— Хлеба? — спросил он. — Ты хочешь хлеба?

Я ответил, что с удовольствием взял бы немного хлеба, но дело в том, что нас, так сказать, трое. Моя сестра и ее муж, приврал я, тоже умирают от голода там, среди скал. Крестьянин защелкнул нож, собрал остатки своего завтрака и подал мне.

— Отнеси им, — сказал он, улыбаясь. — Я уже поел, а доброе имя Корфу не допускает, чтобы иностранцы умирали с голоду.

От души поблагодарив его, я завернул чеснок и маслины в носовой платок, сунул под мышку хлеб и бутылки и зашагал обратно.

— Доброго пути! — крикнул он мне вслед. — Держись подальше от деревьев — гроза надвигается.

Поглядев на ослепительно голубое небо, я решил, что он ошибается, но вслух ничего не сказал. Возвратившись к своим, я увидел, что Адриан угрюмо купает ноги в луже, а Марго загорает на камне, мурлыкая себе под нос. Вид доставленных мной припасов привел их в восторг, и они набросились на золотистый хлеб, маслины и чеснок, словно изголодавшиеся волки.

— Ну, так, — бодро произнесла Марго, когда мы кончили есть, произнесла с таким видом, точно это она раздобыла провиант. — Это было прекрасно. А теперь, пожалуй, пора трогаться в обратный путь.

Тотчас возникло одно затруднение: ноги Адриана, блаженствовавшие в прохладной воде, так отекли, что потребовались наши с Марго объединенные усилия, чтобы обуть его. Но и после того, как мы втиснули ступни Адриана в ботинки, он еле-еле передвигался, ковыляя, точно престарелая черепаха.

— Нельзя ли прибавить шагу! — раздраженно крикнула Марго безнадежно отставшему Адриану, когда мы прошли километра полтора.

— Я не могу идти быстрее, ноги отваливаются, — жалобно отозвался он.

Сколько мы ни твердили, что он сгорит, Адриан снял рубашку и подставил свою молочно-белую кожу солнцу и ветру. Чуть больше трех километров отделяло нас от дома, когда сбылось предсказание крестьянина насчет грозы. Летние грозы зарождались в гнезде кучевых облаков в горах Албании, откуда жгучий, словно дыхание топки, острый ветер стремительно нес их через море на Корфу. Этот самый ветер и обрушился теперь на нас, кусая кожу и слепя глаза пылью и клочьями листьев. Оливы стали из зеленых серебристыми, точно вдруг повернулся боком рыбий косяк, и ветер рвался через миллионы листьев с гулом, напоминающим исполинский прибой. Голубой небосвод с невероятной быстротой исчез за пеленой свинцовых туч, кромсаемых коленчатыми копьями бледно-лиловых молний. Неистовый палящий ветер усилился, и оливковые рощи зашуршали, качаясь, будто сотрясаемые могучим невидимым зверем. Затем хлынул дождь, крупные капли срывались с неба и хлестали нас, словно пущенные из рогатки. И надо всем царили властные громовые раскаты, гулкие, рокочущие, как будто там, за мятущимися облаками миллионы звезд, сталкиваясь, разбивались на куски и рассыпались в пространстве лавиной обломков.

Давно не было такой чудесной грозы, и мы с Марго упивались животворным действием ливня и грома после знойного безветрия. Адриан не разделял нашего восторга; он принадлежал к числу несчастных людей, боящихся грозы, ему она представлялась чудовищным, устрашающим явлением природы. Мы пытались отвлечь его песнями, но за раскатами грома он нас не слышал. Упорно шагая вперед, мы наконец сквозь исполосованную дождем сумрачную листву олив увидели приветливые огни нашего дома. Когда мы пришли туда и Адриан, чуть живой, ввалился в холл, нас встретила мама.

— Где вы так долго пропадали, дети? Я уже начала волноваться, — сказала она, увидела Адриана и ахнула: — Боже мой, дорогой Адриан, чем ты занимался?

Вполне естественный вопрос, если учесть, что опаленные солнцем участки его кожи перемежались с живописными синяками, он с трудом передвигал ноги и стучал зубами так, что не в силах был слова вымолвить. Мама сперва отчитала его, потом пожалела и уложила в постель, где он и оставался ближайшие несколько дней с легким тепловым ударом, сильнейшим насморком и гноящимися ступнями.

— Честное слово, Марго, ну как на тебя не сердиться! — сказала мама. — Ты ведь знаешь, что у него слабое здоровье. Так можно и убить человека.

— Поделом ему, — ответила жестокосердая Марго. — Не надо было говорить, что со мной скучно. Как аукнется, так и откликнется.

Но Адриан, сам того не подозревая, сумел отыграться: поправившись, он нашел в городе лавку, где продавали граммофонные иголки.

Глава восьмая

Радости дружбы

Уже под конец лета мы устроили вечер, получивший название Индийского. Наши вечера, будь то тщательно планированные или родившиеся вдруг на голом месте, всегда были увлекательными, ибо редко все складывалось так, как было задумано. В те дни, живя в сельской местности без сомнительных благ в виде радио и телевидения, мы поневоле обходились такими нехитрыми видами развлечений, как книги, пререкания, вечера, смех друзей, а посему естественно, что вечера — особенно наиболее шумные — были настоящим праздником, коему предшествовали нескончаемые приготовления. И даже после благополучного завершения очередной вечеринки они еще долго давали пищу для восхитительно желчных споров по поводу упущенных возможностей.

В нашей жизни выдалась полоса относительного покоя, мама больше месяца отдыхала от вечеринок и гостей и пребывала в благодушном настроении. План нового праздника родился однажды утром, когда мы сидели на веранде и читали свежую почту. Мама получила, в частности, огромную поваренную книгу под названием «Миллион аппетитных восточных рецептов», щедро иллюстрированную такими яркими глянцевыми изображениями, что прямо хоть вырывай страницу и ешь. Плененная этой книгой, мама читала нам вслух один рецепт за другим.

— «Мадрасское диво»! — восхищенно провозгласила она. — О, это такая прелесть. Помню это блюдо, ваш отец очень любил его, когда мы жили в Дарджилинге. А вот еще! «Консармерская услада»! Я уже который год ищу этот рецепт. Вкуснейшая вещь, только очень жирная.

— Если они и впрямь такие, как на картинке, — заметил Ларри, — то, отведав их, потом двадцать лет придется жить на одной соде.

— Не говори глупостей, милый. Все ингредиенты абсолютно натуральные — четыре фунта масла, шестнадцать яиц, восемь пинт сливок, ядро десяти молодых кокосовых орехов…

— Бесподобно! — отозвался Ларри. — Отличный завтрак для страсбургских гусей.

— Я уверена, что они тебе понравятся. Отец их просто обожал.

— Но я-то, кажется, сижу на диете, — вмешалась Марго. — Зачем же принуждать меня есть такие вещи.

— Никто тебя не принуждает, милая, — возразила мама. — Ты всегда можешь отказаться.

— Ты ведь знаешь, что я не в состоянии отказаться, вот и получается принуждение.

— Ешь отдельно, в другой комнате, — предложил Лесли, листая каталог, рекламирующий огнестрельное оружие, — если у тебя не хватает силы воли отказаться.

— С силой воли у меня все в порядке, — возмутилась Марго. — Только я не могу отказываться, когда мама угощает.

— Джиджи шлет приветы, — сообщил Ларри, отрываясь от письма, которое читал в эту минуту. — Пишет, что приедет к нам ко дню своего рождения.

— День рождения! — воскликнула Марго. — Это замечательно! Я так рада, что он не забыл.

— Такой славный юноша, — сказала мама. — И когда он приедет?

— Как только выйдет из больницы, — ответил Ларри.

— Из больницы? Он хворает?

— Нет, просто ему не повезло с левитацией, сломал ногу. Пишет, что день рождения шестнадцатого числа, и он постарается быть здесь пятнадцатого.

— Как я рада, — сказала мама. — Я очень его полюбила и уверена, что ему понравится эта книга.