И сгреб деньги со стола в карман. Сгоняв в уборную, умылся, припрятал выигрыш в тайное место. Вернувшись в зал, потребовал еще выпивки, но только пива – хватит крепкого, завтра ж вроде на работу… или уже сегодня?

«А, плевать!»

Яшка уже лакал из кружки пиво, кислое, зато пенное и холодное, и уже снова начал было горевать – тут снова подсел обыгранный франт, да не один. С ним теперь были две рюмки какой-то темной штуки, пахнувшей пряно и густо, а еще щербатое блюдце, на котором лежала пара ломтиков лимона.

– Плюньте эту гадость, молодой человек, – приказал он запросто, – угощаю.

Вялый Анчутка, думая совершенно об ином, послушно выпил предложенный напиток – и немедленно ожил. Раскаленная лава пролилась вниз по горлу, в голодный желудок, но кровь прилила обратно к мозгам, и глаза раскрылись.

– Лимончиком закуси́те.

– Благодарствуйте.

Уже по-новому, с куда бо́льшим уважением смотрел Яшка на нового знакомого. И чего он на него окрысился, правильный пацанчик. Ну глупая одежонка, умная морда и говор сильно южный – бывает. Так пытается же изъясняться по-нормальному, как все, но бывалое ухо все равно чувствует.

Новый знакомый, чуть заметно подморгнув, подался вперед и принялся излагать тихо, так, чтобы лишь Анчутке было слышно:

– Вижу, что вы человек хорошо грамотный, и по цырликам видно, что умеете вы не только в буру. Потому имею кое-что предложить.

– Чего ж мне, молодой человек? – без труда подделываясь под манеру собеседника, спросил Яшка.

– Я, понимаете ли вы меня, я тут свежий, знакомств не имею.

– Чего ж принесло, если не к кому? – поинтересовался Анчутка, ощущая отходняк и головную боль.

– По-первому, хочу денег, как и все. К тому же есть надежда дяденьку найти.

– Москва велика, народу много.

– Так потому я за́раз до вас, – пояснил парень, – поскольку прямо сейчас нужен надежный человек.

– Всем нужен. Что за дело?

Пижон, зыркнув по сторонам – никто внимания на них не обращал, – еще больше подался вперед:

– На бульваре неподалеку скупка, одна гадюка торгует. Руль[4], помимо официоза скупает краденое, заявлять в случае шухера не станет. Тряпье, меха, прочий халоймыс[5] – мягкое, нетяжелое, и слить можно на раз.

– Стоп, – прервал Анчутка, хотя и не без сожаления, поскольку и само предложение, и парень ему нравились. – За наколку – гран мерси, только с незнакомым на дело не пойду. Уж извини, неизвестный шкет.

Тот ничуть не огорчился, улыбнулся, блеснув фиксой:

– Ничего, наше счастье впереди, мы таки сделаем дело, – и, запанибрата потрепав Анчутку по плечу, отсел.

«Ага, держи карман», – подумал Яшка, докушивая «амброзию» из рюмки.

Вот это напиток, никогда такого и не нюхивал. Кайфовал в одиночестве недолго, подвалила к новому фартовому маруха, у которой вывеска, умело подмалеванная, была красивее, чем у прочих, промурлыкала, оттопыривая пухлые намазанные губы:

– Что же, кукленок, ты такой гру-у-устный? Чем угостишь?

«Щаз, делиться не стану», – решил Анчутка и стряхнул ее с колен:

– Водой из-под крана. Отвали.

Маруха, фыркнув, уползла и наверняка кому-то нажаловалась.

Поэтому, решив сходить до ветру, тут же, в подворотне, Яшка был взят в клешни пятеркой незнакомых помойных котов. Совершенно ясно, эта же кошка и настропалила.

Анчутка заметался, как крыса, загнанная в угол. В былое время он все подворотни у Трех вокзалов знал лучше собственной физиономии. Однако теперь, со всеми стройками-восстановлениями, все перепутали, в том числе и знакомые сараи (или пить все-таки надо было меньше?).

Зажатый в каком-то грязном дворе, Анчутка с тоской, пока еще обоими глазами, глянул в лиловое небо, которое недосягаемо маячило над головой. Да, с кой-какими зубами придется проститься, ведь ни прохода, ни двери, ни пожарной лестницы.

Но не в эту ночь суждено ему было расстаться с кусалками. Помощь пришла нежданно.

– Ша. Зачем так кипятиться, господа? Все ж не писюки, освобождайтесь от своей манеры обижать младшеньких.

Давешний седой пижон стоял, держа руки в карманах невообразимого лапсердака. По складкам этого уродливого пиджака угадывалось, что там у него не только пальцы, но и явно нечто с дулом, стреляющее.

Догадка эта пришла в головы и котам: они мигом вздернули руки горе, приговаривая различные успокаивающие слова с тем, чтобы товарищ не нервничал. Не поворачиваясь к ним спиной, нежданный спаситель кивнул Яшке:

– Валяйте, незнакомый шкет, – и подставил коленку.

Умный Анчутка тотчас влез, испоганив грязными башмаками чужие отглаженные брючки, оттолкнулся, подтянулся, взобрался на крышу. Укрепившись, лег на живот и потянул руки:

– Сигайте сюда!

К спасителю подбирались теперь уже семеро смелых, а он лишь отмахнулся:

– Держитесь за трубы, амбал, как бы ветрой не сдуло! – И пообещал: – Свидимся.

Яшка, отбросив сомнения, помчался, грохоча жестью, с одной крыши на другую, скатился вниз по пожарной лестнице. Долго еще зайцем петлял по подворотням, по проходным дворам, скорее от кипящего восторга, нежели сбивая со следа – некого было.

О том, что там в итоге с парнем, впрягшимся за него, незнакомого, он не думал. Зато от бодрых упражнений хмель вышел, и интереса к тому, идет ли домой какая электричка, не было никакого.

«Стало быть, не судьба на работу».

Яшка забрался в расселенный дом на бульваре, расстелил пиджак прямо на лунном прямоугольнике посреди чьей-то бывшей гостиной и с радостью растянулся кверху носом. Внутри каждая жилка звенела: «Весело-то как! Славно!»

Город спал. Сквозь прорехи в крыше подмигивало звездами чернильное московское небо, было слышно, как шуршат шинами запоздалые машины и цокают копытами лошади: пободрее и четче – извозчиков, пошаркивая – золотарей. Голову постепенно отпускало, Анчутка задремал.

Однако довольно скоро выяснилось, что бивачные навыки он утратил. И немудрено: сперва сытые ночевки в теплых казармах на Максим Максимычевых хлебах, потом койка в общежитии – сытая жизнь расслабляет. К тому же все еще прохладно: подложишь пиджак под голову – копыта коченеют, натянешь на ноги – голова стынет так, что хоть вопи. Он несколько раз просыпался и засыпал, а потом его и вовсе разбудили милицейские свистки.

Насторожившись, Анчутка выглянул из окна, но ничего особенного не увидел: мелькали вереницей тени среди деревьев бульвара, протопали сапоги, все и стихло.

– Неймется же полуночникам, – пожаловался пустоте Анчутка, укладываясь обратно. Хорошо бы еще часик прикорнуть, а то уж светает. Там можно на первую электричку успеть.

Однако как только он снова задремал, услышал шаги – кому-то приспичило влезть в его обиталище. Яшка, перекатившись на живот, ужом отполз прочь с лунного освещенного прямоугольника, спрятался в смежную комнату за угол.

Снизу поднимались, как определил Анчутка чутким ухом, двое, люди молодые, судя по тому, как бодро цокали по ступеням башмаки.

«И этот грохочет, как кованый ишак. Или на подковы мода новая в Москве?»

В недавнюю спальню Яшки вошли двое, вывалили на пол что-то мягкое. Анчутку тянуло вылезти посмотреть, но луна как раз светила в его сторону, сейчас боязно. Пусть за тучку зайдет, что ли, а пока можно и подслушать.

Один говорил гнусаво, тонким голосом, акая по-московски и по-блатному растягивая слова:

– Цукер, ты себе что хочешь, а на такое не пойду больше. Шабаш.

Второй спросил:

– Ще так, Гриша? – и по этим трем словам бывалый Анчутка тотчас поставил диагноз: Одесса.

Потом пришелец снова подал голос:

– Хезнул? – И Яшка удивился еще больше.

«Это что ж, седой в вышиванке? Каблучки цокают, балачка во рту и слово это «хезнул». А ну…»

Осторожно глянул за угол. Тот, что повыше и тощий, с тоненькими ручками, важно излагал: