– Данила, поостынь. Ты как разговариваешь? Что с тобой? – Ирина часто непонимающе моргала и, казалось, вот-вот расплачется. – Я попросила для меня почитать. Всего-то. Для… меня, понимаешь. – Ира отвернулась к стене, кашлянула в кулак.

Шпана с испуганным лицом подскочил на колено перед диваном, обхватил ладонь «своей милой англичанки».

– Извини. Я не хотел. Пожалуйста. Я не на тебя злился. Я… – Данила искал слово, как сказать. – Ты… Ты… умираешь? – Его ладонь несмело погладила по волосам Ирины.

Ира соскочила с дивана, шлёпая босыми ногами по полу, направилась в ванную, по дороге пнув гитару.

– Не говори чушь! – бросила она через плечо гневным тоном.

– Ага, а то я не понял, – шёпотом произнёс Данила. Он сел на диван, раскинув колени, не выпускал книгу из рук и видел себя – бабкой, склонившейся над разбитым корытом.

Прошло полчаса. Шпана сидел неподвижно, вслушивался в звуки. Ему казалось, что стрелки часов на комоде не тихо-мирно тикают, а бьют по слуху огромным колоколом и добавляют молотом.

Ирина вышла тщательно причёсанная, на губах помада. Шею обвивал другой платок, на переносице сидели очки от близорукости.

– А ты, значит, о смерти не думаешь? – Она опустилась на диван подальше от Данилы. – Правильно. О ней мы начинаем думать, когда подкрадётся и заглянет в глаза. Нет, не подкрадётся, а подбежит. – Она как-то тяжело вздохнула – вероятно, с болью. – А когда вы дерётесь улица на улицу, там у вас, наверное, ножи, колья, цепи… Неужели ни разу не приходила мысль, что нож может достаться тебе?

– Нет. Вообще нет мыслей. Только как покрепче достать ворога. Наоборот, – глаза Шпаны загорелись, – бежишь толпа на толпу, хочется быть первым, врубиться в чужую массу и кромсать хайла, бить, разбивать челюсти, помогать друзьям… за друзей. Только после драки немного поразмышляешь о том, если пацана какого-то порезали. Или грохнули. А так, наоборот, вспоминаем, ржач гремит, обсуждаем кому и как репу расколотили, кому башку пробили. И, конечно, отмщение, всё кипит. Особенно, если проиграли.

– Безумцы.

– Ну так. Безумству храбрых поём вы́ песни!

– Хотя бы раз задавались вопросом – зачем?

– Пока будешь задавать «зачем», – усмехнулся Данила, – получишь в челюсть «почему».

– Тогда уж «потому».

– Или так, – кивнул Шпана.

– Чай поставить? Кинь ты эту книгу. – Ирина взяла поднос с журнального столика, ещё раз тяжело вздохнула. – Не хотела я тебе ничего прививать.

Данила наблюдал, как еле заметно виляя бёдрами, Ира скрылась за дверью кухни.

– Мне снова кажется? – чуть слышно спросил Шпана. – Я не буду чай! Мне не приноси!

***

В комнате царила тишина и властвовала жара от работавшего АГВ. В полумрак зала приятно вклинивался поток света от настенного хрустального светильника. Серебряный поднос на журнальном столике вобрал в себя крошки от пирожных и блюдца с чашечками, фантики от конфет. Ирина улыбалась над надувшимся животом Данилы от съеденных шести пирожных, трёх пирожков и кулька шоколадных конфет; с довольным разомлевшим лицом он сидел на диване раскинув ноги по полу и иногда икал: а то – мне чай не приноси.

– Я немного посплю, хорошо? – Ирина подала Даниле книгу. – Возьми, почитай. Не заскучаешь.

Он ответил ленивой улыбкой – настолько ленивой, что казалось, чьи-то невидимые руки из-за спины растянули ему рот на безмятежном лице:

– «Капитан сорви голова». Уже читал. Раз десять.

– Раз так, тогда, пожалуйста, помолчи, помечтай. – Ирина легла на диван головой к Даниле. Через несколько минут она впала в дремоту, и чуть позже тихо мерно засопела.

– Спишь? – прошептал Шпана. Глаза натолкнулись на верблюжье одеяло в ногах «милой англичанки». Он приподнялся, чтобы накрыть и замер. Взгляд бегал с места, где ворот халата слегка приподнимался, давая наблюдать начало подъёма груди, – на подол халата, где угол сполз, оголив красивое налитое бедро.

В стёкла окон хлестал дождь, дробью бил по металлическому подоконнику. Шпана в задумчивости вслушивался в ветер, чьё усталое дыхание спускалось в кухню через вентиляционную трубу на крыше и иногда издавало вой.

– Ира. – Дрожащие пересохшие губы Данилы проверяли шёпотом – крепко ли заснула Ирина. – Ира. – Он тронул её плечо. Казалось, пальцы сквозь ткань обожглись о нагое тело. Прерывистое дыхание Шпаны иногда останавливалось, взгляд из-под полуприкрытых век тонул в образе молоденькой «англичанки», сердце гулко трепыхалось.

Книга. Только книга в руках мешала полностью предаться обуревающим чувствам. Стараясь не шуметь, Данила подошёл к книжным полкам и поставил томик на прежнее место.

«Странно. Зачем она накрасила губы помадой?»

Шпана возвысился над спящим лицом Ирины, глаза прошлись по очертанию губ – полных, мягких, манящих: прикоснуться бы к ним поцелуем. Данила едва не задыхался, сгибая спину, ощущая страх по мере приближения губ к лицу Ирины; глаза округлялись, глубокое дыхание замерло. Чтобы не свалиться на спящую – Данила утопил ладонь в спинку дивана. Неожиданно он опомнился, резко отпрянул, чуть не оседлав поднос с чайником, задел ногой ножку столика, заставив удариться чашку о чашку.

Шпана зажмурил глаза, ощущая себя вором чужого сна.

– Только не просыпайся, – шептал он. – Только не просыпайся. – Дрожь возрастала, сердце буйно колотилось о стенки груди, готовое вырваться и, зависнув посреди комнаты, предательски грянуть колоколом – лишь бы остановили, дали отдохнуть. Данила сел на прежнее место, занёс ладонь над головой Ирины и замер. Глоток воздуха протолкнул душивший ком в горле. Жар прошёлся по телу, вдоль лопаток стекла струйка пота.

Шпана не мог больше сдерживать чрезмерную животную страсть, но посметь накинуться на «англичанку» – не представлял, чем такое закончится. Хотя, она давно не «англичанка»; она – его Ирина. Правда, она сама этого ещё не знает. Дрожащая ладонь Данилы опустилась на её густые волосы, пальцы перебрали несколько локонов.

Ирина не проснулась.

«Зачем она пускает меня домой? Ведёт себя как с равным, – размышлял Шпана, тяжело сглатывая слюну. – Нет. Она не такая. Она очень воспитанная, интеллигентная. Она вообще моя учительница по английскому». – Свободной ладонью он стёр пот со лба, во рту пересохло, жар пылал на щеках. Данила прошёл на кухню, охладил лицо водой из крана. Постояв, о чём-то споря в мыслительном диалоге, припал губами к холодной струе и пил до тех пор, пока желудок не наполнился водой, напомнив о слове «аквариум».

– Сейчас обратно польётся. Или лопну. – Данила вернулся в комнату, подошёл к дивану и опустился на колени.

Пальцы нежно гладили волосы спящей Ирины, глаза пожирали прекрасные холмики, прикрытые шёлковой тканью. Пальцы скользнули с волос на горячее ухо.

– Температура, – прошептал Шпана. Кончики пальцев погладили мочку. «Золотая серьга мешает, – нервничал Данила. – Вот». – Он медленно выдохнул горячий воздух, подушечками пальцев тронул пульсирующую венку на шее Ирины, тут же одёрнул ладонь. Отдышавшись, Шпана повёл ладонь по румяной щеке; пальцы коснулись уголка рта, прошли по подбородку, спустились по шее ниже, продолжая гладить, опускались сантиметр за сантиметром. Движения осторожные, нежные привели подушечки пальцев к вожделенным холмикам, остановились у их подножия, чтобы передохнуть перед дивным и опасным восхождением.

Шпана не сводил настороженных глаз с лица Ирины, даже забыл, как дышать. Сердце колотилось в висках, не хватало кислорода. Совесть и стыд на мгновение возроптали и заглохли. Наконец-то Шпана опомнился, полной грудью бесшумно вобрал воздух до боли. Капля пота сорвалась с на секунду зажмуренных глаз. Время для Данилы остановилось, а предательская капля набирала скорость и перерождалась в гирьку. Её полёт стал мчащейся вечностью, за которой никак не поспеть. На лице Шпаны взорвался испуг: крылья ноздрей часто вздрагивали, разрез сжатых губ искривился, подбородок с лёгкой щетиной отвалился, пульсирующие вены на жилистой шее вздулись. Данилу взбеленило, что невозможно было поймать эту «потливую» каплю, которая небольшой гирькой ударила по разрумянившейся щеке Ирины и приклеилась.