— Ты кому, собственно, помогаешь? — спросил я Джо.

— Ради Бога, извини, — покаялся он. — Мне показалось, эта старая скотина схватила тебя.

— Да уж ты-то сделал все для этого, — горько заметил я, без особенного успеха вытираясь носовым платком.

В долгие летние вечера мне полагалось дважды в неделю дежурить после ухода Джеси и Джо, следить за тем, чтобы никто из посетителей не демонстрировал свой интеллект, перелезая через отжим или швыряя в зверей бутылками. Это были очень приятные вечера. Я чувствовал себя властелином всех обозримых окрестностей. Сидишь в Приюте с чашкой крепкого чая и разбираешься в набросанных торопливой рукой заметках, пытаясь как-то причесать их. Все длиннее тени на траве снаружи; последние посетители направляются к выходу. Без людей сразу становится удивительно тихо, и вот уже кенгуру осторожно выбираются из зарослей бузины, куда их днем загнали орды крикливых мальчишек. Хрипло рыкает Альберт, прочищая голосовые связки для ночного концерта; отчетливо слышно, как белые медведи лениво плещутся в своем бассейне.

Напоследок я должен был обойти всю секцию и убедиться, что все в порядке.

…Кенгуру разбрелись по территории и мирно пасутся, успокоенные внезапно наступившей тишиной. Тигрица Рани счастлива, что открывается дверь ее клетки: большая цементная яма, в которой она обитает, теперь в тени и лапам становится холодно. Ее сын Поль уже спит на соломенном ложе. На участке по другую сторону гряды в своих деревянных будках свернулись калачиком енотовидные собаки; в соседнем вольере песцы скользят среди кустов, будто привидения. В высокой траве на краю пруда лежат львы. Альберт, как обычно, размышляет, укутавшись в гриву; Нэн и Джил возле него крепко спят с туго набитым брюхом. И опять кенгуру — неторопливо прыгают по траве, волоча за собой тяжелый хвост. На верхушках деревьев суетятся и трещат сороки. В своей лощине дремлют тигры Джам и Морин, а в кустах вокруг их вольера копошатся кенгуру. Кенгуру, кенгуру — всюду кенгуру; слышно, как в полумраке зарослей бузины их кроличьи зубы соскребают кору со стволов.

Удостоверившись, что в секции царит полный порядок, и предвкушая плотный ужин, которым миссис Бейли всегда потчует меня после вечернего дежурства, я направляюсь к выходу. По пути тут пустую бутылку подберешь, там клочок оберточной бумаги.

Глава третья

Торжество тигров

Первые лучи утреннего солнца греют слабо, но они покрывают траву и листья тонкой позолотой, и в их прозрачном свете видно — и слышно, — как просыпается парк. Среди поникших кустов бузины с застрявшими в ветвях клочьями тумана сидят на солнце кучки вялых и тучных кенгуру с темной росной росписью на шубках. Воздух над лужайками пронизывают похожие на английское help резкие крики павлина, влачащего свой многоцветный хвост через сосновую рощу. Зебры при виде тебя вскидывают голову, выпускают из ноздрей фонтаны пара и нервно переступают на влажной траве. Свернешь на свою дорожку — из-за ограды вольера белых медведей в тебя целятся трепещущие черные носы, которые жадно втягивают сытный дух зажатых у тебя под мышкой буханок хлеба.

Джеси и Джо идут к Приюту, а я спускаюсь к тигровой яме. Звякает железная калитка, извлекая тысячи вибрирующих эхо из цементных стен, я вхожу в темницу и приступаю к выполнению своих обязанностей.

Распростертые на роскошных постелях из желтой шуршащей соломы, тигры просыпаются и приветствуют меня, разевая влажные розовые пасти в сладком зевке. Грациозно потянулись — спина дугой, хвост палкой, нос подрагивает — и мягко трусят к дверям, не сводя с меня глаз. В яме содержались два из наших четырех тигров — Поль и Рани, сын и мать. Однако Поль не испытывал привязанности к своей родительнице, поэтому спали они в отдельных клетках, и в яму их пускали по очереди. Моей первой обязанностью утром было выпустить из клетки Рани; отодвину тяжеленную дверь и снова задвигаю ее, как только тигрица выскользнет на солнышко. А затем в нарушение правил минут пять кормлю ее сына нарезанным мясом.

Поль был у нас самый крупный и красивый тигр. Ленивые пластичные движения, кроткий нрав — никогда не скажешь, что Рани его мать. Огромные лапы-подушечки Поля ступали бесшумно и неторопливо; его родительница тоже двигалась бесшумно, но быстро, порывисто, нервно, навевая удручающие мысли о ее способности застигнуть тебя врасплох. Уверен, большую часть своего досуга она тратила на то, чтобы измыслить безошибочный способ расправиться с нами. Свирепость характера Рани явственно выражалась в ее зеленых немигающих глазах. Поль с достоинством и великой кротостью брал мясо у меня из рук; его мать хватала пищу жадно — не ровен час зазеваешься, и руку прихватит заодно. Когда я кормил Поля, мне казалось, что он отвергнет мою руку, даже если ее сунуть ему в пасть, как нечто недостойное внимания. Успокоительная мысль, хотя вряд ли справедливая.

Во время наших утренних бесед Поль вел себя так благодушно, что мне стоило немалого труда помнить, сколь опасным он может быть при желании. Упрется могучей головой в прутья клетки, чтобы я почесал ему уши, и громко мурлычет, напоминая скорее огромного домашнего кота, чем живущего в нашем представлении кровожадного тигра. Он принимал мои подношения с царственной снисходительностью, после чего ложился и вылизывал свои лапы, а я, сидя на корточках, восхищенно любовался им. Вблизи он был особенно великолепен. Яркий мех, изумительно пропорциональное сложение, движения плавные и изящные. Голова массивная, очень широкая между ушами; нижнюю скулу облекает бледно-шафрановое жабо. Темные полосы на рыжем фоне казались языками черного пламени. Но пожалуй, всего красивее были глаза: миндалевидные, чуть скошенные, большие, они напоминали полированную морем гальку цвета травянистой зелени.

Обычно наши утренние собеседования с Полем прерывал Джеси, ему не терпелось выяснить, куда я, такой-сякой, запропастился с его лопатой. Той самой лопатой, за которой я каждое утро вызывался сходить, чтобы был предлог навестить тигров. И которая играла в распорядке Джеси немаловажную роль: он отправлялся с ней в рощу для утреннего очищения, без чего не мыслил себе свой трудовой день.

Возвратившись после общения с природой, Джеси принимался за дело и начинал чистить тигровую яму. Мы снова запирали Рани в клетке, входили с щетками и ведрами в яму, драили бетон и собирали оставшиеся от вчерашнего обеда кости. После этого поочередно выпускали Рани и Поля, чтобы произвести уборку в их клетках и сменить подстилку. Вернувшись в клетки, оба тигра совершали очень своеобразный обряд. Идут, принюхиваясь, прямо на свою постель и принимаются ворошить и мять лапищами солому. Уши прижаты к голове, в полузакрытых глазах — задумчивое, мечтательное выражение. Потом вдруг выпрямляются и обильно поливают мочой самую середину своих чистых постелей. После чего половину дня дремлют, временами просыпаясь для того, чтобы вылизать лапы и сладко позевать. Видимо, обнаружив в клетках чистые опилки и свежую соломенную постель, не слыша собственного острого запаха, заглушенного дезинфицирующим средством, которым мы опрыскивали пол и стены, тигры считали нужным доказать себе (и случайным посетителям), что эти клетки — часть их территории. Пропитают солому своим резким запахом, поднимут, так сказать, свой флаг — можно успокоиться и ждать кормежки.

По окончании уборки в тигровой яме наша троица удалялась в Приют, чтобы перекусить. Сидя на скрипучих стульях в темной лачуге, мы с интересом рассматривали, кто что прихватил из дома. Джеси, держа бутерброд в огромной красной ручище, ел медленно, методично и совершенно равнодушно. Джо стремительно расправлялся со своими припасами, весело рассказывая мне что-нибудь с полным ртом и разделяя фразы взрывами своеобразного хриплого смеха. Джо — единственный из знакомых мне людей, чей смех в написании точно передается междометием «хе… хе… хе». Джеси угрюмо молчал; покончив с завтраком, он устремлял в окно отсутствующий взгляд и цыкал зубом. Потом с медлительностью рептилии раскуривал свою трубку, заставляя ее сипеть, пищать и хлюпать, меж тем как мы с Джо обсуждали погоду, рыбную ловлю, лучший способ снять с кролика шкурку или сравнивали стати трех блондинок, чьи портреты украшали стену над стулом Джо.