Как только наклоняюсь, чтобы проверить, дышит ли девчушка, она с булькающим кашлем распахивает глаза и растерянно глядит на меня.

– Дяденька, ― произносит дрожащим голоском, ― а где я?

У бедовой матери бедовая дочь. Они друг друга стоят!

ВЕРА

Машка уснула, а я так и не могу отойти от нее. Нужно переодеться и ступать в особняк, чтобы начать работу, но как заставить себя шевелиться ― ума не приложу. Сижу у дочки в ногах истуканом, боясь отвести от малышки взгляд.

Перепугала она меня до чертиков. Я чуть сердечный приступ не словила. Меня выдернуло из сна тревожное ощущение, что что-то не в порядке. И разыгравшееся подсознательное переживание, как выяснилось, возникло не напрасно. Манька никогда лунатизмом не страдала, а тут…

Даже думать не хочу, что бы стало, не появись рядом с ней господин Каррас. Я, конечно, бесконечно ему благодарна. На радостях за спасение Машки бросилась чужому мужчине на шею, осыпая безостановочным и сумбурным потоком благодарностей. Разобрал ли он что-то из этого словесного безобразия, не знаю… но самого Александра немного потряхивало, что даже ничего колкого в ответ не сказал. Просто развернулся и ушел.

Я нашла их у бассейна, а дальше ― пустота. На меня будто опустился свинцовый вязкий туман и уволок в бессознательность.

Я смаргиваю слезу, берусь занемелыми пальцами за край Машкиного одеяла и лучше укрываю ее. Выхожу из детской комнаты со щемящей болью за грудиной и растущим в геометрической прогрессии чувством вины перед дочкой. Я не должна оставлять ее одну после того, как она едва не утонула.

Не должна… но выбора нет.

Постараюсь чаще заглядывать к ней. Лишь бы пережить этот день.

А он назло тянется, как вечность. Усталость и беспокойство превращают минуты ― в часы. Все валится из рук. На кухне надолго не задерживаюсь. Меня посылают в другую часть особняка после того, как я разбиваю пару тарелок. Их стоимость будет вычтена из будущей зарплаты, но эта неудача не идет ни в какое сравнение с рвением к Машке. Я выдумываю предлоги, чтобы отлучиться и прокрасться к ней во флигель. Даже находя ее в кроватке в обнимку со снеками и любимой игрушкой, читающей детскую книжку, я не успокаиваюсь.

– Мам, ― с деловитым вздохом Машка захлопывает сборник рассказов про животных с красочными иллюстрациями, ― ну я же в порядке! Хватит бегать туда-сюда!

– Прости-прости, ― быстренько целую ее в лоб, заодно проверяя, не повышена ли температура. Все-таки вода в бассейне была холодной. ― Больше не буду.

– В гости заходил дядя, ― делится дочка, хрумкая небольшую мисочку сухариков со вкусом сметаны и лука.

– Дядя? ― подбирая игрушки с пола, я замираю. ― Какой дядя?

– Который меня спас.

Господин Каррас? Разве он не уехал на работу?

– Что дядя хотел?

– Спрашивал, как у меня дела, ― Маша пожимает плечами. ― Он принес тортик. Очень-очень вкусный. Извини, ― смотрит на меня щенячьими глазками, быстро-быстро хлопая ресничками. ― Я тебе не оставила…

И еще на сухарики налегает. Обжорка.

– Не переживай, ― я растерянно улыбаюсь дочке, раздумывая над очередным приступом доброты своего начальника. ― Машуль, помнишь, мы с тобой говорили о том, что нельзя разговаривать с малознакомыми людьми и тем более впускать их домой?

– Но, мамуль, он у себя дома, а мы в гостях.

Туше.

– Я понимаю, малышка.

– И он не заходил. Подарил мне тортик и ушел. Мамочка, он мне нравится. Он добрый и хороший.

– Потому что угостил тортом?

– Ага.

Так дело не пойдет.

– Доченька, пообещай, что в мое отсутствие не будешь никому открывать дверь. Договорились?

Машунины плечи никнут.

– Даже дедуле?

С обезоруживающей надеждой ждет моего решения.

– Дедуле можно.

– Ура!

Закончив экстра уборку игрушек, я забираю у Маши сухари.

– На сегодня свой лимит вредной еды ты исчерпала, ― выдаю я объяснение.

Дочка обиженно выпячивает нижнюю губу и с демонстративным скрещиванием рук резко отворачивается, ругая саму себя:

– Маша-Маша, не надо было говорить про тортик…

***

После долгожданного завершения смены я возвращаюсь домой и прямиком мчусь в душ, чтобы смыть с себя утомленность. Вот бы кто массаж сделал… Остаток дня я драила бильярдную в одиночку и боюсь, что утром не разогну спину.

А перед тем, как я покинула особняк, управляющая персоналом ― церемонная высокая женщина под пятьдесят ― вручила мне флешку с обучающим видеокурсом. Сварганив нам с Манькой ужин из яиц и овощей, я сажусь смотреть подробный инструктаж обо всех тонкостях моей должности.

Вводная глава посвящена этике. Не спорить с хозяевами, не пялиться на них, не закатывать глаза во время замечаний и не пререкаться. Не цокать языком, следить за своими ногтями и волосами. Быть неуловимой, продуктивной тенью.

Зевота становится невыносимой, когда я добираюсь до той части курса, в которой рассказывается о моющих средствах. Мораль такова ― нужно внимательно читать, что написано на упаковке. Раздел о высокотехнологичных бытовых приборах оставлю на завтра. Захлопываю крышку ноутбука, допиваю вкусный кофе и потягиваюсь. Иду умываться и обнаруживаю, что Маша еще не легла спать. Успела стащить мой телефон и смотрит мультик.

– Зубки чистила? ― с тихим стуком я захожу в ее комнату.

– Неть.

– Почему?

– Я чистила их вчера.

– Надо делать это каждый день утром и вечером, родная.

– Не хочу.

– Так-так-так, маленькая упрямица, ― я упираю руки в бока. ― В чем дело?

Молчит, партизанка.

– Ма-аш.

Она хихикает над мультиком.

– Машуня.

– А?

– Ты на меня из-за сухариков обиделась?

Вздыхает.

– Да.

– Разве это повод перестать чистить зубки? Ты же хочешь, чтобы они были красивыми, крепкими, здоровыми и не болели? Тогда за ними необходимо регулярно и бережно ухаживать. Пойдем, почистим зубы вместе, ― я протягиваю дочке руку.

– Не-а.

– В таком случае, я вынуждена звать на подмогу Щекотунью.

Щекотунья ― мое альтер-эго… одно из дюжины личностей, появляющихся наверняка у каждой матери, когда нужно развеселить ребенка. Раньше упоминание о Щекотунье будоражило Машку, поднимало в ней игривое настроение, а сейчас она скучающе закатывает глаза. Поглядите-ка, выросла.

От звучания мелодии на звонке в меня закрадывается напряжение. И судя по тому, как широкая улыбка озаряет лицо дочки, пока она смотрит на экран телефона, я нахожу подтверждение предположению об адресанте позднего вызова.

– Папа! ― восклицает Манюня.

Я не успеваю забрать у нее телефон, она отвечает на звонок и ликующе щебечет в трубку:

– Папочка, привет! Я соскучилась! Когда ты приедешь за нами?

Проклятье…

***

― Верка, не страдай ерундой. Возвращайся.

Я усмехаюсь. Цинично. Другой реакции Сережа пусть не ждет.

Он громоздко вздыхает в динамик. Я хожу по флигелю с лейкой и поливаю цветы. Нужно было чем-то себя занять, чтобы не сосредотачиваться на скребущей изнутри обиде в процессе телефонного разговора. До этого момента я была уверена, что во мне не осталось ни физических, ни моральных сил на разборки с бывшим, однако стоило услышать его голос и вялые, ― я бы даже сказала ленивые ― попытки прийти к примирению, злость во мне взыграла по новой.

– Извини меня, ― бубнит кисло. ― Я больше не буду.

Я вновь смеюсь.

Оправдание из разряда «провинившийся первоклассник отчитывается за двойку в дневнике». Я не его, черт возьми, мамочка и больше не нуждаюсь в извинениях. Зареклась обходить пустозвонов за версту. Мы пробовали. Неоднократно. Я прощала. Неоднократно. Наступала на одни и те же грабли столько раз, что если повторю этот трюк снова, меня можно смело назвать умалишенной.