Папаша выковырял из моего плеча девятнадцатую по счету дробину и сказал:

– Послушай меня, мой мальчик. Один единственный боров может внести в размеренную жизнь общины больший разлад, чем скандалы, разводы и запои отцов семейств, вместе взятые. К тому же –он замолчал на время, пока правил кривой нож о мой обожженный скальп.– К тому же, когда в сообщниках у свиньи выступает молодая леди – школьная учительница, чужак англичанин и свора наших кровожадных родственников, прочее мирное население не может безучастно наблюдать за событиями. А сейчас не дергайся – Бакнер будет пришивать тебе ухо.

Папаша, как всегда, говорил правду. Во всем, что случилось, не было моей вины. Джоэл Гордон потерял свои зубы благодаря собственной небрежности, завирается и Эрат Элкинс, болтая всюду, будто я нарочно помял ему грудную клетку. В свою очередь, если бы дядюшка Джеппард Гримз не имел привычки совать свой нос в чужие дела, никому и в голову бы не пришло нашпиговывать этому почтенному старцу зад мелкой дробью. И уж совсем странно слышать, что, мол, только по моей лишь вине дотла сгорел дом двоюродного братца Билла Кирби. Мне также непонятно, почему я должен нести ответственность за ухо Джима Гордона, если его прострелил Джек Гримз? Я так полагаю, что любой в этой истории заслуживает порицания гораздо большего, чем я, а если кто не согласен, так я всегда готов подмести таким любую дорогу штата.

Но, кажется, забегаю вперед. Позвольте вернуться к тем дням, когда культура, впервые возвысила свой голос среди бесхитростного населения Медвежьей речки.

Я не врал, говоря о своем искреннем убеждении, что образование – вещь для подрастающего поколения, необходимая позарез. Поэтому немедленно по прибытии домой я собрал на поляне народ и догадался расположить людей подальше от мисс Девон, чтобы уберечь девушку от доводов толпы и избежать излишних опасений за ее блестящую будущность. Затем я изложил соплеменникам свой взгляд на вещи.

Как нередко бывает в свободном обществе, мнения резко разделились. Но по мере того как оседала пыль, а ветер относил в сторону пороховой дым, все больше выяснялось, что значительное большинство мыслит по-моему. И все же некоторые, были настроены резко против. Они орали, что из чтения книжек все равно ничего путного не выйдет, и мне стоило немалого труда убедить их в обратном. Пришлось даже повалять по поляне шестерых-восьмерых, пока у тех не наступило просветление мозгов и они не додумались до простой мысли, что учение – это не так уж и плохо, как кажется на первый взгляд. После этого они согласились рискнуть допустить мисс Маргарет до своих медвежат и лосят.

Дальше стоял вопрос об оплате. Когда я сообщил, что мы сошлись на ста долларах в месяц, все разом взвыли и завопили, что таких денег на Медвежьей речке и за год не сыскать. Но я устранил и это препятствие, сказав, что каждая семья внесет в общую копилку то, что сможет: мед, медвежьи шкуры, кукурузную водку, еще что-нибудь, а я ежемесячно буду спускаться в Бизоний Хвост и обращать товары в наличные. И еще добавил, что, так и быть, возьму на себя труд в конце месяца лично напоминать каждому о его долге, чтобы никто не чувствовал себя обойденным.

Потом поднялся спор о том, в каком месте ставить школу. Я хотел построить ее между папашиным домом и нашим загоном, но тут неожиданно восстал сам папаша и заявил, что надо быть последним идиотом, чтобы разрешить строить школу рядом с собственным жилищем, и что только сумасшедший согласится иметь под боком орущий и визжащий выводок, от которого разбежится вся съедобная дичь на несколько миль вокруг. И добавил, что если школу все-таки построят на расстоянии меньше мили от его дома, это будет означать лишь одно: у кого-то палец на курке сработал быстрее его, папашиного, и зорче оказался глаз. После жаркого спора, в ходе которого пять наиболее уважаемых граждан потеряли представление о месте и времени, было решено построить школу возле поселка на горе Апачей. К тому же по всей Медвежьей речке не нашлось более густонаселенного места. А мой двоюродный братец Билл Кирби согласился в счет своей доли предоставить учительнице стол и квартиру. Конечно, для меня было бы гораздо удобнее, если бы школа находилась рядом с моим домом, а мисс Маргарет столовалась бы у нас, но все равно, я был очень доволен – ведь и так смогу навещать ее в любое время, когда захочу. Так я и делал каждый день, и раз от разу она казалась мне все красивей.

Недели мелькали одна за другой и все шло как нельзя лучше. Во время визита она усаживала меня за стол и учила грамоте. Правда, ученик из меня получился неважный, и образование продвигалось со скрипом, чего нельзя было сказать – как мне тогда казалось – о делах сердечных. Но внезапно мирное течение нашего романа натолкнулось на корягу в образе породистого свинтуса по имени Дэниел Уэбстер.

Все началось с того, что по тропе из Бизоньего Хвоста заявился некий самозванец, а с ним – Тэнк Уиллогби. Вообще-то, у Тэнка в башке мозгов не больше, чем полагается законопослушному гражданину Штатов, но на этот раз он проявил редкую башковитость, ибо, доставив британца по назначению, не остался погостить, как обычно, а напротив – развязавшись с поручением, заспешил обратно к себе в долину.

Почтительно держа в руке сомбреро, он безмолвно протянул в одной руке письмо, другой указал на незнакомца.

– Что ты тычешь в него лапой? – раздраженно спросил я, а Тэнк отвечает: – Я обнажил голову в память об ушедших. Привезти на Медвежью речку типа вроде этого – все равно что сунуть кролика в стаю голодных волков.– Он глубоко вздохнул и, покачав головой, водрузил шляпу на место.– Псинас кошкус разодратос.

– Какого дьявола ты там бормочешь? – спросил я.

– Это латынь,– ответил ! Тэнк.– По-нашему так будет – упокойся в мире.

И с этими словами он помчался вниз по тропе и скрылся в облаке пыли, оставив меня наедине с незнакомцем, который все это время глазел на меня, словно я чудо какое или теленок с двумя головами.

Я кликнул сестрицу Очиту, чтобы та прочитала письмо – читать ее уже выучила мисс Маргарет.