Дэвид сделал то же самое, и они опять застыли в молчании, слушая бег ручья.

– Бедная Нэнси Мартин! – вдруг проронил Дэвид.

– Да. Или… почему?

– Похоже, она слишком много перенесла… Говорила как-то сбивчиво… вы не находите?

– О чем?

Дэвид заколебался. Ручей насмешливо булькнул.

– О любви, – с усилием выдавил он.

– А-а… да… – неуверенно согласилась Антиклея.

– А может быть, она… как вы думаете… была права?

– Ну… это зависит от обстоятельств.

– Да… пожалуй… – печально подтвердил он и снова умолк.

Ручей принялся дразнить его, пуская солнечные зайчики.

– А герцогиня, – нашелся наконец Дэвид, – удивительная женщина.

– О да! – радостно подхватила Антиклея. – Сегодня за завтраком она швырнула в меня париком!

– Париком? – Дэвид слегка опешил. – Ну, это уж чересчур… это даже недостойно.

– Так я ей и сказала.

– Но почему она совершила такой… э…

– Потому что я послала к черту ее маркиза.

– Ха! – мрачно воскликнул Дэвид. – И совершенно правильно! Исключительно благоразумный поступок!

– Ага. Она в меня не попала, и парик угодил на книжный шкаф, куда ей не удалось бы дотянуться. Пришлось мне самой доставать… Маленькая, противная негодяйка… А потом…

– Что потом?

– Мне пришлось ее поцеловать.

– Кого?

– Противную негодяйку конечно же!

– Экстраординарно! – пробормотал сбитый с толку Дэвид. – Почему же вы вынуждены были ее поцеловать?

– Да так… Просто без своего дурацкого парика она выглядела так трогательно… У нее такие симпатичные волосы, такие шелковистые и белоснежные… Ну, я и поцеловала. А у нее из глаз – глаза, признаться, у нее прекрасные – выкатились две большущие слезищи! Она обозвала меня кокеткой, дерзкой плутовкой, распутницей, а потом кое-как натянула парик и… тоже поцеловала – совершенно неожиданно… Нет, мне положительно становится все труднее ненавидеть ее… как я ни стараюсь.

– Но почему вы должны ее ненавидеть?

– Ей нужно мое послушание, да еще безоговорочное!

– Но старших действительно надо слушаться…

– О, как это верно, сэр! Господи, да вы точно древний старик! Почему бы вам не подарить мне детскую нравоучительную книжку?

Дэвид смутился и насупился, потом скрестил руки на груди и мрачно уставился на камни. Спустя некоторое время Антиклея снова заговорила, без язвительных интонаций, даже ласково:

– Если вам интересно, моя негодная старушенция на следующей неделе увозит меня в Лондон.

– В Лондон? – встрепенулся Дэвид. Надменность слетела с него в один миг. – Чего ради? А сами вы хотите уехать?

– Д…да… – пробормотала она.

– Но… Нет, правда?

– Все равно она заберет меня с собой.

– Ну что ж… – проговорил Дэвид и вдруг решительно опустил скрещенные на груди руки. – Тогда я должен немедленно поцеловать вас!

– Должны? – прошептала Антиклея, опустив глаза.

– Да! – ответил он. – Если… если вы не возражаете, – закончил он, внезапно теряя решимость.

– Мое возражение сколько-нибудь значит? – Улыбка тронула ее губы.

– Нисколько! – заявил он. – Потому что, знаете ли, Антиклея… я давно хочу поцеловать вас… С самой первой нашей встречи!

– Тогда… почему вы этого не делаете, Дэвид?

Не успела она договорить, как уже оказалась в его объятиях. Она прижалась к его груди, замерла на секунду и, подняв сияющие глаза, сказала своим новым, таким нежным и ласковым голосом:

– Но, Дэвид… я рыжая!

– И что с того? – спросил он, целуя ее волосы.

– Кто-то говорил, что ему противны рыжие.

– Нет правил без исключения, – изрек он. – Твои волосы мне нравятся, я их люблю.

– А меня… меня тоже, Дэвид?..

– Да, – прошептал он ей на ухо. – Я люблю тебя.

– Но мне всегда казалось, что ты не обращаешь на меня внимания…

– Неправда… То есть я и сам не знал до сегодняшнего дня.

– А теперь, Дэвид?

– Теперь? – переспросил он и, взяв в ладони ее голову, уже хотел поцеловать в губы, но Антиклея отстранилась.

– Дэвид, – сказала она, – Дэвид, милый… что ты сделал с моим кинжалом?

Он вздрогнул и ослабил объятия.

– Спрятал.

– Почему ты его спрятал?.. Нет, не отворачивайся и не отпускай меня, Дэвид!.. Я знаю почему! Ты думал… О Господи, ты все еще продолжаешь думать, что это я убила…

– Тс-с, – прошептал он, – тише!

– Но ведь это правда, Дэвид, ты так думаешь!

– Тогда скажи мне, Антиклея… скажи, что ты этого не делала! – взмолился он, крепче прижимая ее к себе. – Посмотри мне в глаза, любовь моя, и скажи, что это не ты!

– О, Дэвид! – вздохнула она. – Конечно, это удивительно, просто замечательно, что ты способен с такой любовью смотреть на убийцу, а мне так хорошо в объятиях убийцы… Потому что, Дэвид, когда ты подозревал меня, я тоже тебя подозревала…

– Ты хочешь сказать… – прошептал он. – О, слава Богу, значит…

– Я люблю тебя, Дэвид, а за то, что ты любишь меня вопреки своим подозрениям… О, я самая счастливая в мире – навсегда! Тс-с, не спрашивай сейчас ни о чем!.. Но, Дэвид, дорогой, я никогда больше не позволю тебе обнимать меня, пока ты не будешь так же уверен во мне, как я в тебе… И все же… раз ты полюбил меня, несмотря ни на что… поцелуй меня, Дэвид!

в которой Дэвид слышит привидение

Бессчетные века солнце вставало и садилось каждый Божий день. И в этот вечер закат был самым обыденным, ничем не примечательным событием. Но Дэвиду, прислонившемуся к старому мостику для перехода через живую изгородь, возле которого он только что расстался с Антиклеей, вечер казался необыкновенным, восхитительным, неповторимым. Дэвид, можно сказать, никогда не видел столь великолепного заката и думал, что никогда не увидит.

А этот мостик! Расшатанные, скрипучие, подгнившие доски представлялись ему чуть ли не святыней. Ведь по ним прошла ее ножка, а поручня коснулась ее рука. А этот сучковатый брус удостоился прикосновения ее платья!.. А коль скоро это святыня, то и почитать ее надо соответственно.

А посему Дэвид снял шляпу, нагнулся… и, вздрогнув, резко выпрямился, потому что у него за спиной раздалось старческое шамканье:

– Что случилось со старым перелазом, молодой гошподин, зачем вы его нюхаете? Я перебирался по этой лестнице шестьдесят шесть лет, с мальчишеского вожраста, но понюхать не догадался. И никто, до сих пор, насколько знаю, так не делал!.. Эй, сэр, потойте, не убегайте, я рашшкажу вам кое-что, от чего у вас волосы вштанут дыбом и кровь заштынет в жилах!

И старый Джоуэл, опираясь на палку и на ходу дотрагиваясь до шляпы, заковылял к Дэвиду.

– Как здоровье, мистер Байбрук?

– Режв, как жеребенок, и бежжаботен, словно жаворонок. К тому же не прочь подкрепится. Я так голоден, что кишки в животе играют «Британских гренадеров» – слышите барабаны? А это мой отпрыск, младший Джоуэл. – Он показал палкой на высокого седовласого человека с мотыгой на плече, который шел по дороге в компании с рыжим Уильямом, о чем-то оживленно с ним беседуя.

– Эй, малый, иди сюда! – позвал патриарх, когда они подошли ближе. – Это будет мой друг, новый управитель. Иди, поздоровайся с джентльменом, сынок.

Седовласый отпрыск приподнял шляпу перепачканными землей пальцами и простуженно пробасил:

– Добрый вечер, сэр!

– И от меня тоже, сэр, – с глуповатой улыбкой сказал рыжий Уильям. – А здорово вы мне тогда врезали – помните, в харчевне?

– Надеюсь, я не причинил серьезного вреда вашему здоровью? – справился Дэвид.

– Да что там, сэр, – ухмыльнулся Уильям. – Разве ж моей голове повредишь! Она замечательно крепкая…

– Ага, дубовая! – вступил патриарх. – Самая тупая башка во всем графштве! Имей в виду, мы не собираемся слушать твои рошшкажни, так что придержи язык и топай своей дорогой…

– Э-э, дедушка…

– Говорю тебе, не вздумай надоедать молодому джентльмену всей той брехней, как ты видел прижрака!