— Боже мой! — воскликнула мама. — Ты уверен, что они не станут есть хлеб с молоком?

Я был непреклонен. Совы едят только мясо.

В эту минуту один птенец качнулся так сильно, что упал, и я не замедлил обратить на это мамино внимание — вот, мол, до чего они ослабли.

— Что ж, бери тогда отбивные, что ли, — встревоженно сказала мама. — Обойдемся овощным рагу.

Торжествуя, я отнес совят и отбивные в свою комнату и скормил птенцам все мясо.

В связи с прибытием совят ленч в этот день задержался.

— Извините, что так поздно, — сказала мама, открывая супницу, над которой поднялось облачко пряного пара, — но что-то сегодня картошка долго варилась.

— Я полагал, что сегодня будут отбивные, — разочарованно заметил Ларри. — Целое утро слюнки глотал, предвкушая отбивные. Куда они делись?

— Боюсь, это совы виноваты, милый, — сказала мама извиняющимся тоном. — У них такой страшный аппетит.

Ларри замер, не донеся до рта ложку с овощным рагу.

— Совы? — вымолвил он наконец, уставившись на маму. — Совы? Как тебя понимать? Какие еще совы?

— О! — смутилась мама, сознавая, что допустила тактическую ошибку. — Просто совы… ну, птицы такие… ничего особенного.

— Мы подверглись нашествию сов? — допытывался Ларри. — Они ворвались в кладовку и улетели, унося в когтях кучи отбивных?

— Нет-нет, милый, они еще совсем маленькие. Они не способны на такое. У них совершенно очаровательные глаза, и они буквально умирали с голоду, бедные крошки.

— Держу пари, речь идет о каком-нибудь новом приобретении Джерри, — мрачно произнес Лесли. — Я слышал, как он с кем-то ворковал перед ленчем.

— В таком случае пусть выпустит их на волю! — рявкнул Ларри.

Я сказал, что это невозможно, они еще птенцы.

— Совсем крошки, — увещевающе подхватила мама. — Они не виноваты.

— Как это понимать — не виноваты? — возмущался Ларри. — Эти проклятые твари набили брюхо моими отбивными…

— Нашими отбивными, — перебила его Марго. — Откуда у тебя такой эгоизм?

— Пора прекратить это, — продолжал Ларри, не обращая внимания на слова Марго. — Ты слишком потакаешь мальчишке.

— Эти отбивные столько же наши, сколько твои, — настаивала Марго.

— Чепуха, милый, — сказала мама. — Ты чересчур преувеличиваешь. Это же всего-навсего птенцы.

— Всего-навсего! — язвительно повторил Ларри. — У него уже есть одна сова, с которой мы знакомы по горькому опыту.

— Улисс — очень славная птица, он никому не докучает, — защищалась мама.

— Для тебя, может быть, и славная, — сказал Ларри. — Потому что он не срыгивал на твою постель еду, которую не в силах был переварить.

— Это было давным-давно, милый, и после не повторялось.

— И вообще, при чем тут наши отбивные? — спросила Марго.

— Дело не только в совах, — возразил Ларри, — хотя, видит Бог, если так будет продолжаться, мы скоро уподобимся совоокой Афине. Да он у тебя совершенно отбился от рук. Взять хотя бы историю с черепахой на прошлой неделе.

— Это была оплошность, милый. Он никому не хотел зла.

— Оплошность! — саркастически произнес Ларри. — Распластал проклятую тварь по всей веранде. В моей комнате пахло, как от сапог капитана Ахава. Да я потратил целую неделю плюс пятьсот галлонов одеколона, освежая атмосферу, чтобы можно было входить в комнату, не боясь задохнуться.

— Мы ощущали этот запах столько же, сколько ты, — негодующе сказала Марго. — Можно подумать, ты единственный его слышал.

— Вот именно! — воскликнул Лесли. — Хуже всего пахло в моей комнате. Мне пришлось спать на задней веранде. С какой стати ты всегда считаешь себя единственным страдальцем!

— Ничего подобного, — презрительно ответил Ларри. — Просто меня не интересуют страдания всякой мелкоты.

— Твоя беда в том, что ты эгоист, — повторила Марго, цепляясь за свой исходный диагноз.

— Хорошо, — отрезал Ларри. — Делайте что хотите. Вы еще взвоете очень скоро, когда все ваши постели будут в совиной блевоте. А я пока поселюсь в гостинице.

— Ну вот что, хватит говорить о совах, — твердо произнесла мама. — Кто будет пить чай?

Выяснилось, что чай будут пить все.

— Я испеку лепешки, — сказала мама, вызвав волну радостных вздохов, потому что мы все обожали мамины лепешки с кремом, маслом и домашним земляничным вареньем.

— Я пригласила на чай миссис Вадрудакис, так вы уж ведите себя прилично, — добавила мама.

Ларри застонал.

— Что это еще за миссис Вадрудакис, черт побери? Какая-нибудь старая зануда?

— Опять ты за свое, — строго сказала мама. — Она производит очень славное впечатление. Я получила от нее такое милое письмо, она просит у меня совета.

— Это по какому же поводу? — осведомился Ларри.

— Дело в том, что ее очень огорчает, как крестьяне обращаются со своими животными. Сам знаешь, какие у них тощие кошки и собаки, а бедные ослики все в болячках. Ну вот, она и задумала учредить здесь на Корфу общество защиты животных от жестокого обращения, вроде Королевского общества у нас в Англии. И хочет, чтобы мы ей помогли.

— От меня помощи ей не будет, — решительно заявил Ларри. — Я не собираюсь помогать кому-либо защищать животных, скорее буду за жестокое обращение с ними.

— Полно, Ларри, не говори таких вещей, — сурово заметила мама. — Я ведь знаю, ты это не всерьез.

— Вот именно, что всерьез, — возразил Ларри. — И поживи эта Вадрудакис с неделю в этом доме, она поняла бы меня. Своими руками стала бы душить всех сов на своем пути ради спасения собственной жизни.

— Словом, я прошу вас всех вести себя вежливо, — твердо сказала мама. И добавила: — И пожалуйста, Ларри, оставь в покое сов. Она может посчитать нас ненормальными.

— Так оно и есть, — с чувством заключил Ларри.

После ленча я обнаружил, что Ларри, как это с ним часто случалось, ухитрился восстановить против себя двух возможных союзников в его антисовиной кампании — Марго и Лесли. Марго, увидев совят, пришла в неописуемый восторг. Она только что овладела искусством вязания и теперь с непомерным великодушием вызвалась связать для них все, что я пожелаю. Я попытался представить себе совят одетыми в одинаковые полосатые свитеры, однако непрактичность этой идеи вынудила меня с сожалением отказаться от любезного предложения сестры.

Зато помощь, предложенная Лесли, была более практичного свойства: он сказал, что готов настрелять для меня воробьев. Я спросил, может ли он делать это каждый день.

— Ну, каждый день вряд ли, — ответил Лесли. — Я ведь не всегда дома. Могу уехать в город или еще куда-нибудь. Но когда я дома — пожалуйста.

Так может быть, он настреляет побольше впрок, скажем, чтобы совам был корм на неделю?

— Хорошая мысль! — сказал Лесли. — Ты посчитай, сколько воробьев тебе надо на неделю, и я их заготовлю.

С большим трудом (математика никогда не была моей сильной стороной) я вычислил, сколько воробьев, с учетом другого мяса, понадобится мне на неделю, после чего отнес результат своих подсчетов в комнату Лесли, где он был занят чисткой последнего пополнения своей коллекции — великолепного старинного турецкого мушкета.

— Так… Ясно, — заключил он, глядя на мой листик. — Будет сделано. Лучше я возьму духовое ружье, а то ведь этот чертов Ларри поднимет крик из-за шума.

Вооружившись духовым ружьем и большим бумажным мешком, мы зашли за дом, Лесли приготовил пульки, прислонился к стволу оливы и открыл огонь. Это было все равно, что стрелять в мишень, ибо в тот год мы подверглись нашествию воробьев и крыша дома была усеяна ими. Пораженные рукой меткого стрелка, воробьи один за другим скатывались на землю; здесь я подбирал их и клал в свой мешок.

Вскоре воробьи насторожились и начали отступать вверх по крыше, пока не пристроились на самом коньке. Выстрелы Лесли и здесь настигали их, но его жертвы падали с конька на другую сторону и скатывались прямо на веранду.

— Погоди, я подстрелю еще несколько штук, потом пойдешь и соберешь, — сказал Лесли, и я послушался его совета.