Тишков сидел, в разговор не встревал, слушал внимательно.

— Чужие, верно. Это как деньги, что приходят и уходят.

Костюк сидел и наглыми глазами смотрел на Руденко, его забавляла реакция секретаря на такие слова.

Тут Берестов резко встал и подошёл вплотную к Фоме Лукичу, правую руку сжал в кулак. Его действия были настолько неожиданными, что первые секунды никто не проронил ни слова. Но затем все присутствующие услышали голос Руденко: «Не надо, Алексей Иванович, не стоит об него руки марать».

Но старший лейтенант не слушал. Он навис над полицаем и процедил сквозь зубы таким безапелляционным тоном, не вызывающим никаких сомнений, что Костюк сразу сник, потух, сжался и если бы можно, то прикрылся бы руками от лица Берестова.

— Я тебе, гнида, сейчас коленки прострелю, как ты это с пленными красноармейцами делал и буду спрашивать то, что меня интересует, а ты, сволочь, будешь отвечать мне и попробуй хоть раз соврать! Хочешь?

— Нет, — проблеял полицай, от спеси не осталось и следа, одно дело самому истязать, другое дело, когда тебя. Разницу такие люди понимают очень хорошо.

— Тогда вопрос первый: откуда ты узнал про связь Петра Евсеевича Кошелева с нами? Отвечать, быстро.

— Я не знал, — ответил бледный полицай.

— Не врать! — рявкнул Берестов и притронулся к кобуре.

— Я правду говорю, — быстро выпалил Костюк, — меня вызвал к себе гауптштурмфюрер Вилли Заттер и велел следить за стариком.

— Когда это было?

— В начале сентября, а может, в конце августа, точно уже не помню.

— Что дала слежка?

— Ничего, ровным счётом ничего. Хитрый был старец.

— Дальше.

— А тут недавно опять вызывает меня к себе гауптштурмфюрер и приказывает ехать в деревню Петра, как его, Евсеевича и устроить там гулянье на широкую ногу, но не взаправду. Вместе с нами туда прибыла спец. команда. Она то и устроила засаду, а мы должны были только поддержать её и в случае надобности помочь. Но всё пошло наперекосяк. После боя главный у них дюже сильно ругался на своём языке. Немцы злые ушли, мы остались. Никак не думали, что вы сунетесь ещё раз.

— Откуда немцы узнали о Петре Евсеевиче?

— Этого я сказать не могу.

— За кем ещё приказывали следить?

— За разными людьми. Сразу и не вспомнишь.

— Ты напряги память, — Берестов постоянно давил, не давая расслабиться полицаю.

— Вот, например, — начал рассказывать Костюк, — в деревне Дубки есть такой Мухин Гаврила Степанович, в Бодунах — Трофим Череда, ещё Николай Дуров из Азаровки. Вот за ними в первую очередь велели присматривать.

— Они живы?

— Да пока дышат.

Берестов отстранился от полицая. Тот облегчённо вздохнул, словно голову из петли вынул. Алексей оглянулся назад. Руденко сидел весь бледный, точно из него вся кровь ушла. Старший лейтенант кивнул майору, Тишков приказал увести полицая.

— Это всё мои люди, — выдавил из себя секретарь, — честные, надёжные. Уму непостижимо. Откуда, откуда немцы знают о них?

— Степан Иванович, надо бы их срочно забрать, — обратился Берестов к майору, — иначе немцы схватят, когда полицаев начнут искать.

— Согласен, пойду организую. Если не мы, так другие отряды помогут.

Тишков оделся и вышел. Алексей остался с Руденко вдвоём.

— Пётр Аверьянович, сколько лет вы знаете всех этих людей?

— Давно и с самой лучшей стороны, — секретарь думал о своём, — ведь у них семьи, дети. Как думаете, Алексей Николаевич, успеют спасти их.

— Я затрудняюсь ответить прямо на ваш вопрос, будем надеяться, что всё получится.

— Всё получится, — машинально повторил Руденко.

— Пётр Аверьянович, давайте вернёмся к нашим делам. Скажите, кто мог знать, что вы к ним обратитесь, когда придут немцы. Понимаете, кто-то очень хорошо осведомлён о вашем близком круге общения, знает наверняка ваши действия, способен точно их прогнозировать.

— Это ужасно, Алексей Николаевич. Мне приходится подозревать людей, с которыми я долгое время работал, кому доверял.

— Я понимаю, это трудно. Прошу вас, определите круг лиц, которые обладали информацией в таком объёме. Задайтесь вопросом, кто может рассказать немцам так хорошо о вас?

— Я подумаю.

— Не бойтесь включать в этот список всех, кого вы считаете своим близким окружением. Понимаете, — после раздумья Берестов решил выложить всю правду, какой бы тяжёлой она ни была для Руденко, — я не говорил, но все провалы отряда идут по вашей секретарской линии. Те, кого привлёк Степан Иванович, не раскрыты, они продолжают работать. Другими словами, они не знакомы агенту. Вот причина, по которой он ещё здесь. Ему поставлена задача выявить все связи отряда с подпольем, чтобы ликвидировать его с корнем.

Руденко молчал, сидел с низко опущенной головой. Берестов положил ему руку на плечо.

— Пётр Аверьянович, не надо себя так винить. Мы все, каждый из нас, столкнулись с ситуацией, когда враг, наш общий враг, отбросил напрочь мораль, место которой заняли вероломство, предательство, жестокость, неуёмная жажда крови. Не мне вам это объяснять. Нам остаётся стать сильнее, осмыслить самую низкую степень коварства, подлости, на которую способен человек, и двигаться дальше, к победе, прежде всего, в себе, а потом и над внешним врагом.

— Спасибо тебе, Алексей! — Руденко встал и крепко обнял Берестова, — извини, что без отчества. Слабости и промахи надо признавать. Хорошо, что на них указывают такие молодые люди, вроде тебя. Для нас, людей, поживших не один десяток лет, это очень важно. А теперь позволь, я останусь один. Мне надо крепко подумать.

— Да, конечно, Пётр Аверьянович!

Старший лейтенант вышел из землянки на морозный воздух. Невдалеке он приметил Николая с перевязанной рукой, который стоял в компании партизан. Там курили и о чём-то шумно разговаривали. Слышался смех, спор. Алексей направился сначала в типографию, а после незаметно пошёл в сторону укромного места. Там он встретился с Чертаком.

— Что дало наблюдение, Николай?

— Не знаю, что тебе сказать. Ничего подозрительного я не заметил. Всё как обычно, вроде. К часовому возле землянки подходил прикурить Стахов.

— Можешь о нём рассказать, желательно поподробнее.

— Илья Сергеевич долгое время был заместителем Петра Аверьяновича. Затем сняли его с должности, дело против него возбудили, потом разобрались. Оказался просто поклёп, какая-то гнида чернуху написала. Я подробности не знаю, тебе лучше у Руденко спросить.

— Спрошу, Николай. Ты продолжай рассказывать.

— Что рассказывать? Пётр Аверьянович обратно к себе звал замом, как прежде, но Илья Сергеевич отказался.

— Обиделся?

— Нет, он мужик умный. Сказал, с него хватит, и вернулся в школу учительствовать. Детям историю вёл.

— А что ты про него как про человека скажешь?

— Порядочный, таких бы побольше. В этом будь спокоен. Он вообще мужик основательный, «фундаментальный», как про него Пётр Аверьянович говорит. Он, прежде чем окончательное решение или суждение вынести, всегда обстоятельно в вопросе разберётся. У нас в районе его уважали. Я не знаю, кто про него плохо бы отзывался, или мне обиженные не попадались. Если на него думаешь, напрасно.

— Ничего я пока, Николай, не думаю. Он Чепца сторожил, просто как факт.

— А ты теорию из этого факта не выводи. Не надо.

— Защищаешь его? — улыбнулся Берестов.

— Защищаю, Алексей. Я тебе другой факт про него расскажу, а ты думай.

— Давай…

— Илья Сергеевич детей беспризорных, трудных к себе домой брал. Воспитывал, людей из них делал. Ни один по кривой дорожке не пошёл. А плохой человек хорошего не воспитает.

— Хорошо, что такое подмечаешь.

— И жена у него душевная женщина. Врач в нашей районной больнице, — и прибавил, — была.

— Жива?

— Не знаю. Перед тем, как немцы в район пришли, она уже в военном госпитале работала, с ним эвакуировалась. Говорят, санитарный поезд разбомбили недалеко от нашей станции, а её или другой не скажу. Илья Сергеевич сильно переживал, когда новость эта до него дошла. При мне разговор состоялся у него с Петром Аверьяновичем. Руденко говорил тогда, что не стоит раньше времени хоронить Любу, жену то есть, ведь сведения не точные. В общем, убеждал как мог. Я тогда баранку крутил, не всё слышал. На дороге беженцы, солдаты, некогда было по сторонам отвлекаться. Но вроде убедил. Стахов успокоился.