Марабу

В конце июля на исходе двадцатого столетия Леонид Кузьмич, как обычно, проснулся в полвосьмого утра. Он всегда вставал в одно и то же время без будильника – как штык. Достал из-под подушки любимую мухобойку и пошёл в туалет, по пути оглядывая стены и двери: не сидит ли где сонная муха или, на худой конец, тощий комаришка. Под журчание ниспадающей, искрящейся в свете лампочки струи, старательно направляя её в самый центр, чтобы не летели брызги на стену, вспомнил дурацкий сон. Он стоит на коленях у свежевырытой могилы на городском кладбище, а огромная муха с короной на голове бьёт его мухобойкой по макушке, приговаривая:

– Когда ж ты, злодей, насытишься нашей кровушкой!.. Ты, бессердечный урод, создавал нас, чтобы лишать жизни? Разве мы виноваты, что есть хотим? Мы не хуже, а лучше людей… Не убиваем, как вы, тварей божьих. Думаешь, не отомстим тебе, проклятый садист? Ещё как отомстим… Нашёл себе удовольствие – убивать. Подлый человечишка… Не убий!.. Не убий!.. Не убий!..

Леонид Кузьмич прикрывается руками, как может, от тяжёлых, болезненных ударов. Вокруг столпились крылатые подданные царицы, они кричат хором:

– Не место на земле злодею! Не место садисту на земле! Не место! Не место…

«Ну и ну! Какая только ерунда не приснится, – ухмыльнулся Леонид Кузьмич. – Мы не хуже, а лучше людей… Мы не убиваем, как вы… Ну и бред».

Зашёл на кухню, поставил чайник на плиту. Внимательно всё вокруг оглядел. На подоконнике в углу засохшая муха – хлопнул мухобойкой. Сдул оставшуюся пыль, открыл окно и, держа наготове орудие убийства, стал ждать, когда залетит какой-нибудь шальной летун. Но ни одного насекомого не было. «Чёрт, куда они подевались?» – подосадовал Леонид Кузьмич. Ежедневно до завтрака он отправлял на тот свет несколько, как он их называл, безмозглых тварей.

Его жена, Мария Степановна, всегда вставала минут на пять позже, чтобы не путаться у него под ногами. Вот и сейчас послышалось её шарканье в коридоре. Была она маленькой, худенькой и невыразительной, с жидкими русыми волосами. Работала, где и муж, в плановом отделе, простым экономистом. Некоторые злые на жизнь женщины называли её пигалицей, хотя она никого не унижала и не была высокомерна – в отличие от супруга. Дома Мария Степановна звала суженого на французский манер – Лео. Ему это нравилось. Про себя же беззлобно называла Чиканутиком за его шебутной характер. Иногда во время постельных утех и некоторое время спустя нежно шептала «Леончик-пупончик», перебирая густые волосы на его голове. Мария Степановна очень гордилась Лео: он большой начальник, у него сильный характер, все его боятся. А главное, он не гулял. Она по-своему любила его.

Леонид Кузьмич спрятался за кухонной дверью, чтобы испугать жену и взять саечку за испуг. От этого ритуала никуда. Мария Степановна давно уже не пугалась, только делала вид, что ей страшно. Когда она зашла на кухню, Леонид Кузьмич выскочил из засады и с криком «У-у-у!» замахнулся мухобойкой. Мария Степановна вскрикнула «Ай!», пригнула голову. Довольный Леонид Кузьмич засмеялся и взял у жены саечку за испуг, легонько поддев подбородок пальцем.

Мария Степановна принялась разогревать еду. Много еды. Хотя Леонид Кузьмич был маленьким и щупленьким, ел он очень много – но, несмотря на зверский аппетит, даже на миллиграмм не поправлялся. Видимо, обмен веществ был своеобразный. Наблюдая, как муж с удовольствием поглощает гречневую кашу со сливочным маслом, пирожки с капустой и мясом, да ещё и жареную картошку со свининой, она не смогла удержаться, чтобы не подумать, наверное, в миллионный раз: «Куда всё это влезает в Чиканутика?»

После завтрака Леонид Кузьмич стал просматривать деловые бумаги, соображая, что сегодня делать, кого казнить, а кого миловать. Встала дочь Наташа, пятнадцатилетняя маленькая, худенькая, невзрачная русоволосая девочка с грустными глазами. Леонид Кузьмич специально оторвался от бумаг, чтобы поприветствовать дочь. Подошёл к туалету. Когда она вышла, слегка шлёпнул мухобойкой по попе и весело пробасил:

– Здорово, корова! Привет от быка!

Наташа посмотрела на отца как на больного из дурдома и ничего не ответила.

Без двадцати девять Леонид Кузьмич с женой сели в служебный внедорожник «Тойоту Лэнд Крузер» и поехали на работу.

У малорослого, худощавого и узкоплечего Леонида Кузьмича была большая голова с низким, скошенным, как у неандертальца, лбом, маленькие круглые глазки с недобрым прищуром, чёрные, как смоль, зачёсанные назад волосы, большие и жёлтые, как у лошади, наезжающие друг на друга зубы и огромный нос, занимающий чуть ли не треть лица.

Работал Леонид Кузьмич в большом производственном объединении на Севере, и не абы кем, а главным инженером. Не халам-балам, знаете ли. Второй человек на таком мощном производстве. Характер имел прескверный. Был грубым и невоспитанным, хотя, само собой разумеется, окончил высшее учебное заведение. Мало того, даже осилил промышленную академию. Из-за гадкого характера Леонида Кузьмича никогда не поставили бы на такую высокую должность, если б не одно важное обстоятельство: его другом был сам генеральный директор объединения. С детства они шагали по жизни рука об руку, но его товарищ – всегда чуть впереди. В школе друг был старостой, он – его помощником, в институте другана выбрали комсоргом, его – заместителем. Через семь лет после института товарищ работал главным инженером на одном небольшом заводе, он – главным механиком там же. Потом они попали в объединение и шли рядышком по служебной лестнице уже здесь. И не только по должности друг был на шаг впереди, но и во всём остальном: друг симпатичный и высокий – он низкорослый и плюгавый, у друга жена – статная красавица, у него маленькая и невзрачная. И дочери отличались. У кореша дочка хорошо училась и была милашкой, а у него, наоборот, и училась так себе, и внешность обыкновенная. Слава богу, не носатая, как отец. Если б не друг, Леонид Кузьмич так и прозябал бы где-нибудь на периферии рядовым инженером. А тот всячески заботился о нём и поддерживал на плаву. Но и сам товарищ был не один на белом свете. Говорили, у него мохнатая лапа в самом министерстве, что в свои щенячьи тридцать семь без покровительства он никогда в жизни не стал бы генеральным директором такого огромного производственного объединения.

Хотя главному инженеру объединения было за сорок, он всё еще переживал по поводу своего маленького роста и хлипкого сложения. Чтобы казаться выше и мощнее, носил обувь на очень высоких каблуках и пиджаки на два размера больше – в любую жару, а для сокрытия каблуков надевал длинные брюки, низ которых собирал всю грязь с пола. Ходил, ссутулившись и приподняв плечи, походя на приблатнённого. Чтобы не выглядеть карликом на фоне рослых посетителей, поставил в кабинете специальное чёрное кожаное кресло на длиннющих ножках, которое сделали по заказу на дочернем предприятии, выпускающем мебель. В этом кресле он чувствовал себя очень даже неплохо перед более высокими подчинёнными – они-то сидели на обычных стульях. А когда перед ним находились такие же недоростки, как и он сам, и вовсе балдел, взирая на них свысока.

Леонид Кузьмич много чего любил, но особенно обожал унижать людей, которые были выше него. Над теми, кто возвышался над ним на голову, он глумился более-менее по-божески, кто был выше на полторы-две кумекалки, тех унижал по полной программе, немилосердно и цинично, а кто имел несчастье обскакать его на два с половинной скворечника и больше, о тех и говорить нечего. Соответственно, и удовольствие всегда было разное. Если втаптывал в грязь человека всего лишь на голову выше себя, и удовольствие было так себе. Когда унижал субъекта на полторы-две соображалки выше, радовался по-настоящему, до восторга, а измывался над мужиком выше на три головы и более – радость испытывал несказанную, даже иногда мочился в штаны от блаженства. К низкорослым же людям вроде себя Леонид Кузьмич относился благосклонно и почти не унижал их, к совсем маленьким – ниже себя – даже питал нежные чувства и не издевался вовсе.