— Господи! Что ж ты меня не предупредил?

Я быстро пробежал в памяти свой разговор с Билли, пытаясь вспомнить, не было ли мной сказано что-нибудь особенно обидное.

— А где же он все-таки работает? — спросил я. — В какой секции?

— Нигде, — сказал Джо. — Просто слоняется по зоопарку… здесь поможет, там подсобит. Иной раз от него только морока, но так-то парнишка славный.

Встреча с Билли быстро забылась, потому что голова моя была занята другими, более важными делами. У Морин началась течка, и мне представилась возможность наблюдать брачный ритуал тигров. К счастью, он пришелся как раз на мой выходной, и я весь день провел в укрытии около вольера, заполняя страницу за страницей своими наблюдениями.

С самого утра Джам неотступно следовал бурой тенью за своей супругой, униженно приседая под бременем страсти. Стоя за деревьями, я видел, как они рыскают в пестрой тени кустов, как скользят по их бокам солнечные зайчики. Джам трусил за супругой сзади, чуть сбоку. Он соблюдал почтительное расстояние: ему уже досталось от нее с утра, когда он подобрался чересчур близко. Три глубоких алых царапины на морде красноречиво свидетельствовали о ее необщительности. Буквально за ночь из робкого, подобострастного существа она превратилась в опасное крадущееся животное, которое быстро и безжалостно давало отпор преждевременным домогательствам Джама. Он явно был озадачен этим превращением; надо думать, столь внезапный переворот в их статусе был для него полной неожиданностью.

Они продолжали рыскать взад-вперед среди бузины, наконец страсть опять взяла верх, и Джам, со стеклянными от вожделения глазами, приблизился к Морин; в горле его перекатывался мурлыкающий стон. Тигрица, не замедляя размеренной трусцы, оскалила белые зубы с розовой полоской десен. Стон оборвался, и Джам отступил на прежнюю позицию. И снова тигры рыскают туда-обратно в прозрачном сумраке между кустами, поблескивая рыжеватой шерстью. С моего мало уютного наблюдательного пункта в крапиве мне казалось, что Морин вообще не намерена уступать Джаму, и я восхищался его выдержкой. А она явно упивалась своей властью над супругом и продолжала водить его за собой.

Прошло еще полчаса, движения Джама с каждой минутой становились все более порывистыми и нетерпеливыми. Но вот я заметил, что Морин замедлила шаг и обмякла; спина ее прогнулась так, что светло-медовое брюхо почти волочилось по земле. Тигрица вихляла всем телом, и тоскливая озабоченность в ее взгляде сменилась таинственной задумчивостью, присущей тиграм, когда они дремлют после кормления. Ленивой походкой она не столько прошла, сколько проплыла из зарослей вниз к высокой густой траве возле пруда. И остановилась там, повесив голову. Джам жадно следил за ней от опушки; глаза его сверкали зелеными льдинками на грозной морде. Морин ласково замурлыкала, и кончик ее хвоста черным шмелем заметался в траве. Потом она аккуратно зевнула, обнажив розовую пасть в волнистой кайме темных губ. Медленно расслабилась и упала боком на траву. Джам затрусил к ней, вопросительно урча, и она отозвалась глухим воркованием. Тогда он, не мешкая, оседлал Морин, выгнув спину дугой и загребая лапами по ее бокам. Голова тигрицы поднялась, и он страстно впился зубами в ее изогнутую шею. Морин словно таяла под ним, словно расплывалась и почти совсем исчезла в траве. И вот уже они лежат рядышком и спят на солнце.

У Джама была одна повадка, которой я никогда не наблюдал у других наших тигров: получив мясо, он принимался его лизать. Язык тигра работает что твоя терка. Однажды мы кормили Джама в клетке, и я смог проследить, как он ест, на расстоянии вытянутой руки. Сначала Джам зубами очистил мясо от пленок и торчащих волокон. Потом, зажав его между лапами, принялся облизывать гладкую красную поверхность. Длинный язык шоркал, точно наждак по дереву, буквально истирая мясо, так что гладкая поверхность становилась шершавой, как коверный ворс. Минут десять продолжалась эта процедура, и за это время Джам слизнул сантиметровый слой мяса. С таким языком тигру для еды и зубы-то не нужны!

Единственное, что затрудняло последовательные наблюдения над нравами и повадками Джама и Морин, — обширная территория с густыми зарослями. Вместе с тем именно эту пару стоило наблюдать, так как из наших тигров они вели наиболее естественный образ жизни. Поди угадай у Поля и Рани, какие черты поведения нормальны для них, а какие — результат противоестественного образа жизни в большой бетонной яме. Взять хотя бы купание. Я никогда не видел, чтобы Джам или Морин купались, да и Поль тоже сторонился воды. А вот Рани в знойную погоду спускалась к бассейну и погружалась в прохладную воду целиком, высунув только голову и кончик хвоста. До получаса беззаботно нежилась она в бассейне, время от времени дергая хвостом так, что на голову летели брызги. Столь необычное для тигра поведение неизменно вызывало оживленные комментарии и догадки зрителей.

— Агнесса, пойди сюда, посмотри — тигр в воде!

— О! Какой милый, правда?

— Интересно, зачем он туда забрался?

— Кто его знает. Может быть, пить хочет.

— Хорошо, а лежать-то зачем?

— Не знаю. Может, он больной.

— Не говори глупостей, Берт.

— Может быть, это водяной тигр. Особая порода, ну?

— Наверно, так и есть. Правда, он милый?

— Кинь ему хлеба, Берт.

Большая корка хлеба ударяет Рани по макушке, и тигрица с недовольным ворчанием поднимает голову.

— Не станет он его есть.

— Попробуй кинуть орех.

Честное слово, этот разговор не плод моего воображения. Я записал его дословно, и у меня есть свидетели. Зрелище распростертой в воде Рани рождало самые нелепые гипотезы в головах благородной британской публики. Теснясь вдоль отжима, посетители с напряженным вниманием глазели на тигрицу. Даже уличное происшествие не могло бы вызвать более жадного интереса.

До моей работы в Уипснейде я не представлял себе, как мало люди осведомлены даже о простейших фактах в жизни животных. Зато служителям полагалось знать все на свете. Тигры так и рождаются полосатыми? А львы укусят, если к ним войти? Почему у тигра есть полосы, а у льва нет? Почему у льва есть грива, а у тигра нет? А тигры укусят, если к ним войти? Почему белый медведь белый? Где водятся белые медведи? А они укусят, если к ним войти? Такие вопросы и сотни других нам задавали во все дни недели, иногда по двадцать-тридцать раз на дню. Когда наплыв посетителей бывал особенно велик, наша выдержка подвергалась серьезному испытанию.

Многие посетители, с которыми я разговаривал, удивлялись и явно разочаровывались, выяснив, что мы не ходим весь день на волосок от смерти в когтях льва или медведя. Поскольку я не мог похвастаться живописными шрамами, посетители считали меня чуть ли не шарлатаном. Попробуй убедить их, что жить среди этих зверей в общем-то совершенно безопасно, — воспримут как оскорбление. Одежда разорвана в клочья, голова окровавлена, но гордо поднята — таким они хотели бы меня видеть; в их представлении мой рабочий день должен был являть собой сплошную череду страшных испытаний. Вспоминая ту пору, я чувствую, что упустил отличный случай сколотить состояние. Мне бы располосовать свой халат, вымазаться кровью и каждые полчаса выходить, шатаясь, из тигровой ямы и небрежно замечать: «Адская работенка — чистить этого тигра», — я теперь был бы богачом.

Посетители в массе были для нас источником изрядных хлопот, а иногда и веселья. Два случая врезались в мою память на всю жизнь. Первый — когда один мальчуган, посмотрев, как я кормлю тигров, подошел ко мне с округлившимися глазами и полушепотом спросил:

— Мистер, а вас эти зверюги ели хоть раз?

И второй: красный от возбуждения мальчишка, подбежав к тигровой яме, глянул через барьер, увидел рыскающего взад-вперед Поля, повернулся к своей родительнице и крикнул:

— Мам! Мам, скорей иди сюда, погляди на эту зебру!

Через несколько дней после моего знакомства с Билли я снова встретил его. Он катил на дребезжащем древнем велосипеде по каменистой дорожке, ведущей к вольеру львов. Я только что расправился с густой крапивой, которая норовила заполнить дорожку, и устроил долгожданный перекур.