всех раненых нужно убить, а тела своих солдат обязательно забрать с собой.

В это время Марфа Егорьевна, вышла из кареты и направилась ко входу во дворец, откуда послышались взрывы гренад.

*………*………*

Ропша

26 февраля 1752 года 23.20

Одного из охранников, что были оставлены в Ропше, заметил арьергардный дозор нашей колоны. Мы шли в Петербург по всем правилам военного времени, потому по бокам, спереди и сзади были разъезды казаков. Практически обессиленные, как конь, так и казак, восседающий на нем, оба завалились на землю, и лошадка даже прижала собой всадника. Еще до того, как вытянуть бедолагу из-под умирающей, загнанной лошади, солдат успел сказать, что на ропшинский дворец совершено нападение.

Не теряя и секунды времени, я пришпорил своего коня и рванул назад в сторону Ропши. До дворца было верст семь-восемь. Мой, в последнее время, несменный, Илон Маск, был быстрым и выносливым конем, но только в фильмах будущего могут показывать получасовую гонку на лошадях, когда животные неизменно выдают аллюр три креста. Но драгоценные секунды терять было никак нельзя и я убивал своего жеребца, все больше подгоняя его и ускоряя.

Я не оглядывался, но слышал, что следом за мной устремились не меньше сотни казаков или гайдамаков Шевича. Уверен, что и он изматывал свою лошадь, но мало какой зверь мог сравниться в скорости с Илоном Маском. Мне будет сложно найти такого же жеребца, когда этот издохнет, что произойдет, скорее всего, в ближайшие полчаса.

Но, нет. Конь выжил! Был безмерно уставшим, вспотевшим, с образовавшимся облаком пара вокруг себя, но живым.

Основная масса последовавших за мной людей отстали не менее, чем на версту, но одинокий всадник, и я знал, кто именно, был в двухстах метрах от дворца, когда я уже влетал в десяток людей в масках, что не успевали среагировать на мое появление.

Выстрел, выстрел! Еще! Второй револьвер! Выстрел! Колю шпагой одного из разбойников, который наводит на меря свою фузею. Спрыгиваю с коня прямо на одного из бандитов, что еще оставался на ногах после скоротечного боя.

Ко мне присоединяется Иван Шевич и мы врываемся в приемную залу дворца. Там, наверху, ждет моя женщина, которая должна родить моего сына!

Сзади раздаются выстрелы, но я не реагирую на них, через миг понимая, что это стреляют союзники.

Выпад! Моя шпага впивается в плоть одного из тех, кто покусился на мое. Выстрел! Это уже во дворец ворвались казаки и расчищают вокруг нас пространство, усеивая его трупами напавших.

— Сударь! Ваше Величество! Прошу суда и пощады! — выкрикивает один из разбойников и снимает при этом свою маску.

Я не узнаю этого зверя, ибо даже когда он снял звериную маску, он после своего поступка, уже никогда не станет человеком.

Моя секундная заминка, связанная с необходимостью принятия решения, растворяется ровно тогда, как сабля Шевича рассекает разбойнику голову на две половины. Некогда пребывать в раздумьях. Дальше! Только вперед! Там она, ОНА в опасности!

Нас с генерал-поручиком Шевичем окружают казаки, которые и становятся тараном, что сокрушает импровизированную баррикаду из шкафов и столов, за которой укрывалось не менее пятнадцати разбойников. Мы несем потери, но никто не собирается с ними здесь и сейчас считаться. Я сам был и остаюсь готовым принять смерть. Хуже для меня будет остановится.

— Ломайте! Живее! — надрывает свой голос Кондратий Пилов, прорвавшийся через всех разбойников к двери, ведущей в комнату Иоанны.

Сам виноват, потребовал поставить добротные затворы, теперь ее сразу и не сломаешь. Так думал я, пока Иван Шевич не налетел и не вышиб плечом массивную дверь.

— А вот и он! — сказала Марфа Шувалова и засмеялась замогильный голосом.

У ее ног лежала окровавленная Иоанна, а рядом стояли четыре разбойника, ощетинившиеся тесаками.

— Сука! — кричу я и вкладываю в рубящий удар своей шпаги всю горечь от несбыточных надежд.

Удар приходится по шее, и голова трупной вдовы повисает на левое плечо, держать только на остатках неразрезанной кожи. Не замечаю ничего и никого, весь обрызганный в крови, я склоняюсь над Иоанной и приподнимаю ее.

— Дышит! Она жива! — кричу и слезы с моих глаз начинают столь обильно стекать, что смывают часть крови шуваловской суки, так обильно обдавшей меня своей трупной алой жидкостью

— Что? Что? С ней? — задыхаясь, явно от переизбытка чувств, кричит Иван Шевич.

— Где Кашин? Ищите его! — распоряжаюсь я, и через минуту приводят раненного в плечо медикуса.

— Я! Ваше Величество! Я говорил, чтобы не выходила. Мы укрылись в тайной комнате и могли дождаться спасения, но Иоанна Ивановна… начались роды, она вскрикнула, а тут нас и нашли. Я пытался защитить, но оружия не было и меня… я пытался, Ваше Величество, — оправдывался Кашин.

— Спаси ее! — кричу я и не замечаю, как между казаками и гайдуками начинается какая-то потасовка.

— Да, конечно, Ваше Величество! У нее проникающее в грудь и я боюсь… это сердце, — сказал Кашин, приходящий в себя, в родной медицинской стихии.

— Ты! Ты ее убил! — кричал Иван Шевич, сдерживаемый четырьмя казаками.

Видимо, генерал-поручик хотел оттереть меня от своей дочери, и потому произошла потасовка между гайдуками Шевича и казаками. Я оглянулся. Так и есть: пять гайдуков корчились от боли от полученных ударов. Характерно, что шестеро служак из батальона, что некогда привел Иван Шевич в Москву, были заодно с казаками и направили свои пистоли в сторону двери.

— Освободите комнату! — повелел я.

— Нет! — вскричал обезумевший отец. — Я должен видеть свою дочь!

— Пилов! Оставить трех казаков и сам останься, остальных за дверь. Оцепить дворец. Никого не пускать, десятникам начать дознание у выживших, если такие есть! Отправить вестового в Центр переподготовки. Прочесать всю округу, — я пристально посмотрел на людей в комнате и, добавив металла в голос, выкрикнул. — Исполнять!!!

— Я не спасу ее, Ваше Величество! Марфа Шувалова вначале выстрелила в Иоанну Ивановну, видимо, целилась в живот, но попала в место печени, а после еще вонзила кинжал в грудь. То, что она еще дышит, это чудо, — сказал Кашин и из его глаз, казалось, всегда выражающих цинизм и рациональный подход, проступили слезы.

— Доктор! Сделай чудо! — взмолился я. — Графом сделаю, деньгами засыплю!

— Я не кудесник, Ваше Величество! — ответил Кашин и развел руками.

— Хрс, спаси, хрс, дите! — прохрипела, вдруг, Иоанна и обмякла.

— Режь! — жестко и настойчиво сказал я.

— Простите, Ваше Величество? — Иван Антонович не понял, чего от него хотят.

— Кесарево сечение! — сказал я и стал разрезать одежду на Иоанне.

— Не смей! Медикус спаси ее! — кричал Иван Шевич.

— Пилов! Угомони его! — взревел я.

Вот только я собрал свою солю в кулак, как опять Шевич начинает истерику и расшатывает мои эмоции.

Что сделал Кондратий Пилов, я не видел, но Шевич больше не проронил ни слова.

— Хмельное вино есть? — спросил я у Кашина.

— Спиритус, Ваше Величество! — ответил Иван Антонович, доставая платок из сюртука.

— Без титула! — сказал я, заканчивая оголять живот любимой.

Роды уже начались и сейчас ребенок просто погибнет, как и его мать. Да, этой операцией я, скорее всего, усложню состояние и Иоанне, но, если не сделать Кесарево, то безальтернативно умрут оба и мать и ребенок. Я все еще надеялся, что Иоанна выживет, не обращая внимания, что ее грудь больше не подымается при дыхании.