Поезд находился на какой-то маленькой станции и уже готовился вновь отправиться в путь, поэтому ко всем выскочившим из вагонов подбегали старшины, командиры взводов и рот и торопили заканчивать свои неотложные дела и возвращаться в вагоны.

Борис с Таей тоже спешили. Скворец подбежала к группе врачей-женщин, возглавляемой Розалией Самойловной Крумм, которая заявила, что она не намерена бегать по кустикам и умываться под железнодорожной паровозной колонкой, а пойдёт для этого на станцию. Так, под её предводительством вся женская группа врачей и несколько пожилых медсестёр отправились к видневшемуся шагах в пятистах зданию станции.

Борис тем временем успел побывать и в кустах, и умыться под краном, и невольно вспомнить свою поездку из Кинешмы на Дальний Восток, когда ему приходилось пользоваться такими же железнодорожными «удобствами», улыбнулся и подумал: «Всё в жизни повторяется». Затем он нашёл Сангородского и получил у него разрешение продолжать поездку в вагоне санвзвода. Правда, политрук Клименко возражал против такого нарушения порядка, но после короткого разговора с Сангородским согласился.

Обыкновенные товарные вагоны-теплушки к большой скорости, с которой двигался эшелон, были явно не приспособлены. Всех лежавших на нарах кидало и сильно подбрасывало в стороны. Если на молодёжь эта тряска особого впечатления не производила, и они спали спокойным сном, то пожилые врачи и некоторых медсёстры в течение всей ночи не сомкнули глаз. Остановка эшелона давала относительный покой, и поэтому все эти «старички», как их в шутку называли более молодые коллеги, сейчас наслаждались отдыхом.

После утреннего туалета по настоянию политрука Клименко медсанбат был построен перед своими вагонами, и он, якобы по поручению командира батальона, а как впоследствии выяснилось, по своей инициативе, произвёл проверку личного состава. В результате выяснилось, что не хватает нескольких санитаров и комиссара Барабешкина. Чтобы как-то оправдать отсутствие последнего, Клименко заявил, что комиссар, очевидно, остался, чтобы разыскать отставших санитаров. При этом заявлении Сангородский не мог удержать лёгкого смешка, замеченного многими врачами.

После Клименко выступил внезапно появившийся командир санбата Краснопеев. Он важным голосом и строгим тоном заявил, что всех отставших с этого момента он будет считать дезертирами и предавать суду военного трибунала. Затем он приказал медсанбатовцем разойтись строго по тем вагонам, в которых размещены их подразделения, а старшинам на каждой остановке делать поимённую перекличку и докладывать о её результатах ему.

После завтрака все должны были занять места в своих вагонах: ожидалось, что эшелон тронется в самое ближайшее время, но на самом деле он простоял здесь ещё часа два.

Заметив скопление поездов на этой маленькой станции, местные жители, главным образом, женщины, бросились к вагонам, чтобы продать, а то и просто отдать кое-что из продуктов, бойцам, едущим на фронт, ведь в середине лета в садах и огородах поспевало много разных овощей и фруктов. Купив большую корзину клубники и ведро огурцов, Перов и Алёшкин принялись угощать этими припасами всех знакомых и незнакомых. Около вагонов открылся настоящий базар, и как-то никто не обратил внимания, что подошёл последний эшелон дивизии, а с ним приехали отставшие санитары и комиссар батальона Барабешкин. О его прибытии узнали очень скоро: не успел он выскочить из вагона, как уже стал слышен его резкий требовательный голос:

– А ну, разойдитесь! Прекратить немедленно это безобразие! Кто разрешил? Вы что, хотите демаскировать эшелоны? Хотите под новую бомбёжку попасть? Немедленно по вагонам!

После этих криков люди стали со страхом поглядывать на ясное небо и торопливо залезать в вагоны. У многих в душе шевельнулось гадливое чувство страха. И если до этого все на минуту забыли о войне и с азартом делали покупки дешёвой зелёной снеди, то после окриков Барабешкина санбатовцам стало как-то не по себе. Однако никто ничего не сказал, лишь Сангородский не выдержал и, с кряхтением забираясь в свой вагон, недовольно пробормотал не очень громко, но так, что все ближайшие соседи услыхали:

– Ну, Балабошкин в своей роли, опять панику нагоняет! И откуда его чёрт принёс? Я, было, уже обрадовался, думал, что он насовсем отстал… Вот так, один трус может нагнать панику на несколько сотен людей!

К его счастью, эти слова не дошли ни до Барабешкина, ни до Клименко, а то бы Сангородскому плохо пришлось за оскорбление комиссара. Хотя, вообще-то, как мог этот человек называть себя комиссаром части, если в первую же бомбёжку он не только не организовал защиту подчинённых ему людей, но в панике умудрился от части отстать и потеряться. Вместо того, чтобы по возвращении подбодрить людей, впервые почувствовавших дыхание войны, с первых же минут ещё больше напугал их, посеяв страх и неуверенность. Однако пока он ещё комиссаром медсанбата числился.

Но вот раздались свистки кондуктора, а затем и паровоза, и эшелон, получив нового свежего коня, помчался снова. Он летел на предельно возможной скорости, останавливаясь только для заправки водой и смены паровозов. К вечеру эшелон оказался на станции Чудово, без задержек повернул на Новгород и Батецкую, часов около 12 ночи остановился на ней. С этой узловой станции он должен был повернуть на запад в сторону Луги. К этому времени все уже спали, и потому никто не заметил, что эшелон никуда не свернул, а помчался дальше и лишь утром, часов около восьми, остановился на какой-то крошечной станции. Здесь начальник эшелона получил приказание немедленно разгружаться. По беспрестанному мычанию коров, доносившемуся из-за забора, почти напротив станции, поняли, что это животноводческий совхоз.

После разгрузки все люди, кроме шофёров, хозяйственников и некоторой части санитаров, отправились вместе с вещами в небольшой сосновый лесок, находившийся километрах в полутора от станции железной дороги и метрах в двухстах от усадьбы совхоза. По распоряжению комбата там разбились по подразделениям и из плащ-палаток соорудили себе временное жильё, ожидая дальнейших приказаний.

Вскоре от политрука Клименко стало известно, что получен приказ, отменявший первоначальное назначение дивизии в район Луги, и поставлена новая задача. Она заключалась в следующем: дивизия должна была, выгрузившись рядом с Гатчиной, собраться на западе этого городка и занять оборонительные рубежи, подготовленные заранее. Совхоз «Груздево», около которого разгрузился медсанбат, от Гатчины находился на расстоянии пяти километров. Клименко заявил:

– Здесь мы проведём, вероятно, несколько дней, пока вся дивизия сосредоточится в указанном районе. Ещё в пути находятся некоторые эшелоны, вышедшие даже раньше нашего. Затем дивизия должна подготовиться к дальнейшему следованию своим ходом. Мы получим из Ленинграда дополнительные боеприпасы, продовольствие, горючее, транспорт и т. п. На это время медсанбату необходимо в одном из помещений усадьбы совхоза, который сегодня эвакуируется, развернуть медпункт. Командир батальона приказал это сделать медицинской роте.

Услышав это, командир медроты Лев Давыдович Сангородский сказал:

– Легко сказать, развернуть, а как это делается? Если бы я знал! Наверно, товарищ Симоняк, придётся этим заняться вам, как командиру операционно-перевязочного взвода.

– Да ты что, Лёвушка! Я же понятия не имею, как это сделать.

– Во-первых, я вам не Лёвушка, а командир роты, а во-вторых, прикажите развернуть пункт своим подчинённым, и всё.

Выбор Симоняка пал на Алёшкина, тот, получив это приказание, ни на минуту не задумался (помогли ему всё-таки курсы сельских хирургов). Выслушав приказ, он предупредил:

– Для медпункта необходимо вскрыть одну из укладок, а именно номер Б-1, где находится малый операционный набор и необходимые медикаменты. Нужно выделить трёх дежурных медсестёр и ещё одного врача. Для организации работы необходима помощь старшей медсестры Наумовой. Да, товарищ командир взвода, – обратился он к Симоняку, – пожалуйста, примите меры, чтобы были выданы всем, кто будет работать, халаты. Нужно несколько простыней и несколько плащ-палаток, чтобы завесить окна. Из аптеки пусть выдадут стерильных бинтов и салфеток. Товарищ Наумова, пойдёмте подберём помещение. Разрешите идти? – повернулся он к растерянному Симоняку.