– Будь оно так, подозреваю, я не мог бы ответить на этот вопрос, – последовал немедленный ответ.
– Ага. – Она кивнула, принимая его слова за подтверждение своей теории, а не за очередную увёртку. И, встретившись глазами с Альманахом, многозначительно прибавила: – Скорее всего, какие-то чары, верно?
Тот кивнул, уловив идею и смекнув, к чему она клонит. Этта считает, что на всех в поместье наложены чары, из-за которых их никто не видит. Но, может, на самом деле заклинание куда более могущественно. Может, Уго и все остальные не в состоянии даже говорить о чарах – и о чём-либо с ними связанном!
Но какое отношение чары имеют к надписи на воротах?
Спросить напрямую нельзя, потому что Уго не сможет ответить. Придётся находить путь в обход, наугад, выясняя, что позволено, а что запрещено. И в конечном итоге попытаться выяснить, кто эти чары наложил, для чего они служат и как самим избежать участи всех остальных и не подпасть под действие заклятия.
Альманах любил правила, но это не значило, что он боялся их нарушать. Пускай правила, по которым работают чары, на первый взгляд казались однозначно чёрно-белыми, но вдруг вокруг остались какие-то серые области, в которых можно обсуждать то, что с этими чарами связано. Совсем как в тот раз, когда попечительница запретила мальчикам играть в помещении мячом, так что Джош стал играть апельсином. Он вроде и послушался, а вроде в то же время и не послушался.
Смысла спрашивать Уго о библиотеке просто так напрямик не было: благодаря чарам ответа не дождёшься.
Однако доктор Митили очень кстати обеспечила им дополнительную зацепку.
– Граммофон, – щёлкнул пальцами Альманах. – Уго, ты знаешь, где он?
– Ну разумеется! За третьей панелью справа на веранде. Панель открывается, если на неё нажать.
Этта схватила подсвечник и в мгновение ока вылетела из кухни. Альманах ринулся за ней. Тени плясали вокруг. Прибежав к северному крылу, где находилась застеклённая веранда, они начали отсчитывать панели.
– Один, два, три! – Этта поставила подсвечник на ближайший стол и надавила. Панель со щелчком вошла в углубление на стене, но не открылась.
– Может, надо сдвигать? – предположил Альманах.
Этта нажала на панель обеими ладонями и толкнула влево. Панель легко отъехала по тонким деревянным рельсам. За ней обнаружилась прямоугольная ниша, выложенная алым бархатом.
В нише, как и обещалось, хранился граммофон – затейливо украшенный, чёрно-серебряный аппарат с фетровым вращающимся диском, тонкой иглой и большим изогнутым рупором.
– Наконец-то! – Этта удовлетворённо посмотрела на него. – Но что теперь?
Альманах пошарил в памяти, вспоминая слова Этты. Что там ещё сказала доктор Митили?
– «Найди граммофон и поверни направо». «Поверни направо». Звучит не очень сложно.
Однако когда Этта встала перед нишей с граммофоном и повернулась направо, там оказалась лишь стена. Ни буфета, ни коридора, ни двери. Дети перенажимали все панели вокруг, но ни одна не щёлкнула и не поддалась.
Граммофон-то они отыскали, но тут же упёрлись в очередной тупик.
– Да как вообще библиотека могла бы находиться тут? – спросил Альманах, заметив расположение витражных окон, на каждом из которых красовался подмигивающий лев. – Это же наружная стена.
– Ой, ну я не знаю. – Этта тяжело рухнула в мягкое кресло. К глазам подступали слёзы, а ей не хотелось расплакаться перед Альманахом. Когда она почти уже нашла долгожданный ответ, его снова выдернули прямо у неё из-под носа. Словно кто-то играл с ней в непонятные игры, пытаясь выставить её совсем маленькой и глупой. – Я не могу думать, слишком устала.
– Я тоже. – Альманах видел, что она расстроена. Глаза покраснели, сама вся бледная в дрожащем свете свечей. – Пойдём спать. Утро вечера мудренее. Может, утром найдём ответ.
– А может, никогда, – горько произнесла она.
– Думаешь? Я-то понятия не имею, как работает магия.
– Очень ты мне этим помогаешь, уж позволь сказать.
– За ночь ничего не изменится, – прошептал Уго из затейливо украшенного камина. – Не бойтесь.
– С какой стати нам тебе верить? – отрезала девочка, смахивая случайную слезинку с правого глаза.
– Если он не может говорить о чарах, – заметил Альманах, – справедливо предположить, что и лгать о них он тоже не может.
– Пожалуй. – Этта сделала глубокий судорожный вздох. – Исходя из предположения, что чары тут и вправду есть, а он их жертва. Но если он сам стоит за этими чарами, зачем он вообще с нами разговаривал бы? А если никаких чар нет…
– То нам и тревожиться не из-за чего или, по крайней мере, не из-за чего голову ломать. – Альманах улыбнулся с уверенностью, которой на самом деле не испытывал. Уго мог подслушать их разговоры, а потом сыграть над ними какую-нибудь шутку по своим, неизвестным причинам. – Пойдём спать.
Этта кивнула и протянула руку. Мальчик помог ей подняться, и они вместе отправились наверх. Половицы под ногами скрипели, а дом отвечал множеством вздохов и шорохов, точно внимая каждому их шагу. Однако Альманах понял, что его это скорее не пугает, а успокаивает. Он вырос в тёмном доме, где всегда было полно народа. Мысль о том, что во всём особняке нет никого, кроме них, пугала его гораздо сильнее.
Не сговариваясь, они выбрали две смежные комнаты на этаже слуг. Так, если понадобится, можно переговариваться через тонкую стенку.
– Если что-то случится, буди меня, – велела Этта.
– Обязательно. И ты меня, да?
– Да. Ох, Альманах, надеюсь, мы поступаем правильно.
– Посмотри на себя, ты же с ног валишься. И я тоже. Сейчас мы всё равно уже ничего не можем, только спать.
– Знаю, знаю. Спокойной ночи.
Этта вошла в свою спальню и закрыла дверь. На постели лежала аккуратно сложенная ночная рубашка, между простынками – нагретый кирпич. Словно бы кто-то заранее знал, какую комнату она выберет. Это что, тоже магия?
По правде сказать, Этта смыслила в магии немногим больше Альманаха. Катти (Катастрофа) приоткрыла младшей сестрёнке ровно столько, чтобы она вконец извелась от любопытства, но не более того, поэтому основные познания Этта почерпнула из книг и историй да просачивающихся от взрослых редких случайных обрывков новостей. По-настоящему могущественных волшебников в мире было мало, ценились они и среди знати, и среди голытьбы превыше даже учёных, да и при желании пугали гораздо сильнее. У молодёжи способность к магии (или полное отсутствие таковой, как вот в случае Этты) проявлялась, как только ребёнок осваивал искусство письма, отчего учить азбуке детей начинали как можно раньше. Большинство тех, кто продемонстрировал «способности», как это называла тётушка Од, шли в ученичество к ведуньям вроде неё, чтобы освоить азы. Немногих счастливчиков принимали в Университет Чудес, где обучались величайшие волшебники на земле. Рассказывали, что там они шествуют во всём своём величии, и никто не смеет встать у них на пути. Сотворить простую ночную сорочку для скромной горничной было бы для любого из них плёвым делом.
Скользнув в узкую постель, Этта мгновенно забыла обо всём, что её тревожило, и в два счёта заснула.
А вот Альманаху пришлось сложнее. Он не привык ни к новой пижаме, ни к нагретым простыням, ни к непроглядной тьме, обступившей его, когда задул свечи. Все эти разговоры Этты о заклинаниях и волшебстве выбили его из колеи – уж слишком всё происходящее шло вразрез с упорядоченным миром господ и слуг, который он ожидал застать в «Руине посла Осмей», или как там называлось это поместье. С самого первого момента тут он столкнулся со сплошной неопределённостью.
Удручали и мысли о кухне. Завтра с утра придётся первым делом убирать оставленный там беспорядок. А потом… «Как увидишь подвалы, сам поймёшь, что надо делать», – сказала доктор Митили.
В глубине сердца он и правда понимал. С самого начала. Надо привести подвалы в порядок, так что, если мистер Паркер или кто-нибудь ещё не даст ему иных указаний, именно этим он и займётся. И если в этом есть нечто большее – как сформулировала доктор Митили: своя метода в безумии старого мастера Исаака, – то это большее станет дополнительной наградой.
