— Хорошо-хорошо. Беспокоить не буду. Я вот уже сейчас думаю, как без тебя обходиться буду. Ладно, Алексей Николаевич, иди.
Берестов вышел, вдохнул чистый воздух. Увидел вдалеке деда Шумейко с трубкой во рту, он помахал Алексею рукой. В ответ тоже получил поднятую руку в приветствии.
Каким бы уставшим не был старший лейтенант, он не мог не любоваться красотой декабрьского леса, вершинами деревьев, устремившихся ввысь. Ему нравилось всё: и крепкий морозный воздух, и небо в тучах, и хруст снега под сапогами.
Расслабившись, Алексей почувствовал, как отяжелели веки, как глаза закрываются сами собой. Зов принять горизонтальное положение был так велик, что стоило Алексею дойти до своей землянки, положить голову на самодельную подушку, как сон пришёл сразу и увлёк за собой в пустоту.
Обещание своё Тишков сдержал. Никто Берестова не потревожил. Молодой же организм старшего лейтенанта сделал своё дело, восстановил силы и подготовил его к новым вызовам…
***
19 декабря 1941 г.
«В течение ночи на 19 декабря наши войска вели бои с противником на всех фронтах».
«В отряде ждали с нетерпением грузы».
Самолёт приземлился. Открылась дверь, и пилот спустил трап. По нему на землю сошли несколько мужчин и одна женщина. Берестов их поприветствовал и представился «Алексеем». Передал пассажиров Демьяну, а сам занялся выгрузкой грузов. Поторапливать партизан не было необходимости, все всё понимали, а потому действовали привычно слаженно. Освободив салон от вещей, в самолёт стали заносить раненных. В последнюю очередь посадили Артюхова, Вальтера Балька и Эриха Рейнберга. Их на руки приняли трое военных с автоматами.
Берестов перебросился парой фраз с конвоирами, попрощался с пилотами и на этом «свидание» закончилось. Самолёт поднялся в небо и полетел в одну сторону, а партизанский обоз отправился в другую. На прощальный гул моторов никто не обратил внимание. Людей заботило только одно желание поскорее добраться до спасительных деревьев.
Лес поглотил вереницу телег, скрыл их из виду. Большая поляна опустела. Костры потушены и разобраны.
Теперь предстояла долгая дорога в лагерь. Во время движения Берестов оказывался то во главе колонны, то в её конце, то в середине. Иногда он исчезал вместе с разведчиками, чтобы проверить дорогу, окрестности. Возвращался и обоз трогался с места. Во время одной из непродолжительных стоянок Берестов подошёл к женщине.
— Устали? — участливо спросил он.
— Ничего, — ответила врач с уставшей улыбкой.
Это была молодая женщина приблизительно одного возраста с Алексеем, может, чуть старше, с правильными чертами лица, плавными движениями. То, как она поправила шапку на голове, заставило старшего лейтенанта непроизвольно залюбоваться.
— Потерпите, осталось недолго, — подбодрил её старший лейтенант.
— Я справлюсь, Алексей.
— Если вам что-нибудь понадобится, позовите меня.
— Да, хорошо.
Специалисты по взрывному делу шли молча. Берестов подошёл и к ним.
— Скоро будем на месте, — внёс ясность старший лейтенант.
— Курить хочется, — ответил один из них.
— Повремените. А впрок могу угостить сигаретами, трофейными, — предложил Алексей.
— Вот это гостеприимство! — отозвался другой, — я не откажусь.
Берестов угостил всех желающих. К нему подошёл Демьян с озабоченным видом, что-то шепнул другу на ухо, и они вместе покинули взрывников.
Алексей приказал остановить обоз и приготовиться к бою. А сам с Лобовым и несколькими разведчиками растворился среди елового леса.
Так простояли около часа. Алексей вернулся и сказал, что пронесло. Велел обозу трогаться. Дальше шли без остановок до самого лагеря.
Тишков, Руденко были рады благополучному возвращению партизан. Отряду представили взрывников и нового военврача Нину Анатольевну Шелкову. Шелкова быстро нашла общий язык с фельдшером. Они составили прекрасный дует. Между ними не возникало ни трений, ни каких-либо недопониманий.
Жизнь в лагере с появлением новых людей пошла по другой колее… Особенно сильно изменения коснулись старшего лейтенанта и военврача. Для них время словно сделало исключение. Точно в быструю горную реку вошли обе души, сначала тёплую, а потом горячую…
Нина Анатольевна быстро освоилась в партизанском отряде и чувствовала себя здесь комфортно. Часто к ней заходил Берестов, ставший начальником разведки объединённого отряда, численностью своей уже доходившего до восьмисот человек. Он справлялся о раненых товарищах. Приносил им какой-нибудь презент или просто интересовался их самочувствием.
Нина Анатольевна сначала спокойно воспринимала начальника разведки. Ей импонировала его тактичность, выдержка, манера общения. Затем она поймала себя на мысли, что обращает внимание на его внешность, а после и вовсе её стало интересовать всё с ним связанное. Постепенно она узнавала Алексея как лично, так и от других людей. И чем больше Шелкова открывала для себя Берестова, тем яснее чувствовала, как её затягивает в омут, противиться которому она уже не могла. Какая-то сила уже безудержно влекла её к нему, заставляла думать о нём, переживать за него. Нина Анатольевна поставила себе диагноз, и удивилась быстроте прогрессирования «болезни».
Когда Алексей уходил на задание, она стала «сопровождать» его, шла вместе с ним по заснеженным лесам и полям, мёрзла в засадах и бесконечных ожиданиях. Она теперь всё чувствовала, могла с уверенностью сказать, что происходит с её любимым человеком. Она этого боялась, такой глубине сопереживания. Нина Анатольевна боялась потерять то, что стало её частью, стало вообще ею. Она с большим нетерпением ждала возвращения Алексея. А когда видела его, старалась отвести взгляд, только не очень у неё это получалось. И всегда в таких случаях встречалась с глазами Берестова.
Первым заметил перемену в военвраче Семён Яковлевич. Он подошёл к ней и, как всегда галантно, спросил.
— Нина Анатольевна, вы позволите мне кое-что вам сказать?
— Вы о чём Семён Яковлевич?
— Я, извините, о ваших чувствах к Алексею Николаевичу.
Шелкова покраснела и отвернулась от фельдшера.
— Нина Анатольевна, вы прекрасный врач. Но, как я погляжу, никогда до сей поры не переживали ЭТО по-настоящему, такие чувства, что нахлынули на вас. Не сопротивляйтесь им. Пусть они заполняют вас до краёв. Любовь — это великий дар. Его нужно принимать целиком. Пусть он жжёт сердце, не даёт покоя ни днём ни ночью. Поверьте, эти мгновения станут самыми ценными в вашей жизни. Алексей Николаевич хороший человек. Для него пока непонятны ваши взоры, но он чувствует на себе ваше «дыхание сердца». Алексей Николаевич, насколько я успел его понять, не будет бегать. Вот увидите, он подойдёт к вам, чтобы всё прояснить. И тогда многое будет зависеть от вас. Ничего не говорите, но и ничего не скрывайте. Мне кажется, вы нашли друг друга. Хоть ваш избранник ещё этого не понял.
Нина Анатольевна выслушала речь фельдшера молча, затем повернулась к нему и обняла его, поцеловала в щёку.
— Вы замечательный, Семён Яковлевич. А теперь давайте работать.
— Давайте, — согласился довольный фельдшер.
И они вдвоём принялись готовить целебный отвар для партизан…
Алексей же ходил и никак не мог в себе разобраться. Он был как прежде, оставался таким же, но стоило ему увидеть Нину, на него находило волнение, он становился словно легче, у него прояснялся разум, он чётче слышал природу вокруг, отмечал в ней новые краски и грани. Берестову не хотелось выходить из этого состояния. Но когда Шелкова исчезала из его поля зрения, всё как-то разом меркло, тускнело, пропадала сочность. Возникало ощущение пустоты, нехватки чего-то жизненно важного. Алексей стал пристально следить за своими мыслями и чувствами. Он отмечал, стоило Нине посмотреть в его сторону или приблизиться к нему, даже заговорить с ним, Берестов мгновенно преображался, делался другим. Он пока не мог дать себе полного отчёта, что с ним происходит, но он нравился сам себе больше в новом качестве. Алексей наблюдал в себе появление неизвестных ему граней самого себя, что делали его лучше, богаче, интереснее. Берестова начало тянуть к Нине всё сильней и сильней. В конце концов он решился.