Дни в занятиях проходили быстро и одинаково. Единственным разнообразием было дежурство на дивизионном медпункте, куда ежедневно направлялось из медсанбата трое врачей, которые не столько занимались лечением больных, сколько участвовали в комиссии, принимавшей беспрерывно поступавшее в дивизию пополнение рядового состава. Когда дежурил Борис, он невольно сравнивал эту работу с той, которую ему пришлось проводить в первые дни войны в райвоенкомате. Там даже небольшое заболевание, сравнительно незначительные дефекты развития или последствие травм (несмотря на горячие просьбы многих, старавшихся любым способом скрыть свои болезни) служили основанием для браковки призываемого и отправления его домой.
Здесь же большинство явившихся были лица среднего, а иногда даже и старшего возраста. Многие из них страдали довольно выраженными хроническими заболеваниями. Председатель медицинской комиссии, начальник санитарной дивизии Исаченко на замечания врачей внимания почти не обращал, и, выслушав их, обычно заявлял:
– Ничего, ещё послужит, пошлём его в связисты, или на хлебозавод, или ещё куда-нибудь.
Врачи, в том числе и Борис, первое время недоумевали, но потом, обсудив друг с другом, а, главное, послушав политрука Клименко, пришли к выводу, что, видимо, в резервах у нас уже ощущается определённая нехватка.
Как уже говорилось, подавляющее большинство рядового состава дивизии были люди или совсем до этого не служившие в армии, или служившие более десятка лет тому назад, да и то только в территориальных частях, и, следовательно, военного дела почти не знавшие. А с новыми видами оружия – миномётами, автоматами, новыми скорострельными десятизарядными винтовками и даже с ручными дегтярёвскими пулемётами вовсе не знакомые.
На долю командного состава дивизии выпала тяжёлая задача: в течение очень короткого срока обучить бойцов, а многие командиры, служившие до этого в органах НКВД, и сами во всех этих видах оружия разбирались плохо. Так же плохо они разбирались и в тактике ведения современного боя, и поэтому вся тяжесть обучения огромной массы людей пала на те несколько десятков пограничников, которые случайно оказались в числе командиров. Им доставалось здорово, и врачи медсанбата видели, как много сил прилагали молодые энергичные лейтенанты и капитаны, занимаясь и со своими, и с чужими красноармейцами, да ещё и с их командирами, по 12–15 часов ежедневно. Причём многих приходилось учить, начиная с самых азов.
Немудрено поэтому, что с подъёма, примерно с пяти часов, и до отбоя (до двадцати двух), с коротким перерывом на обед, на опушке леса и на поляне, отделявшей большой лесной массив, где располагались части дивизии, от того леска, где находился медсанбат, без конца раздавались команды.
Подразделения красноармейцев, одетые в новую, ещё мешковато сидевшую на них форму, то копали окопы, то делали строевые повороты, то учились ползти по-пластунски, то бежали в противогазах. Одним словом, одолевали военные премудрости, обычно изучаемые в течение месяцев и лет в считаные дни и часы. Но вот сроки формирования закончились, и командир медсанбата объявил врачам и среднему медперсоналу о том, что в ближайшие дни дивизия отправляется на фронт.
На следующий день весь командный состав (а к нему, помимо лиц, имевших определённые командные должности, относились и все врачи, и почти весь средний медицинский персонал) был собран на полянке около палатки начсандива, и последний, объявив о начале движения дивизии к фронту, назвал номер полевой почты медсанбата и сказал, что после этого совещания в штабе всем будут выданы подъёмные деньги в размере двухмесячного оклада. Каждый, узнав оклад, сможет выписать своей семье аттестат, который будет отправлен штабом дивизии в военкомат по месту призыва, и семьи будут получать по этому аттестату назначенную сумму. Начсандив предложил также всем командирам рот и взводов провести разъяснительную работу среди личного состава своих подразделений, рассказать всё, что они сейчас узнали, санитарам и тем медсёстрам, которые на этом совещании не были. Затем начальник штаба Скуратов раздал всем «смертные» патроны: небольшие чёрные футляры с туго завинчивающейся крышкой, в которую каждый должен был вложить листочки со своим именем, отчеством и домашним адресом. Этот патрончик нужно было носить в левом кармане гимнастерки. Раздачу пояснили довольно невесёлым образом, что, мол, если вас убьют, то те, кто подберёт ваш труп, будут знать, куда сообщать о вашей смерти.
Одновременно Скуратов предложил сдать в штаб все личные документы – паспорта, военные билеты, дипломы и прочее, заявив, что в скором времени вместо них каждый получит специальное удостоверение личности. Потом перешли к штабной палатке, чтобы получить деньги и заполнить аттестат. Надо отметить, что Скуратов и его штабные, в помощь которым были взяты несколько грамотных санитаров, с этой работой справились хорошо. Всё было подготовлено заранее. Каждому оставалось только заполнить сумму в аттестате, расписаться в ведомости и получить причитавшиеся деньги. Аттестат начинал своё действие 1 августа 1941 года.
Алёшкин, расписываясь в ведомости, обнаружил, что ему выписана огромная, по его понятиям, сумма денег, и был очень удивлён, ведь он получал в Александровке как заведующий врачебным участком с больницей 320 рублей и как работающий по совместительству в амбулатории ещё 100 рублей. Таким образом его месячный заработок составлял 420 рублей, а здесь его основной оклад был 800 рублей плюс какие-то «полевые» (как впоследствии выяснилось, назначаемые всем командирам, служащим непосредственно в действующей армии) в сумме 300 рублей вмесяц. Ему, как и всем другим, выплачивалось 1600 рублей (двухмесячный оклад) подъёмных и содержание с момента призыва, то есть с 8 июля по 1 августа 1941 года. Конечно, тут же были произведены удержания на военный заём, на который заранее все подписались, в размере месячного оклада, были и другие удержания: налог и т. п., но тем не менее на руки Борис получил почти 2000 рублей. Такой большой суммы он не держал давно, и потому сразу воспрянул духом. Последние дни он уже с некоторым беспокойством думал о том, как там выкручивается его Катерина, ведь денег он ей оставил очень немного. Сама она зарабатывала всего 250 рублей в месяц, а на руках у неё было три дочери, которые не только хотели каждый день есть, но были практически раздеты и разуты.
После окончания института, а вслед за тем и почти полугодового «усовершенствования», прошло слишком мало времени, и семья Алёшкина была всё ещё не устроена. Теперь же он получил возможность послать сразу крупную сумму, и вслед за тем ежемесячно по аттестату они будут получать тоже порядочно, на что Борис вообще не рассчитывал. Он заполнил перевод на 1500 рублей и, решив, что с него хватит и «полевых», вписал в аттестат весь свой оклад – 800 рублей.
Эти денежные дела обсуждались всеми сослуживцами. Почти каждый из врачей считал своим долгом посоветоваться о намечаемых им суммах к переводу и в аттестат с друзьями, и это было понятно. Все они очутились в подобном положении впервые, все считали, что разлука с семьями продлится несколько месяцев, почти все они получили значительные суммы, во всяком случае, гораздо больше того, что получали на «гражданке», и потому каждый хотел получить хоть какой-нибудь совет со стороны. Тая Скворец вообще не знала, кому перевести свои деньги и на кого писать аттестат, ведь муж её был в армии, детей у них не было, и некоторое время она была в растерянности. Ей на помощь пришёл Сангородский, который посоветовал послать деньги и аттестат родителям, жившим на какой-то маленькой железнодорожной станции недалеко от Краснодара. Отец Таи служил на этой станции стрелочником. Лев Давыдович говорил:
– У отца с матерью ваши деньги никогда не пропадут, лучше их никто не сбережёт, а здесь вы их без толку спустите или попросту потеряете, так как ведь пока, как мы видим, тратить-то их некуда. Мне вот хуже: когда я уезжал, мои в Одессе были, а фронт так стремительно к ней двигался, что я теперь уж и не знаю, где они, куда подались.
