Даже Ломоносов с Миллером приняли участие в этом буйстве. Последний, впрочем, скоро отстранился, поняв, сколь много грязи выливается на его соплеменников-немцев. Ну а Михаил Васильевич, со всей широтой своей души и от всего необузданного своего характера, «лил и лил» на тевтонов. Тут русский ученый в красках, явно скорее нафантазированных, описывал уничтожение славянского племени пруссов, от которых и взяли свое имя современные пруссаки. Далее он же писал о противостоянии Александра Невского с рыцарями. Писал и писал…

Информационный удар по местным меркам должен был быть таким мощным, что стихотворение времен Великой Отечественной войны про «убей немца» может и воплотиться в жизнь. А немцев и в Петербурге хватает. Поэтому еще вчера вышло предписание полицмейстерам, гвардии и иным воинским частям, содействовать сохранению порядка в столице. Подобные реляции поехали и в Москву и иные города.

Послезавтра погребение Елизаветы Петровны, а тут такое твориться на информационном фронте, что «мама не горюй!»

Такой резонанс был нужен уже для того, чтобы Фонд помощи армии и флоту начал вновь пополняться. Воевать нам в ближайшее время придется много, большинство вопросов, которые с перспективой на далекое будущее, решаются именно сегодня-завтра. При том, что в иной истории Семилетняя война истощила казну настолько, что Россия выгребалась из ямы еще долго.

Было еще одно дно в том, что я спровоцировал информационный взрыв — это формирование патриотизма.

В этом мире слишком много сословности. И это не искоренить в одночасье и даже за столетие. И зачастую для дворянина родственной душой будет такой же дворянин-иностранец. Не русский купец, ни мещанин, а иностранец. Нужна идеология. Она была, но затерта, она будет, но еще не родился Победоносцев, развивший формулу Уварова «Православие. Самодержавие. Народность».

Пока я не решил, что делать с более поздней идеологической формулой, но уже наметил игру с иной: «Москва — Третий Рим» — так скоро будет греметь на страницах печатных изданий. Когда захватим Константинополь, то эта формула, бывшая еще при Иване III Великом, станет в полный рост.

Так что пусть люди проникнуться величием своей Родины, станут более рьяно служить. Если один из десяти чиновников из-за обостренного чувства патриотизма перестанет воровать и брать взятки, то это будет уже успех.

— Илья, что там сегодня? — спросил я у своего секретаря.

Мое утро начиналось с того, что мне проговаривали, по больше части, мной же составленный распорядок нового дня. Но на слух я воспринимал информацию лучше.

— Сегодня утром Вы, Ваше Величество, намеривались прослушать исполнение Ваших произведений, что написаны к церемонии погребения императрицы Елизаветы Петровны. После собирались заниматься фехтованием. Потом обед, после работа с бумагами, далее Вы изволили ехать в Ропшу, — отчитался Илья по моему распорядку.

— Тренировки не будет, исполнение произведений слушать не смогу, — менял я свои планы, одевая чулки.

Вот никак я не могу заставить себя перестать самостоятельно одеваться. Если камзол, или сюртук, мне одевают, то нижнее белье или чулки, я предпочитаю одевать самостоятельно.

— Есть кто страждущий общения? — спросил я.

— Как не быть, Ваше Величество, почитай весь двор собрался, — сказал Илья, а я замер, размышляя.

— Давай всех в тронную залу. Нету ни желания, ни времени с каждым об одном и том же разговаривать, — сказал я, звеня в колокольчик.

Я звал слуг. Если буду представать перед всем двором скопом, то наряд должен быть иным, соответственно торжественному выходу.

В тронном зале действительно было не протолкнуться. Вот он! На лицо эффект информационной бомбы!

— Ваше Величество! Позволено ли мне будет задать вопрос, что так взволновал все российское общество? — спрашивал Никита Юрьевич Трубецкой.

Что ж, молодец, освоился при дворе, уже спрашивает от всего общества.

— Не томите, князь, задавайте свой вопрос! — ответил я.

— Коль скоро Россия объявит войну Пруссии? — сказал Трубецкой

— Я, император Всероссийский считаю, что Пруссия нарушила нормы международных отношений, по сему Россия не станет посылать никаких объявлений о войне, но будет громить прусскую армию короля Фридриха везде, докуда русского солдата доведет верноподданный нашему трону офицер. За поимку или смерть ката Зейдлица я, русский император, объявляю награду в сто тысяч рублей, — пришлось делать паузу, так как придворные были в шоке от заявления о выплате за смерть прусского офицера. Да! Это по-варварски. Мы гунны, господа, образованные, миролюбивые гунны. Россия не начинает войны, Россия их заканчивает!

В последнем я, конечно, слукавил. Именно Россия только что спровоцировала войну в Персии, но то иное, мало интересное для собравшейся публики. Тут намечается война с САМИМ Фридрихом.

— Ваше Величество! — вперед вышел Алексей Григорьевич Разумовский. — Можете мной располагать! Почившая матушка-императрица, царствия ей небесного, ждала войны с Фридрихом. Елизавета Петровна опасалась, что Вы, Ваше Величество, столь влюблены в прусского короля, что пойдете с ним на союз. Но, нет, Вы истинный, православный император!

Разумовский поклонился.

«Это что такое было?» — подумал я. Что попросит Лешка Разум за такой посыл, после которого ни у кого уже не должно возникнуть сомнений в моей легитимности даже на уровне метафизики. «Веди нас, царь православный!» — так для меня прозвучал этот спич графа.

— Я ценю Ваши верноподданнические чувства, граф. Государыня всегда знала, что на Вас можно поручиться в любом деле, — сказал я и чуть не скривился.

Как-то тетушка поручилась на Разумовского в деле организации моей ссылки. Или придворные так всполошились из-за резкой опалы Бестужева? Трясутся за свое положение? Если так, то становится немного обидно. Хотелось бы действительной преданности, чтобы разделяли мои чаяния и устремления, а не служили из-за страха. Но лучше страх, чем вообще отсутствие службы.

— Нам всем нужно сплотиться! Фридрих сильный противник, но собака никогда не одолеет разъяренного медведя. Мы, Россия, тот самый грозный и большой хозяин леса и мы способны заставить всех зверей склониться пред нами, или свести с нами дружбу, — выдавал я фразы, которые, вероятно будут в будущем анализироваться историками.

Двор накачивался жаждой мщения, многие стали заверять, что они пожертвуют большую сумму денег на помощь армии, что очень быстро восстановят все те припасы, что были забраны Зейдлицом.

И это было хорошо. У меня уже имелся план, как из собственных хозяйств начать восстанавливать украденные армейские магазины. Уже поскакал гонец с семьюдесятью тысячами бумажных рублей к Никите Демидову, чтобы тот продал все имеющиеся фузеи и штуцера. Там же в письме было требования, чтобы Никита Акинфеевич в срочном порядке собирал обозы с пушками, выученной артиллерийской обслугой, сюда же складывал порох, и все это богатство переправлял в Петербург.

Пятьсот новых пушек и картечниц были изготовлены на уральских заводах, тридцать пять тысяч фузей, две тысячи новых штуцеров, две тысячи пятьсот револьверов. Такой арсенал собирался не за один год, и без спешки, чтобы не допустить просрочек по государственному заказу. Своего рода — это «подарок» нашего Товарищества государству, то есть, мне.

Много времени общаться с придворными я не желал. При таких разговорах приходилось сильно напрягаться и думать и своем поведении и правильности осанки и взгляде, особенно, что именно говорить. Не было легкости общения ни с кем. В этом плане только казаки и отдушина, где можно и матюка загнуть.

Казаки!

— Илья, срочно составь от моего имени воззвание к казачеству, калмыкам, кайсакам, башкирам о призвании их на помощь в деле защиты общего Отечества. Отпишись генерал-поручику Василию Петровичу Капнисту, чтобы пополнял корпус из кочевников и казаков, да сформировал «Дикую дивизию». У меня на столе бумага по этой дивизии, — нагружал я своего секретаря.