Но сама себе показавшись глупой, Уру звонко засмеялась и взглядом поискала кувшин. Цветок был для нее особенный, ведь он первый, что был просто подарен Сайманом. И потому кувшин был не менее особенный. Жрец знал про него, Уру рассказала. Слегка искривленный глиняный кувшин, на котором за многие годы потрескалась вся краска, а вместо ручки сбоку были лишь острые отбитые края, был осторожно вытащен из буфета, где хранилась более приемлемая на вид посуда. Этот кувшин был передан от матери, а его когда-то в молодости отец сделал собственными руками, не имея денег на хороший подарок.
Туда Уру и поставила свой цветок.
‒ Но в честь чего столь приятный жест?
‒ Хотел увидеть твою улыбку, ‒ признался Сайман. И она действительно принесла ему радость, которой он лишился в последнее время. Может, так оно даже лучше. По крайней мере, в Уру он не будет сомневаться. Он даже задумался о том, чтобы оставить затею с Грот, просто возьмет Уру и переедет с ней куда-нибудь поближе. Придется служить, но зато у него будет возможность прожить долгую и счастливую, как во сне, жизнь.
Замечтавшись о таком, Сай следил, как Уру опять попыталась спрятать румянец и вновь отвернулась к немытым тарелкам. Он вырастил ещё два цветка такого же цвета, подошёл к кувшину и осторожно опустил в него компанию для первого тюльпана.
‒ Завтра много дел? Может, сходим куда-нибудь вместе? ‒ спросил Сай, облокачиваясь бедром о столешницу. ‒ Мне надоело гулять одному. Да и я уже достаточно набрался сил, чтобы помогать тебе. Второй рукой тоже шевелю!
И Сайман попытался это доказать поднятием больной руки. Ему потребовались все силы, чтобы удержать улыбку на лице, когда руку пронзила боль от резкого движения. Хотя на лице все равно все отразилось. Рука определенно была ещё не готова возвращаться к жизни. Благодаря стараниям Уру стало лучше, но требовалось ещё немного времени. Потом долго придется возвращать былую форму телу. Сайману даже казалось, что он начал обрастать жирком без упражнений для тела.
‒ Ну ладно, с этим я погорячился, ‒ прочесал он в затылке, отворачиваясь, чтобы тоже скрыть свое смущение из-за слабости. ‒ Просто походим. Если у тебя нет никаких дел поважнее, конечно.
‒ Всё потому, что ты меня не слушаешь, ‒ ласково сказала Уру и подошла к Сайману со спины, осторожно кладя влажную после мойки посуды ладонь на его больное плечо. ‒ Дай взглянуть.
Она не без своих усилий заставила повернуться упрямца к себе и осторожно приспустила рукав халата. Теперь в доме он ходил именно в походном таком халатике, который удобно было распахнуть и показать свою рану. Под ним перебинтованная грудь и рука, ну и штаны. На улицу Уру нечасто позволяла ему выходить в таком виде. Все-таки что-то сверху он должен был надевать.
Осматривая края чистой повязки и легкими надавливаниями проверяя края раны, Уру заговорила:
‒ Сейчас моё самое важное дело ‒ это ты. Так что, думаю, я смогу удовлетворить твою просьбу. Думаю, тебе понравится одно место в лесу. Оно очень красивое ‒ ягодное поле. Когда-то давно еще наши предки там посадили множество кустов ягод. Летом поле покрывается разноцветными цветами, а осенью ‒ разноцветными ягодами. Очень красиво.
Убедившись, что с рукой все хорошо, хотя можно сказать, что Уру порой была слишком осторожна в этом вопросе, она сама надела рукав на плечо и взглянула на Саймана снизу вверх.
Момент оказался совсем интимным из-за коротенького молчания, образовавшегося между ними, но чем длиннее была тишина, тем интимнее и более личным становился момент. Нарушать тишину никто не смел, будто каждый наслаждался тем волшебством, что витало в воздухе. Что-то сладковатое и нежное; теплое и невесомое, заставляющее бабочки в животе подниматься и кружиться. По крайне мере, Уру это чувствовала, и как обычная деревенская девочка, что-то ждала от такого столь тихого момента, вот только воспитание не позволяло не то что попросить, а даже намекнуть на это.
‒ Если поле такое же красивое, как и ты, то мне обязательно понравится, ‒ шепнул Сайман и осторожно провел широкой ладонью по волосам Уру, смотря ей в глаза. Он не часто говорил комплименты, но он тоже почувствовал этот особенный момент. Если он сделает последний шаг навстречу, дороги назад не будет.
Уру продолжала смотреть на него, а Сай колебался, думая о Маре. Его сердце болезненно сжималось, когда он вспоминал, где видел ее последний раз. Говорили, что из дома пастуха по ночам раздаются громкие стоны, отчего становилось ещё больнее. Он понимал, что отчасти использует Уру, чтобы заглушить свою боль, но тянулся к ней не только из-за этого. Она ему нравилась очень сильно.
Ладонь так и задержалась на волосах, и Сайман перевел ее на затылок Уру, чтобы притянуть лицо к себе, стирая то небольшое расстояние, которое оставалось между ними. Ее губы на вкус были слаще того меда, который они совсем недавно ели. А поцелуй был невинен. Он не терзал ее губы, а вкладывал лишь нежность в движения. Но целовал как настоящий мужчина, показывал свою уверенность, что это не просто мимолётный порыв чувств, а серьёзные намерения.
Но прежде чем все зайдет слишком далеко, он должен был рассказать о Маре и поставить точку в тех отношениях. Он не мог поступить с Марой бесчестно.
‒ Уру, ты должна кое-что знать обо мне, ‒ тихо сказал Сай, с неохотой отрываясь от ее губ. Но продолжить он не смог. Как он мог сказать в эти влюбленные глаза, что его сердце сейчас принадлежало другой, пусть и не полностью уже?
Уру еще пару секунд стояла с закрытыми глазами, пытаясь подольше сохранить это чувство на своих губах. И пусть сердце её обещало еще сотни таких поцелуев с ним, но каждый хотелось запомнить, как она сейчас запоминала этот.
Губы Саймана были не такими мягкими, как она себе представляла, но оттого не хуже, а только лучше. Она ощутила тот самый мед на его губах, но мед ли это был? Его ли сладость коснулась Уру и поплыла по венам, разнося приятное тепло и трепет по телу. Где-то в отдалении был голос Саймана, он что-то спрашивал. Но подожди, прекрасный жрец, дай запомнить этот момент…
‒ Мне казалось, я о тебе знаю все, ‒ шутя прошептала она, открывая взору Саймана свои глаза, которые блестели от радости, как звезды. Её сказка начала сбываться ‒ так она думала… Пока не раздался стук.
Не дверь. Кто-то был уже в доме. И будто бы пойманные на горяченьком, Сайман и Уру обернулась одновременно в холл, где был диван жреца. И рядом с ним стояла девушка. Совершенно знакомая им обоим, но что-то в неё было не так. Не странная поза, указывающая, что стук произошел от случайного удара коленом в подлокотник; не измученное личико, не знавшее сон пару-тройку дней; и не непривычная худоба, говорящая об отказе от пищи в тот же промежуток времени. И даже не распахнутые от ужаса глаза.
Эта девушка, такая знакомая и некогда любимая, державшая в руках странную склянку, не имела рогов.
‒ Мара? ‒ прокашлялась Уру, отходя от Саймана и совершенно не подозревая о мыслях фейри. Она просто смутилась, что их застали в столь интимный момент. ‒ Боги, я не слышала, как ты вошла. А… что с тобой стало? Твои?..
Но она не слышала Уру. Она смотрела на Саймана взглядом, полным предательства. И такое предательство Маре еще не доводилось чувствовать. Сейчас она как никогда понимала всех тех бедных женщин, которые заставали своих возлюбленных в её объятиях. Это они ей в руки прыгали, так она говорила? Какая же дура… будто бы боль всех этих сотен женщин скопилась в одном теле фейри.
‒ Я… ‒ Её голос дрогнул. Каких трудов ей стоило не потерять своего лица и одновременно с этим отвести взгляд от Саймана. Она взглянула на диван и в нём увидела свое спасение. Осторожно кладя туда пузырек, Мара нашептывала не своим голосом: ‒ Это лекарство от красного дыхания, Сайман. Мирочке удалось его воссоздать со слов покойного лекаря.
Она повернулась к ним спиной, услышала вздох, за которым должны были последовать слова Саймана, и резко рванула вперёд на выход, не желая ни видеть, ни слышать его.
