— Луиджи, рад, что Вы подготовились, — констатировал я факт.
— Ваше Императорское Величество! Если дело стоит за тем, чтобы ходить за Вами, как апостолы за Иисусом Христом и записывать Ваши гениальные произведения, я готов, — высказался музыкант и уставился с некоторым раздражением на своего переводчика.
Мадонис говорил сейчас на итальянском языке, между тем, он уже сносно изъяснялся и на русском. Однако, в моменты волнения всегда переходил на родной язык, в его неаполитанском звучании.
— Да, сеньор Мадонис, сейчас мы с Вами запишем музыку одного произведения. Оно сильно отличается от тех печальных творений, что я написал по случаю скоропостижной смерти любимой тетушки. Я бы сказал, что это призыв, клич. Не к кому-то одному, а ко всему русскому народу, к его глубинному чувству справедливости, — немного увлекся я патетикой.
Речь шла о «Вставай страна огромная». Я хотел, чтобы эту песню, наряду с «Прощанием славянки» играли повсюду. Чтобы обозы с солдатами отбывали под гром оркестра, исполняющего эти произведения, чтобы в ресторации «Элит» даже заядлые игроманы вставали под звуки песни, чтобы слезы проступали даже у прожженного купца, что ранее был готов продать товар хоть бы и врагу России, главное прибыльно.
— Это невозможно, Ваше Величество! — выпалил Луиджи, осекся, но переводчик уже успел донести до меня слова. — Простите, я имел ввиду, что Вы пишете музыку в столь ее многообразии: песни для казаков, полонез, просто гениальные реквиемы по почившей императрице, теперь и это произведение — оно совершенно иное, чем все остальные до того.
— Что на душе, Луиджи, то и пишу, — ответил я.
Далее разговор пошел об ином. Я хотел, чтобы Луиджи Мадонис, как и Франческо Арайя, как и еще один их коллега Доменико Далолио, потрудились и создали пять-шесть коллективов для исполнения патриотических песен. Сильных музыкантов для того, чтобы исполнить и «страну огромную» и «славянку» не потребуется. Однако тут нужен упор на духовые инструменты. Вот и путь думают, кого привлекать. Я бы хотел, чтобы уже через два месяца наши войска, отправляющиеся на фронт, слышали песни, воодушевлялись ими, преисполнялись решимостью и верой в справедливость всего происходящего. Для современного солдата подобная вера станет в новинку, он и так будет исполнять свой долг, но станет это делать с еще большим усердием, если поймет, для чего он льет свою кровь.
Первым из всего сонма чиновников прибыл Яков Петрович Шаховский. Обер-прокурор Священного Синода был взволнован, немного рассеян, но первым, о чем он завел разговор, стало прошение за Алексея Петровича Бестужева-Рюмина.
— Ваше Величество, позволено ли мне будет просить Вас смягчить свое сердце в отношении Алексея Петровича? — задал вопрос Шаховский.
— Вы уже начали делать это, обер-прокурор! И я считаю, что задачи перед Вами стоят иные, чем побуждать меня, императора, изменить своему слову, — жестко ответил я.
— Ваше Величество, я только лишь прошу позволить бывшему канцлеру Бестужеву-Рюмину присутствовать на погребении почившей…царствие ей небесного, — мы оба перекрестились. — Елизаветы Петровны. А, после я никоем разом не стану просить Вас, Ваше Величество, смилостивиться над Алексеем Петровичем. С иной стороны, подобный Ваш жест, как истинного христианина, позволит мне склонить Священный Синод к любым Вашим требованиям, если они не скажутся на церковных землях. Тут все сложно.
Иными словами мне предлагали сделку. Слову своему изменять нельзя — это так, но и быть костным в своих решениях и упускать выгоду от договоренностей, не стоит. Тем более, когда вопрос с Бестужевым решен и неделей раньше, неделей позже, но он будет отправлен в ссылку с конфискацией своего имущества, не малого такого имущества.
— Взамен, — начал я говорить после непродолжительной паузы. — Синод объявит Фридриха Прусского пособником Нечестивого, воплощением Антихриста, который посягает на нашу веру. Далее, церковь обязуется организовать снабжение не менее чем трех дивизий. Вот тут те земли, что все еще церковные, пригодятся. Наша святая церковь объявит набор священников для отправки их в полки для служения служб, отпевания и иных обязанностей, главной из которых станет воодушевление солдат, и прежде офицеров, на ратные подвиги.
Шаховский замялся. Мои требования были немалыми в понимании обер-прокурора, пусть и минимальны, в моем. Церковь — мощнейший институт влияния на умы. Если она будет рядом со мной в этой войне… нет, они все равно лишатся своих земель, но после войны.
— Если такова цена присутствия Бестужева на погребении…- начал было говорить Шаховский, но был мной перебит.
— Бестужев тут не причем. Эти требования прозвучали бы, так или иначе. Я лишь готов немного уступить и Вам. Но сударь… коли Вы не можете исполнить волю мою, то, вероятно, Вы устали быть обер-прокурором Святейшего Синода! — сказал я и по выражению лица Якова Петровича понял, что все будет исполнено.
При Елизавете Шаховский не довел только одно дело до логического завершения — секуляризацию церковных земель. Но тут, я полагаю, немалую роль в нерешительности обер-прокурора играла и позиция Елизаветы Петровны. Это почившая государыня только и делала, что спекулировала обещаниями отобрать у церквей и монастырей земли, не совершая для этого ни одного официального действия. Два миллиона крестьян и огромные земли! Они нужны мне! На этой базе можно построить новую систему хозяйствования. Если к тому прибавить еще и моих крестьян и земли наиболее лояльных помещиков, то можно и переломить существующее положение дел.
— Я понял Вас, Ваше Величество. В Петербурге нынче мало членов Святейшего Синода, но я переговорю с каждым, а кому и отпишусь, — ответил Шаховский и замялся.
— Говорите же, господин обер-прокурор, не следует томить своего монарха! — сказал я.
— Какие решения нужны относительно Екатерины Алексеевны? — спросил Шаховский, потупив, в нетипичной для него манере, взгляд.
— Монастырь! — безапелляционно ответил я и добавил. — Только от нее зависят условия, в коих пребывать. Согласится сама, так пусть и выбирает обитель. Нет… я выберу сам.
Шаховский ушел, а я повелел принести мне чаю с хлебом и сыром. С утра ничего не ел, а денек предстоит быть еще тем испытанием, когда для разносолов времени не будет.
Я бы мог без особого урона для себя прямо сейчас закатить пиршество. И никто ничего возразить не посмел бы. Но работаю не только и не столько для авторитета, а потому что так нужно для России, для меня.
— Миниха! — выкрикнул я Илье, который ранее интересовался очередностью получения аудиенции.
Большинство тех людей, за которыми я отправлял, уже прибыли в Зимний дворец. Оставалось выбирать того, с кем мне нужно, прежде всего, поговорить.
— Ваше Императорское Величество! — генерал-фельдмаршал поклонился.
— Христофор Антонович! — я жестом указал на стул напротив стола, где я неизменно восседал. — Сразу скажу, что мне нужен Константинополь! Вернее и он тоже, но проливы важнее.
Наступила тягучая тишина. Шокировать мне нравилось, но не время развлекать себя, поэтому я поспешил продолжить:
— В Константинополе государственный переворот, там новый султан. Этот правитель глупее предыдущего, по сему, событие нам на руку. Нужно иметь нелинейные политические и военные ходы, чтобы удивлять и подавлять противников. Никто от России не будет ждать удара на Царьград, но этот удар должен быть, — я всмотрелся в Миниха, было важно понять его реакцию на мои слова.
Христофор Антонович слушал внимательно, я не увидел ни осуждения, ни сомнения.
— Османы должны начать военные действия, как только Россия увязнет в войне с Пруссией. Они жаждут отомстить и вернуть свое величие, — высказался и генерал-фельдмаршал.
— Я доволен, что Вы, мой друг, поняли меня и ухватили главную мысль. Да, туркам ничего не остается, как наступать. Дворцовый переворот в османской державе сопровождался народными волнениями, даже бунтами. Мусульмане выходили на улицы крупных городов только с одним знаменем — войны с нами. Они громили кварталы греков, армян и иных инородцев. На том так же можно сыграть. И я уверен, ежели новая власть не предпримет ничего существенно в деле отвоевания некогда своих земель, то сметут и этого султана. По сему, мы должны быть не только готовы к обороне, но и иметь план резкого, быстрого, смелого удара, — говорил я под одобрительные кивки Миниха. — Вы мне очень нужны здесь, уверен, что это видно, как я нуждаюсь в союзниках. Власть моя еще только проходит становление. Но при смене монарха не может пострадать ни одно дело. Потому, скрепя сердцем, но я уже отпускаю Вас, Христофор Антонович в Новороссию. Прошу отбыть немедля, так как война с Пруссией уже началась, и турки скоро могут натворить немало пакостей.
