Николаев не любил Пятых, но явно не выражал неприязни и старался как можно реже общаться с ним. Про себя или вслух – не при нём – называл его, в зависимости от настроения, Гендей, Гендосом, Гендурманом, Гендуриком, Геночкой, Генулькой и т. д. Но чаще всего называл Гендей или Гендосом.
Контора, где они работали, была небольшой и входила в состав более крупного учреждения, которое, в свою очередь, было частью одной большой организации, ведущей пусконаладочные работы. Как и во всех заведениях подобного рода, занимались они по большей части, как говорят в народе, перекладыванием бумаг с места на место. С ними работали ещё двое. Справа от входной двери было рабочее место Николаева, скрытного усатого человека с хорошим чувством юмора. Дальше сидел смуглый черноволосый задира Забелин. Напротив него – высокий, спокойный, с маленькими усиками Алексашенко, на столе которого стояли допотопный компьютер и принтер. А напротив Николаева трудился Пятых. У окна, возле Забелина, на тумбочке, пылился старенький телевизор со сломанной антенной. Слева от Николаева стоял стол с электрочайником, несколькими гранёными стаканами и литровой стеклянной банкой, в которой заваривали чай. В выдвижных ящиках хранились чайные ложки, печенье, конфеты, пачки чая и сахар. Сбоку от Пятых – раздолбанное кресло с красной облезлой матерчатой обивкой и два колченогих стула. Вот и вся обстановка.
Николаев и Забелин были простыми инженерами, Пятых – старшим, а Алексашенко – ведущим инженером и их начальником. Все были примерно одинакового возраста, от сорока трёх до сорока пяти лет.
– Интересно, почему Генурик после обеда садится в автобус всегда в другом месте или вообще не садится, как сегодня, а утром с нами садится? – спросил Николаев, как только сел за свой стол, приехав вместе со всеми в контору с обеда. – Ну не загадка ли это природы? А? Вчера после обеда сел в автобус у школы, позавчера – возле Сбербанка, позапозавчера – на перекрёстке. И так каждый день! Меняет, как перчатки. Зачем он это делает, для чего, с какой стати? Ничего не понимаю!
– Может, для разнообразия. Жизнь скучная, вот он себя и развлекает, – предположил, посмеиваясь и пощипывая усики, Алексашенко.
– Следы, наверное, путает, – ухмыльнулся Забелин. – Пойду чаёк заварю.
Он вылил из чайника в раковину остатки воды, открыл кран и ждал, пока не потечёт холодная, время от времени подставляя палец под струю.
– Что ж он, аспид, делает! Нет мне покоя уже полгода как минимум из-за его такого странного поведения. Ну не удивительно ли: каждый божий день человек садится в автобус в новом месте. Зачем? Что им движет после обеда? И спросить нельзя, обидится, – не успокаивался Николаев.
– Нет, спрашивать нельзя, точно обидится. Я один раз полюбопытствовал, почему он припёрся в домашних шароварах цвета детской неожиданности, так он так на меня посмотрел… мол, не твоего ума дело, – сказал Алексашенко, вертя авторучку.
– Ох и чудик! Надо проследить, чтобы собачье дерьмо не занёс, – отозвался Забелин.
Он набрал в чайник воды, включил его и сел за стол.
– Анекдот новый рассказать? – спросил Алексашенко.
Николаев и Забелин кивнули.
Алексашенко прочистил горло и стал рассказывать:
– Сидит рыбак на берегу, ждёт поклёвки. Раннее утро. Солнце ещё не взошло. Тихо. Туман стелется над водой. Вдруг слышит рыбак, как вдалеке вроде кто-то кого-то посылает. Проходит ещё время. Уже ближе рыбак отчётливо слышит крик: «Пошёл на хui!» «Интересно, за что он посылает?» – думает рыбак. Проходит ещё немного времени. Слышится шорох, из-за камышей показывается лодка. Видит рыбак: сидит в лодке мужик и гребёт вилками. Говорит ему: «Мужик, ты чё вилками гребёшь, греби ложками!» – «Пошёл на хui!»
Все рассмеялись. Особенно смешно было рассказчику.
– Греби ложками!.. – повторял он, подрагивая от смеха и поглядывая на сослуживцев, всё ещё сопереживая событиям на реке.
Стал рассказывать анекдот Николаев:
– Собирается девка на дискотеку. Нагнулась, чтобы туфли надеть. Мать заметила, что та без трусов. Говорит ей: «Ты что, шизанулась? Трусы надень!» – «Сама ты шизанулась! Когда на свою сраную оперу идёшь, уши ватой затыкаешь?»
Все, не отойдя ещё от предыдущего анекдота, рассмеялись.
– А вот ещё хороший анекдот, – сказал Алексашенко. – Приходит мужик к проктологу, говорит: «Доктор, что-то у меня в попе зудит». – «Снимайте брюки, посмотрим». Мужик снял брюки, встал раком. Проктолог: «Так там же роза!» – «С днём рожденья, доктор!»
Опять посмеялись.
– Что же Гендурик ведёт себя так странно после обеда? А? Ничего не понимаю! – в раздумье произнёс Николаев. – Что за причина? Непонятно… Никаких разумных объяснений нет.
– Может, ему после обеда моча в голову бьёт? – пошутил Алексашенко.
– Никаких разумных мыслей на этот счёт. Даже удивительно, – недоумевал Николаев, широко раскрыв глаза и поджав губы.
Зашумел чайник. Забелин открыл крышку и заглянул внутрь. Вода только начала закипать. Не закрывая крышку, стал ждать, когда вода забурлит.
– Чёрт его знает, что у него на уме, – пробормотал он.
Когда вода вовсю закипела и стала выливаться из носика, Забелин выдернул шнур из розетки, заварил чай в банке и вернулся на своё место.
– Как узнать? Ёлки-палки, интересно же! – воскликнул Николаев.
– Да никак! Попробуй нашего мишку косолапого спросить! Обиды будет полные штаны. Так и останется неразгаданной эта страшная тайна, – отозвался Алексашенко.
Через несколько секунд, посмеиваясь, он спросил:
– Послушайте, кто из вас знает, как будет по-украински мишка косолапый?
– Как? – поинтересовался Николаев.
– Ведмедик клишоногий, – рассмеялся Алексашенко.
И остальные рассмеялись.
– Что, и на конфетах так пишут?
– Наверное, так и на конфетах пишут, – ответил Алексашенко
– Ведмедик клишоногий. Умора! – улыбнулся Николаев.
Послышались шаги в коридоре.
– Геночка идёт, – прошептал Алексашенко.
Как только Пятых вошёл, все стали принюхиваться и смотреть на его туфли: не принёс ли собачьего подарочка с улицы. Вроде пронесло. Он молча обошёл всех и с каждым поздоровался за руку, хотя утром был на работе. Видно, забыл. Почему Пятых опоздал на сорок пять минут и снова здоровается, никому и в голову не приходило спросить. Обидится ещё. Был он в своём обычном состоянии – в задумчивости.
– Гена, чаёк будешь? – спросил Забелин, вставая из-за стола. – Я недавно заварил. Свежачок.
Пятых кивнул. Забелин осторожно, чтобы, не дай бог, не сдвинуть бумаги на его столе движением воздуха, подошёл к чайнику, налил в стакан заварки и спросил:
– Сколько тебе сахара?
– Ложек семь, – сказал Пятых задумчиво.
Забелин насыпал, немного размешал и вместе с ложкой бережно поставил стакан ему на стол.
– Спасибо, Женя, – бросил благодарный взгляд Пятых.
Потом Забелин налил себе чаю и обратился к Алексашенко и Николаеву:
– Мужики, чай будете?
Те отказались. После чаепития Забелин и Пятых закурили. За компанию с ними задымили и Николаев с Алексашенко.
«Почему Генурчик не сел в автобус? Что он всё кругами ходит? Как узнать?» – думал Николаев, украдкой поглядывая на Пятых, и не находил ответа на эти вопросы.
– Гена, чем вчера вечером занимался? – спросил Пятых Забелин.
У них были приятельские отношения. Они часто говорили о семейных проблемах, рыбалке (Пятых был заядлым рыболовом, по субботам и воскресеньям ходил рыбачить на местную речушку), о других вещах.
– Да ты знаешь, Женя, вчера стирку затеял. Накопилось много белья. Штук тридцать носков, трусов больше десятка, маек полно… штук пятнадцать. Заглянул в кладовку, а она доверху шмотьём забита. Думаю: надо стирать. Да и Наташка шипит: «Давай стирай, всю квартиру грязными носками завалил!» Сам знаешь, как бабы над душой стоят. Так и тянется рука дать ей по морде… Пришлось стирать.
Всех удивило и рассмешило огромное количество белья, которое накопилось у Пятых, особенно носков. Стали, не таясь, смеяться. Смеялся со всеми и Пятых своим необыкновенным лошадино-козлино-ослиным смехом с примесью звука тормозящего перед остановкой трамвая, кривя рот на правый бок и закрывая левый глаз.
