— Т-так то на с-с-спине, — возразил он. — М-м-мои на ли-лице.

— Их почти не видно, — солгал я. — Не скажи ты об этом, я бы и не заметил.

— Я за-за-заикаюсь, — сказал Дэнис. — К-как можно сде-сделать п-п-п-предложение, ко-когда за-заикаешься?

— Совсем чуть-чуть, — заверил я его. — Когда наступит великая минута, ты от волнения забудешь заикаться.

— Еще я к-к-краснею, — не унимался Дэнис, твердо решив выложить мне все свои изъяны.

— Все краснеют, — ответил я. — Даже я, только под бородой и усами не видно. Способность краснеть — свойство людей положительных, деликатных. Тут вовсе нечего стыдиться. Кстати, у Хэвлока в восьмом томе говорится кое-что на этот счет.

— А п-про п-п-прыщи и за-заикание он пишет? — спросил Дэнис с надеждой в голосе.

— О прыщах ни слова. Это, собственно, не его область. Хочешь почитать, что он пишет в восьмом томе?

— Хо-хо-хочу, — с жаром согласился Дэнис.

И удалился, схватив восьмой том. Это собеседование совершенно измотало меня, я чувствовал себя примерно так, как себя чувствует какой-нибудь психиатр в конце тяжелого трудового дня. Я от души надеялся, что Хэвлок как-то поможет серьезному, славному парню, хотя шансы его явно были близки к нулю.

Следующим за советом к Хэвлоку обратился Джованни, один из официантов, высокий, стройный, красивый брюнет, напоминающий ухоженную антилопу с лучистыми глазами. Глядя на этого самоуверенного малого, трудно было представить себе, что у него вообще могут быть какие-либо проблемы, не говоря уже о сексуальных. Тем не менее однажды, когда я засиделся за ланчем в ресторане и остальные посетители уже ушли, он занял позицию метрах в двух от моего столика и уставился на меня.

— Да? — вздохнул я, отложив карандаш, которым делал пометки. — Какие у тебя проблемы, Джованни?

— Понимаете, — он нетерпеливо подошел вплотную к столику. — Я вот о чем хотел спросить… в этой вашей книге, э… говорится что-нибудь о садизме?

— Говорится, — ответил я. — А что? Тебя одолевает желание поколотить Инноченцо?

— Нет-нет. Речь не обо мне, а о моей подружке.

— Вот как, — осторожно молвил я. — И в чем же дело?

Он осмотрелся украдкой, убеждаясь, что мы одни.

— Она кусается, — прошептал он.

— Кусается?

— Ну да.

— Кого же она кусает? — спросил я в замешательстве, настолько его слова поразили меня.

— Она кусает меня, — объяснил Джованни.

— О! — Я малость опешил, ибо даже Хэвлок не подготовил меня к случаю с девушками, кусающими плечистых итальянских официантов.

— И почему же она кусает тебя?

— Она говорит — ей нравится мой вкус, — важно сообщил он.

— Так это только хорошо, разве нет?

— Нет. Она кусается больно, — возразил Джованни. — Иногда я боюсь, что она перекусит какой-нибудь сосуд и я истеку кровью.

— Не истечешь. Никто еще не умирал от ласковых укусов.

— И вовсе это не ласковые укусы, — возмущенно ответил он. — Она садизм.

— Садистка, — поправил я его.

— И это тоже.

— Но ласковые укусы — обычное дело, — заверил я. — Это признак обожания, любви.

Джованни еще раз оглянулся — никто не видит? — затем расстегнул рубашку.

— Вот это что — любовь или садизм? — спросил он, обнажая грудь, словно покрытую каракулем, сквозь который можно было рассмотреть аккуратные красные метки от укусов.

Кое-где зубы возлюбленной прокусили кожу, а один укус был даже залеплен пластырем.

— Что ж, — заметил я, — должно быть, это больно. Но я не стал бы называть это садизмом.

— Нет? — гневно осведомился Джованни. — Вы что же хотите — чтобы она сожрала меня?

— А почему тебе в ответ не укусить ее? — предложил я.

— Не могу. Ей это не понравится.

Я убедился, что у Джованни в самом деле есть проблемы и главная проблема заключалась в том, что ему неведомо, что такое настоящий садист или садистка.

— Хочешь одолжить у меня книгу, где говорится о садизме? — спросил я. — Может, поможет?

— Хочу, сэр. — Он просиял. — Я прочту ей, и она увидит, что она садизм.

— На твоем месте я не стал бы читать ей всю книгу, — предостерег я Джованни. — Ты ведь не хочешь, чтобы она взялась за плетки и прочие предметы.

— Я сперва прочту сам, — ответил он, поразмыслив.

— Правильно, на твоем месте я взял бы на себя роль цензора. Я принесу эту книгу вечером, Джованни.

— Спасибо, мистер Даррелл, — сказал он и проводил меня до двери, кланяясь и застегивая рубашку.

Два дня спустя Джованни вернул мне книгу, но вид у него был слегка озабоченный.

— Все в порядке, — прошептал он.

— Отлично, — отозвался я. — И что же у вас произошло?

— Когда я прочел ей то, о чем он пишет, она подумала, что я задумал проделать с ней это. И сразу стала возражать: «Нет-нет, ни за что». А я ей в ответ: «Откажись от садизма, тогда и я не буду».

— Она согласилась?

— Ага, согласилась.

— Стало быть, подействовало?

— Сегодня ночью, — он прищурил один глаз, — она была нежная, словно птичка, красивая птичка… совсем ласковая.

— Прекрасно, — сказал я.

— Нет. Теперь она сердится на меня.

— Почему? — удивился я.

— Она была такая красивая, такая нежная, такая ласковая, что я укусил ее, — признался Джованни. — И она говорит, что больше не будет спать со мной.

— Она передумает, — утешил я его.

Однако лицо Джованни выражало сомнение, и к тому времени, когда я уезжал из гостиницы, прекрасная кусака еще не поддалась на его уговоры.

Теперь поведаю о случае с кладовщиком и рабочим, когда я невольно (не без помощи Хэвлока) оказался виновником серьезной стычки; впрочем, все кончилось относительно благополучно, пострадало только меню, когда подгорело главное блюдо дня — овощной суп с лапшой.

Началось все с того, что я открыл кратчайший путь, ведущий к приморским скалам — через подвал нашей гостиницы; до того дня мне приходилось топать не один километр по дорогам. Названный путь пролегал мимо мусорных контейнеров, а потому я нередко встречал кладовщика и кухонного рабочего, славного ирландского парня с ленивой улыбкой, синими глазами, рыжеватой шевелюрой и россыпью веснушек по всему лицу. Прямую противоположность ему являл кладовщик — темноволосый бирюк с угрюмым лицом, которое, впрочем, совершенно преображалось, когда он улыбался. Мне чрезвычайно нравился его голос — низкий, хриплый; в речи кладовщика отчетливо слышался дорсетский акцент. Весть о том, что я представляю собой неисчерпаемый источник познаний о сексе (благодаря Хэвлоку Эллису), просочилась в подвальные помещения, и оба названных симпатичных молодых человека поделились со мной своими затруднениями; первым — кладовщик Дэвид.

— Понимаете, сэр, — начал он, краснея, — она чертовски хороша. И знает, как она мне нравится, знает, что я хочу жениться на ней. Однако ничего не позволяет. Ни за что. Но и с другими чтобы я не делал этого, понимаете? Не то чтобы меня так уж сильно тянуло, понимаете? Но я так рассуждаю — либо она станет делать это со мной, либо я найду для этого другую. Все должно быть по справедливости, сэр, вы согласны?

— Она считает, что воздержание усиливает привязанность, — предположил я и тут же пожалел о своих словах, видя, с какой укоризной он смотрит на меня.

— Мне не до шуток, сэр. У меня от этого плохое настроение, честно. Вот я и подумал, может, в вашей книге есть что-нибудь такое, что я мог бы дать ей прочитать? Такое, ну… чтобы настроило ее, что ли.

— Я дам тебе почитать книгу о сексуальном просвещении и воздержании, — пообещал я. — Однако за успех не ручаюсь.

— Конечно, сэр, конечно, я понимаю. Мне бы только сдвинуть ее с точки, так сказать.

И я одолжил ему шестой том.

А затем ко мне обратился рыжий Майкл. У него были точно те же проблемы. Я-то полагал, что мы живем в снисходительном, терпимом обществе, а тут вдруг обнаружил, что персонал гостиницы руководствуется суровыми принципами эпохи королевы Виктории. Юные особы женского пола ревностно охраняли свою девственность.