В облачной пелене, в приграничной зоне, примыкавшей уже непосредственно к Большой Двойной Спирали, он с облегчением обнаружил, что его тело частично стабилизировалось. То есть он не превратился в бесплотную искру, которая грезит во сне. Пусть его тело было не больше, чем плотный дым, но это всё-таки было тело, и он осознавал себя в нём. Прямо перед ним, но на расстоянии достаточно безопасном – то есть вроде бы безопасном, – чтобы его затянуть, Большая Двойная Спираль крутилась в своей устрашающей необъятности, в окружении вспомогательных вихрей слепящего света. Дуги насильственно искривлённого пространства обрамляли её концентрическими параболами. А если повернуть восприятие на девяносто градусов, то виден Канал Реинкарнации, что идёт по касательной прямо за Грань – в смертный мир. Джим даже подумал, а не сдвинуться ли в ту сторону, чтобы его затянуло квазитяготение. Второй круг смертной жизни. А что? Это было бы интересно. Однако его удержала остаточная вера в карму. В прошлой жизни он был далеко не праведником, и его не прельщала идея вернуться на Землю каким-нибудь насекомым, вирусом или дрожжевым грибком. С другой стороны, ему совсем не хотелось провести неопределённый отрезок вечности в этой нулевой зоне загробного мира, в этом расплывчатом и безликом пространств, где нет вообще ничего. Остаться здесь насовсем – что может быть страшнее?!

Прошло много времени, разумеется, неисчислимого времени, пока он не сообразил, что выход есть, причём – до смешного простой. Как говорится, все в наших руках. Если он сосредоточит всю свою мысленную энергию на осознании и реконструкции тела Джима Моррисона, которое уже начало потихонечку блекнуть и растворяться в облачной дымке, ему наверное удастся собрать себя воедино. На самом деле он повторял процесс воплощения искры, только он в отличие от искры мог сознательно контролировать своё воплощение, и ему не надо было дожидаться, пока случайные обрывки снов не сложатся в целостную картину. Ему даже не приходилось прилагать усилий, чтобы передвигаться в пространстве. Чем более плотным и явственным становилось тело, тем дальше его относило прочь от Большой Двойной Спирали эктокосмическим ветром. Если просто расслабиться и не сопротивляться, этот небесный обратный поток сам унесёт его и вышвырнет обратно в загробную жизнь – как привередливый рыбак швыряет обратно в волну пойманную рыбёшку, которая чем-то ему не глянулась. И он «проснётся» с кошмарной головной болью… вот как сейчас.

Джим застонал:

– Кажется, блядь, я сейчас блевану.

Хотя, если честно, ему слегка полегчало. Как только он перестал притворяться, что ничего не помнит, боль сразу пошла на убыль, и ему стало лучше, хотя «лучше» всё-таки в смысле «не так хреново», а не в смысле «почти хорошо». Он пока что не чувствовал в себе сил разлепить глаза и взглянуть на свет, но тут в его мысли ворвался голос:

– Ну, все, вернулся. А то мы боялись, что Моисей тебя так зашвырнул – не выберешься.

Джим ничего подобного не ожидал. Однако голос был молодым, женским – такой приятный и дружелюбный, с лёгким испанским акцентом. Джим сделал глубокий вдох и осторожно открыл глаза. Он думал, что свет его ослепит, но уже через пару секунд глаза привыкли, и он разглядел лицо молодой женщины, которая смотрела на него и едва сдерживала смех. Похоже, ей стало ещё веселее, когда Джим попытался сесть.

– Ну и что смешного? – спросил он угрюмо.

Ему самому было как-то невесело.

– В общем-то этого следовало ожидать, если идёшь пьянствовать с Доком Холлидеем.

– Не ходил я с ним пьянствовать.

Женщина явно ему не поверила.

– А я слышала, вы на какой-то там оргии развлекались.

Джим отвёл взгляд:

– И вовсе мы не развлекались. Да, там была оргия, и мы тоже там были, но не потому, что нам очень хотелось.

– Все вы так говорите.

Джим попытался возразить, но как-то вяло:

– Честное слово.

– Ещё скажи, что тебя бес попутал.

– Нет, не бес. Моисей.

– Это уже что-то новенькое.

Она была настоящей красавицей, эта женщина. Из тех решительных и непреклонных красавиц, к которым и подойти-то боязно. Стройная, с оливковой кожей и прямыми чёрными волосами почти до пояса. На ней было белое платье из хлопка в крестьянском стиле, с низким вырезом и отделанное кружевами – платье, к которому ну никак не лепился патронташ, перекинутый через плечо, как носят бандиты в вестернах. Её синие с белым ковбойские сапоги смотрелись весьма сексуально, и Джим решил приглядеться к красотке поближе. Выходит, его эротический радар из смертной жизни здесь, в жизни посмертной, работал все так же исправно.

– А тебя как зовут?

– Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия, но ты называй меня Лола.

– Лола?

– Так меня Док называет. У него очень плохая память на имена. Я думаю, это побочный эффект от опиума.

Джим приподнялся на локте.

– А я Джим.

– Я знаю, кто ты, Джим Моррисон.

– Правда?

– Когда-то ты был знаменитым.

– Тем, что играл на электрической скрипке. Донна Анна Мария?

– Лола, – невозмутимо поправила она.

Джим указал на большой серебряный поднос в руках Лолы:

– А это что?

– Твой завтрак.

– Да, давненько меня не кормили завтраком.

Лола поставила поднос на кровать, и Джим заметил у неё на левой руке серебряный идентификационный браслет, только на нём не было никаких надписей. Он посмотрел, что на подносе. Ему пока было неясно, что такое еда для обитателей загробного мира. Ностальгия по смертному существованию? Общепринятый ритуал? Гедонистическое удовольствие? Оформление придуманного стиля жизни? В смертной жизни ты ешь, чтобы жить, в Посмертии же еда в принципе не нужна, так что Джим редко когда озадачивался вопросом, чего бы съесть. Однако то, что ему принесли, – это был какой-то совсем уже своеобразный завтрак. Кофе, стакан апельсинового сока и два тоста вполне укладывались в представление о нормальном человеческом завтраке, но вот разноцветные таблетки и капсулы, изящный флакончик с настойкой опия, набитая трубка с опиумом, тонкая чёрная сигара и хрустальный бокал с виски, налитым на четыре пальца, в данное представление не укладывались никак. Джим вопросительно поглядел на Лолу, и та пожала плечами:

– Мы не знали, что ты любишь на завтрак, поэтому принесли тебе то же самое, что и Доку.

Джим ошалело уставился на поднос:

– Док этим завтракает?

Лола кивнула, будто всё это было в порядке вещей:

– Ну, да. Постоянно. То есть когда он в городе.

Джим взял бокал и понюхал писки. Бурбон, и если чутьё его не подводит, как минимум двенадцати летней выдержки.

– А что это за таблетки?

Лола снова пожала плечами:

– Меня не спрашивай. По-моему, их Док придумал. Пока ему с них хорошо, он как-то не парится фармакологическими подробностями.

– А Док здесь?

– Где-то здесь.

– Это он тебя создал?

Глаза Лолы сердито сверкнули.

– Что ты сказал?

– Я спросил: это Док тебя создал?

– Ты думаешь, что меня кто-то создал? Что я – деталь интерьера?

Джим понял, что сказал что-то не то.

– Я просто спросил. Не хотел тебя обидеть.

Лола наклонилась к нему, её выражение лица было опасным.

– Слушай меня, Джим Моррисон, и слушай внимательно. Меня никто не создавал. Я здесь, потому что мне так захотелось. Тебе всё понятно?

Джим слегка отодвинулся.

– Ты прости. Я правда не хотел тебя обидеть.

– Просто больше так не делай, ага?

Джим кивнул, всем своим видом изображая раскаяние, насколько это вообще было возможно при такой головной боли. Он даже не стал привлекать своё достославное обаяние, потому что заранее знал – бесполезно.

– Не буду.

Лола развернулась и вышла из комнаты, соблазнительно покачивая бёдрами, Джим оценил и походочку, и фигуру. Эх, Лола, Лола. Сказать, что она его заинтересовала, – вообще ничего не сказать. Может быть, это был просто побочный эффект от недавнего соприкосновения с тем, что ощущалось болезненно близко ко второй смерти, но конкретно сейчас Джиму казалось, что он уже очень давно не встречал такой красотки, как эта Лола.