– Ага. И поэтому ты тратишь их на то, чтобы дергать кота за хвост.

– Это мелочи. А вообще… Органы чувств мне не нужны. Это просто посредники между человеком и миром, а теперь их нет и все сигналы поступают напрямую.

– Куда? В мозг?

– Ну да.

– Так у тебя и мозга то нет.

– Действительно… Бабайка потянулся и задумчиво почесал свою патлатую башку. Потом сорвался:

– Да ну тебя к чёрту, Дашка. Всю башку сломала, мозг вынесла. Вот поэтому ты и не замужем. Кто такую язву возьмет. Я расхохоталась.

– Ну а слабо тебе ночь на кладбище провести?

– Не а. Не слабо. А тебе слабо?

– И мне не слабо.

– Врешь поди!?

– Да сто пудов не вру!

– Тогда как договаривались?

– Ага!

Мальчишки ударили по рукам и разошлись.

Кому первому пришла дурацкая идея провести ночь на кладбище, уже не помнил никто.

Обычный мальчишеский трёп, вдруг стал подначивающим на "слабо".

А это уже аргумент. А это вам уже не фунт изюму. Уже не сольешься, иначе позор на всю оставшуюся. Все пацаны в деревне засмеют, и ни одна девчонка не глянет. На самом деле "слабо", и даже стрёмно было обоим. Но оба держались, как бравые петухи, выясняя чей хвост длиннее и гуще. По крайней мере, пока видели друг друга. Но стоило сопернику скрыться из вида, как оба опустили носы и поплелись по домам.

Вчера на местном кладбище хоронили бабку. Премерзкая надо сказать была старуха. Не то что скупая, скорее жадная до патологичности. Ни яблочка у нее не своровать, ни сливку, что через забор перевесилась, ни сдернуть. На любой маломальский шорох старуха выпускала пса. Старого, но такого же вредного кобеля по кличке Полкан.

Кусать он никого не кусал, но гонял изрядно. Штаны рвал опять же. А за рваные штаны приходилось расплачиваться поротой задницей, что любви к старухе, конечно, не добавляло. В деревне ее так и звали Ведьма. И вот на могиле этой самой ведьмы ребятам нужно было провести целую ночь. А кроме того подготовиться должным образом, да улизнуть из дома так, чтоб никто не заметил. А то, если заметят, мама дорогая, хоть не возвращайся потом.

Сереге, первому пацану было страшно вдвойне. Он то в отличии от своего друга Ромки, точно знал, что бабка колдовала… Мать сама рассказывала, как ходила к ней корову лечить, когда та вдруг ни с того ни с сего перестала доиться. Вымя раздуло, а молоко не дает. Бабка так и сказала «порча». Снимать надо. Ну и снимали. Серега тогда мелким был, его из коровника сразу турнули. Только в щелку и смотрел, а там не особо что разглядишь. Только то, что бабка эта соседка, сначала корову обтирала чем-то, после ж шептала слова какие, и что интересное, Милка, корова их, обычно чужих к себе не подпускала, сразу рогом била, а эту вот пустила. И более того, голову ей на плечо положила, словно хозяйке любимой, а сама дрожит так меленько и вздыхает… Вот что значит: ведьма. А корова потом всё равно издохла. Нет, не от вымени, пастух загнал. Напился, как сволочь, и ну гнать стадо по жаре, да без отдыха, после сразу в реку. Ручей даже, но вода там ключевая, холодная, вот коровы и запалились. Кого смогли, спасли…А Милку вот нет…Ох и ругался тогда ветеринар, ужас. А Серега ревел потом на сеновале. Но так, чтобы никто не видел. Взрослый же пацан. Восемь лет уже. А он по корове.

И вот сегодня значит на кладбище. К бабке этой Ксении. С обеда ныть начал, что, мол, пятку натер, болит ужас. Мать, разрываясь между огородом и хозяйством, рукой махнула: иди приляг. Но Серега продержался до вечера, и лишь в девять, после парной кружки молока, пошел на сеновал. Помня жалобы на пятку, никто не удивился. Болячка эта неопасная, но неприятная, болит, саднит. Сандалии не надеть, босиком не побегать, да если еще на сгибе. На самом то деле, пятку он стер уже давно и так притерпелся к ней, что и внимания не обращал. Но надо было уйти пораньше и желательно так, чтобы никто его не беспокоил. К походу он подготовился еще днем. Сложил в авоську крест из палок, мелок и нож. Если Ксения правда ведьма, то крестом можно будет ее отогнать, ведь, как и всякая ведьма, она не должна тихо лежать на кладбище, а должна восставать каждую ночь и с хохотом и улюлюканьем носиться над погостом, пугая честный люд. Тогда крест – есть лучшая защита от нечисти, а мелком можно будет круг очертить и там прятаться, как в книжке Вий, ага, он недавно читал. Как он будет рисовать мелком по земле, об этом он, конечно, не думал, впрочем, это уже частности. А нож… Он и сам не знал, зачем его взял, ведь костер они не собирались разводить, но пусть лучше будет, чем не будет. Дальше было сложнее. Не заснуть. Ведь ночь была, как и положено летней ночи, упоительно сладкой, так, что сон просто срубал, набегавшегося за день мальчишку. Пели сверчки, немного шуршало сено под его весом, внизу вздыхала корова. Не Милка, другая. Мерно билось молоко в стенки подойника, тоненько пели комары. Через открытую дверь веяло вечерней прохладой. Ну вот как тут не уснуть. Но Серега был малый предусмотрительный. Каждый раз, когда сон совсем уж одолевал его, он колол себе ладонь гвоздиком, благо гвоздей в сарае было предостаточно. Так, что уже к одиннадцати часам в ладони образовалась небольшая болезненная дырка. Но зато не заснул. Время он сверял по старым отцовым часам. Тот их уже не носил, так и валялись в шкафу, а Серега вот нашел, себе взял. Толи «Заря», толи «Слава», уже и не разобрать, но рабочие, что важно. Где-то в половине двенадцатого ночи мальчишка осторожно слез с сенника и выглянул наружу. Свет в домах уже не горел, только кое-где фонари на улице.

– Можно выдвигаться, – кивнул сам себе мальчик и вышел за калитку. Кладбище располагалось не так что бы далеко. Всего то перейти поле и рощицу. И днем мальчишке этот путь показался совсем ерундовым. Но не ночью. Ночью это была другая дорога, и другая деревня, и роща. Обычный камень отбрасывал столь причудливую тень на дорогу, что казалось, это и не камень вовсе, а король подземных троллей, который вышел, чтобы предложить первому встречному дураку свое золото. Ведь, как известно, такое золото днем обращается в черепки, а заплатить за него придется своей душой. Откуда у него такие познания про троллей, золото и душу, Серега и сам не знал, но вот вылезло откуда-то. Фантазия, блин. С трудом уняв колотящееся сердце, он поспешил дальше, но легче идти не стало. Кусты будто специально хватали его за курточку, камни подворачивались под ноги, а колючки цеплялись за рукава так, словно хотели сказать:

– Стой, дурак! Не ходи туда! Пропадешь!

Но ведь «слабо». Мальчик вытирал сопли и шел дальше. А дальше произошла вообще какая-то чертовщина. Спокойно стоящий куст, вдруг самым неприличным образом выскочил на середину дороги и, растопырив ветки, заорал:

– Аааааа! Попался, гад! Не уйдешь!

Серега заорал в ответ и кинул в куст камнем. По идее камень должен был пролететь через куст, не причинив ему никакого вреда. Но почему-то куст болезненно ойкнул и заскакал на одной ноге…

– Ромка, ты что ли?

– Я. Кто же еще.

Приятель устроил засаду, напихав рукава веток, а в темноте поди разбери.

– Ты чего творишь, ирод! Я чуть не сдох от страха!

– А ты чего сразу кидаться? Ногу мне зашиб, теперь синяк будет.

– Радуйся, что не голову. Хотя может тебе оно и надо, поумнеешь.

– Я итак умный!

– Какой ты умный? Дурак дураком.

– Сам дурак!

Так переругиваясь, ребята пошли дальше. И хоть Серега еще ругался на друга за дурацкую шутку, однако идти стало легче, и кусты были кустами, а камень просто камнем. Пока, наконец, не показались ворота кладбища. На ночь их запирали, но плох тот мальчишка, который не знает хотя бы пару дырок в любой ограде. Ксению похоронили не здесь, а довольно далеко от входа, там у нее были родители. Поэтому и залезать решили не здесь, а через дырку поближе к могиле. Там был лаз, скрытый кустами боярышника, и росли старые дубы. Наконец ребята пробрались внутрь и уже не таясь пошли по центральной аллее. Деревенское кладбище встретило их тишиной и запахом поспевшей земляники. К ночи, нагретые за день, ягоды смело отдавали весь свой аромат. Она и росла тут же, на пригорках и холмиках, и дела ей не было, что это за пригорки и холмики. Росла и всё тут. Ромка было сунулся сорвать, хоть пару ягод, но куда там, темень, да и страшно всё же.