*………… *………*

Петербург

27 декабря 1751 года

Никого не удивило в Петербурге, когда две не особо приметные кареты на не самой широкой дороге проехали впритык друг к другу. Не заметили прохожие, что оба экипажа синхронно остановились, буквально на десять секунд, после чего разъехались в разные стороны.

— Господин канцлер, я уже не столь молод, чтобы, словно разбойник, прыгать из кареты в карету, — сказал человек, облаченный в плащ с капюшоном.

Английский посол Мельхиор Гай Диккенс был одет по погоде. Петербург необычно для этой поры года «плакал» ледяным дождем. Некоторые говорили, что это ангелы так рыдают по ушедшей в лучший мир императрице Елизавете Петровне. Однако все указывало, что скоро придут суровые морозы, а пока в Петербурге был сплошной лед, поэтому, если бы увидели мужчину в скрывающем лицо капюшоне, то он бы не вызвал никаких подозрений.

Инициатором данной встречи был Алексей Петрович Бестужев-Рюмин. Канцлер все не решался рассказать наследнику, либо, правильней сказать, Императору, пусть и не коронованному, о том, что три недели назад в Вестминстере был подписан договор между Англией и Пруссией [В реальной истории Уайтхоллский договор или Вестминстерский был заключен 16 января 1756 года и был близок по сути к описываемому в книге]. Бестужев откровенно и сам растерялся, когда прусский посланник герцог Брауншвейгский и государственный секретарь Северного департамента граф Холдернесс сумели договориться и создать англо-прусский альянс. Складывалась настолько парадоксальная ситуация, когда Россия состояла в дружественных отношениях с двумя сторонами потенциальных противников.

До Бестужева уже дошли сведения, что французы, прекрасно осознавая, против кого англичане решили дружить с Пруссией, моментально забыли старые обиды и поспешили послать делегацию в Вену к австрийской императрице Марии-Терезии, дабы срочно вступить в союз против Фридриха. Австрийцы, судя по всему, пойдут на сделку с Францией. Окружение австрийского престола все еще не могло смириться с потерей Силезии с ее многочисленным населением, развитыми городами и сельским хозяйством.

Бестужев настаивал на скорой встрече с английским послом, потому как прекрасно понимал, что уже скоро, может и завтра, австрийский посол Иоганн Франц фон Претлак будет третировать и канцлера, и новоиспеченного императора на предмет выяснения позиции России. И даже смерть императрицы и подготовка к ее погребению не станут причиной отказа австрийской политики от давления на Россию. Именно из-за непонимания и даже абсурдности сложившейся международной обстановки престарелый Бестужев и пошел на риск встречи с английским послом. Алексей Петрович, уже поняв и, как ему казалось, изучив нового императора, видел, что Петр, которого уже в пору звать Третьим, а не по отчеству, весьма импульсивный и эмоциональный молодой человек. Новый правитель обязательно задаст огромное множество вопросов канцлеру, если узнает, что тот встречался с англичанами. И только при благоприятном стечении обстоятельств вопросы будут заданы не в Петропавловской крепости.

Бестужев-Рюмин, будучи опытным политиком, подозревал, что в самое ближайшее время Франция захочет установить более тесные дипломатические отношения c Россией. Канцлер даже предположил, кто именно может стать послом Людовика XV в России. Это, скорее всего, будет Александр Питер Маккензи Шевалье Дуглас, якобит и, по мнению даже русского канцлера Бестужева, предатель. Именно он станет послом Франции в России, так как уже приезжал в Российскую Империю и тайно пытался наладить отношения с правящей элитой.

— Господин канцлер, я прекрасно осознаю Ваши тревоги, именно поэтому я согласился на встречу с Вами и готов даже прыгать из кареты в карету, словно юнец, — сказал Гай Диккенс, удобно усаживаясь в карете.

Проехав уже с минуту, английский посол с удивлением отложил подушку, на которой до этого сидел, и прислушался к своим ощущениям. Карета двигалась по мощеной камнем дороге, при этом тряска ощущалась в разы меньше, нежели при передвижении по утрамбованной грунтом. Объяснить данные обстоятельства английский посол не мог и решил, что интересоваться избыточным комфортом кареты станет излишним. Между тем Бестужев уже как три месяца ездил на купленной в мастерской цесаревича карете с чудным устройством, которое называлось «рессора».

— Мистер Диккенс, признаться, мне в некоторой степени неприятны те обстоятельства, что вы заключаете даже не торговые соглашения, а союз с государством, которое для России представляется врагом, — после некоторой паузы сказал канцлер Российской империи.

— О, мой друг, как бы сказали наши общие неприятели французы: «Селя ви». Англия ищет выгодные для себя варианты в международной политике, при том, что с Россией у нас более, чем достаточно обоюдных обязательств, чтобы оставаться друзьями. Смею заметить, мистер Бестужев, что товарооборот между нашими странами за последние четыре года практически удвоился. Нет ни одной страны, с которой бы у Российской империи были боле выгодные отношения, чем с Англией.

— Господин посол, я все прекрасно понимаю, но Вы меня ставите в неловкую ситуацию, когда мне приходится лгать, скорее, недоговаривать своему Императору об обстоятельствах международной повестки, — сказал канцлер, вглядываясь в окошко своей кареты.

В последнее время Алексей Петрович становился все более подозрительным и прямо чувствовал слежку и то, как сгущаются тучи над головой. Канцлер понимал, что ему нужно сделать нечто, что перевернет отношение Петра Третьего к нему. В том числе для поиска этого «нечто» он и встречался с английским послом. Бестужев хотел понять мысли и желания англичан, чтобы выстроить правильную позицию России. Однако, как уже убедился многоопытный канцлер, все тщетно, и бритты уже сделали выбор, принуждая Россию быть сторонним наблюдателем нарастающего конфликта в Европе.

Но Англия не знает Россию так, как ее чувствует Бестужев. Это кого-то рационализм и большие деньги могут остановить или заставить изменить свое мнение. Русь не такая, она чаще живет чувствами, главные из которых в данной ситуации чувство справедливости и верность обязательствам.

— Господин Диккенс, и все же, как Вы представляете себе положение дел в Европе при столь противоречивой системе альянсов? — спросил канцлер в надежде услышать что-нибудь, что помогло бы ему приукрасить обстановку при докладе императору.

— Да все очень просто, — отвечал английский посол. — Россия не вмешивается в европейские дела, и всем от этого просто и легко. Ну, скажите, мистер Бестужев, ну, разве нужна вам Австрия? Сколь ни кичится и ни пыжится австрийская императрица, но Россия в последней русско-турецкой войне была один на один с Османской империей. Австрия же только делала вид, что чем-то помогает. Так и Вы, господин канцлер, делаете вид, что помогаете, — сказал английский посол менторским тоном, словно наставлял нерадивого ученика.

Канцлеру подобное построение разговора не понравилось. При всей его любви к Англии, он был слишком честолюбивым человеком, чтобы позволять подобное пренебрежительное отношение к себе и к той державе, интересы которой он представлял.

— Господин Диккенс, так партнеры не должны поступать! Вы же ставите Россию в затруднительное положение. Разве может моя империя позволить Фридриху сокрушать мироустройство. Не так давно Россия показала свою силу, разбив французов при Берг-ап-Зоне, — сказал канцлер и чуть выпучил грудь вперед, готовясь противостоять любым доводам англичанина.

— Канцлер, Вы же не считаете, что английская миссия в России столь беззащитна, чтобы Вы, тот, который брал деньги, отчеканенные в Англии, могли вот так отказываться от сотрудничества с нами? Вы просто не имеете возможностей изменить русское отношение к английским деньгам. Ваша империя погрязнет в потрясениях из-за нехватки серебра на государственные нужды. Большего торгового партнера, чем моя страна, у Вас попросту нет.

Бестужев задумался. Все английское ему нравилось: и хитрость, и изворотливость, и, до последнего времени, последовательность политики. Англия была той державой, которая уже в ближайшее время способна была стать мировым гегемоном.