– О Боже! Мы совсем забыли о времени. Лимит исчерпан. Пора бежать.

– Останься! – Коломнин почувствовал, как разом покидает его умиротворение. – Сколько можно прятаться, Ларочка? Давай я поговорю с Фархадовым. Один раз и – снимем проблему!

– А если не снимем? – она поспешно одевалась. – Если наоборот, один раз и – все? Не забывай, у него совершенно изношенное сердце.

« А у меня?» – Лара! Понимаю, что выгляжу отчаянным занудой. Но согласись, так не может продолжаться вечно!

– Не может.

– Пойми, я не приспособлен для таких вот, как говорят, двойных стандартов. Надо выбирать.

– Пожалуй, надо. Тогда давай присядем, – поколебавшись, предложила одетая уже Лариса.

Предчувствуя недоброе, Коломнин сел, укутавшись в одеяло.

– Сережка! Если называть вещи своими именами, мы оба нищие, – Лариса отколупнула ноготком отклеивающиеся ветхие обои, скользнула взглядом, будто ненароком, по убогой наборной мебели. – А я не умею жить нищей. И не хочу, чтоб дочь привыкала. Я на самом деле привязана к своему свекру. Но есть и другое: у него деньги. Не станет Салман Курбадовича, не станет и денег. Потому что положение таково, что месторождение сразу растащат. А мы с дочкой останемся ни с чем.

– Я прилично зарабатываю.

– Господи! Разве я об этом нищенстве? Не хватало еще, чтоб мы по помойкам побирались! По мне бедность, если не имеешь денег купить вещь, которая приглянулась тебе в магазине. То есть я могу обойтись и без этого. Привыкнуть экономить. Но – зачем, если можно себе не отказывать? Что ты опять заулыбался?

– Это не улыбка. Это гримаса. Просто по мне бедность и нищета не одно и то же. Как говаривал все тот же мой друг: «Бедность – состояние кошелька. Нищета – состояние души».

– Фразы! Фразы! Что-то тебя не к месту потянуло на афоризмы, – в голосе Ларисы проявилось ожесточение. – Как же ты меня не понимаешь?

– Пытаюсь.

– Правда?! Ведь все так просто. Сейчас нет ничего важнее, чем вытянуть компанию. Это – будущее. Для всех. Сколько у нас на это времени?

– Месяц до срока плюс три месяца пролонгации. Итого: до принятия окончательного, командирского решения – четыре месяца.

– То есть… – она пошевелила губами. – Конец июня. За это время мы обязаны очистить компанию и, главное, достроить нитку. Разве это не задача?

– Я так понял, что ты предлагаешь расстаться? – безысходно произнес Коломнин.

– Расстаться? Расстаться?! – Лариса подскочила к нему. Обхватила. – Дурачок! Но ты же дурачок. Не нужен мне никто, кроме тебя. Я о другом. Есть цель. Мы должны ее достичь. И разве ради этого мы не можем подождать четыре месяца? Скажи – можем?

– Наверное. Но для чего?

– Потому что если Фархадов узнает о нас, то – я даже не знаю. Он способен в гневе все разрушить. А желающих проинформировать теперь, когда я стала финансовым директором, можешь не сомневаться, достанет. Да тот же Мясоедов!

– Его гнать надо!

– Еще чего? Размахался. Выгнать человека, у которого в руках все финансовые связи. Вот мы сначала эти связи на себя перезамкнем. А уж тогда!.. Ну же, Сережка! Тем более каждый день будем видеться на работе.

– Будем. А что станет через четыре месяца?

– Стабилизируем производство. Поставим нормальную команду. Фархадов собирается переоформить на внучку часть акций «Нафты». Я хочу, чтоб это были акции процветающей компании. И тогда мы с ней станем независимыми.

– И ты согласишься уехать со мной в Москву? – Коломнин заставил себя освободиться от ласкающих пальцев. Требовательно взглянул.

– Да! Тогда – да! – глухо подтвердила Лариса. – Господи! Целых четыре месяца без тебя. Знаешь хоть, что это такое?

– Это ты меня спрашиваешь?!

Она ошарашенно закрутила головой, будто только теперь осознав безмерность этих предстоящих четырех месяцев, и, решительно стянув джемпер, – прыгнула на него сверху.

– Ты боялась опоздать, – напомнил Коломнин.

– Плевать! Сегодня – плевать!

Перед самым отъездом Коломнину позвонил Лавренцов и между прочими новостями сообщил, что его сына Дмитрия по протекции Ознобихина перевели помощником Маковея. Лавренцов сделал предвкушающую паузу в ожидании комментария, но его ждало разочарование: на новость Коломнин не отреагировал. Говорить собственно было не о чем. Те, кто лишил его любимой работы, теперь пригрели его сына. Коля Ознобихин явно готовил козыри на случай дальнейших столкновений по «Руссойлу».