Он знал, что старик, образно выражаясь, лег бы костьми за Марину, если бы это потребовалось. И уловка сработала. Тяжко вздохнув, Тимофей поплелся по коридору в кухню, где Марина готовила завтрак. А Олег, чувствуя облегчение, что снял с себя тяжелую ношу разговора с женой, которая считала, что его решение изгнать гостью из их дома поспешно и даже жестоко, несмотря на ее странное поведение, пошел в капище. Здесь он мог отсидеться, пережидая возможную бурю и ничем не рискуя, до ухода Ирины, наслаждаясь одиночеством и покоем.

«Тимофей заварил эту кашу, пусть он и расхлебывает», – едва ли не со злорадством подумал Олег, закрывая за собой дверь комнаты, в которой располагался алтарь языческому богу. Иногда ему было не просто лавировать между Тимофеем и Мариной, как кораблю между Сциллой и Харибдой, воспетыми Гомером в поэме о странствованиях Одиссея. И тогда он скрывался в капище, куда войти не решались ни жена, ни старик, памятуя о строгом запрете и возможном гневе Велеса.

А Тимофей тем временем дошел до кухни и, немного посопев и попереминавшись с ноги на ногу, что всегда выдавало его плохое настроение, заявил.

– Злодейка хочет проститься с тобой.

Марина, не знавшая, чем на этот раз недоволен привередливый старик, которого она, тем не менее, очень любила за его беззаветную преданность Усадьбе волхва и лично ей, поняла его не сразу.

– Злодейка? – с удивлением перепросила она. – Ты это о ком?

– О той, кого твой муж называет бывшей коллегой, – выразился более определенно Тимофей. Он упорно не хотел называть Ирину, которую он искренне невзлюбил, по имени.

– Тимофей, так нельзя говорить, – попыталась его увещевать Марина. – Ирина наша гостья, проявляй, пожалуйста, к ней уважение.

– Можно и нужно, – заупрямился старик, обычно легко и даже с радостью уступавший Марине. – Она двулична и двоедушна. И как ее еще называть?

– Но ты не разговаривал с ней и даже в глаза не видел до этой ночи, – мягко укорила его Марина. – Откуда тебе знать, какая она? Ведь может быть так, что на нее что-то нашло. Кратковременное помешательство, вызванное усталостью и новыми впечатлениями. И разве можно ее за это судить? Неужели тебе не известно: не суди…

– …да не судим будешь, – закончил за нее Тимофей. – Прекрасно известно, ведь ты сама читала мне евангелие. Только я не согласен с этим. Если не судить преступников, они и впредь будут злодействовать, убивать и грабить. Не судить мерзавцев и подлецов – они, пользуясь своей безнаказанностью, сделают жизнь хороших людей невыносимой.

– С этим я согласна, – терпеливо произнесла Марина. – Но как можно судить больных людей? Они же не виноваты, что больны. Вот у тебя, например, гипертрихоз, заболевание, проявляющееся в избыточном росте волос на теле и лице. Так что тебя за это, казнить?

Тимофей возмущенно фыркнул.

– Но я же не разгуливаю ночами по дому с ножом в руках, – сказал он. – А если бы шлялся, то на кол или на дыбу мне – прямая дорога. А лучше четвертовать, чтоб неповадно было. Кстати, этак с тыщу лет тому назад со мной бы так и поступили, ежели бы словили. В ту пору князь Владимир Красное Солнышко задумал истребить язычество на Руси и все, что с древней славянской верой было связано. Как сейчас помню…

– Ну, вот, опять ты сел на своего конька, – почти простонала Марина. Она знала, что если Тимофей пустился в воспоминания, то это надолго. – А у меня еще завтрак не готов. И со злодейкой надо проститься. Давай чуть позже, а? Ну, пожалуйста!

Услышав, что Марина назвала гостью «злодейкой», Тимофей настолько обрадовался, что даже не обиделся из-за ее просьбы.

– Иди, конечно же, простись, – сказал он. – А свой рассказ я закончу позже. Не переживай, я не забуду.

Содрогнувшись в душе, Марина поспешила прочь из кухни, пока старик не передумал. Она не испытывала к Ирине неприязни, как муж, или враждебности, подобно Тимофею, и чувствовала себя неловко во всей этой ситуации. У Марины был покладистый, доброжелательный к людям характер, она не любила никого обижать и теперь, подчиняясь желанию Олега и требованию старика, испытывала чуть ли не стыд за то, что Ирину, по сути, выгоняют из дома. Не то чтобы ночное происшествие оставило ее равнодушной, но Марина не видела в нем той угрозы, о которой ей говорили. Вернее, не хотела видеть, чтобы не терять своего душевного спокойствия, которое сейчас, в силу известных обстоятельств, ценила дороже всего на свете. Этими обстоятельствами была ее долгожданная беременность. Марина была так счастлива, что все остальное ей казалось безразличным, и даже более – она хотела, чтобы весь мир был так же счастлив, как и она. Однако, судя по всему, это была несбыточная мечта. Тяжело вздохнув при этой мысли, Марина направилась в комнату, где находилась их провинившаяся гостья.

По пути Марина вспомнила, что ночью, до того, как их разбудил шум за дверью, ей снился сон, в котором над ней кружилась стая каркающих ворон. Марина знала, что это плохой сон. Однажды она вычитала в «Сновидце», древней, времен язычества, книге, которую нашла на полке в кабинете мужа, что человеку, которому приснилось подобное, угрожает смертельная опасность. Там же было сказано, что спасти его может только молитва. Марина всегда думала, и даже говорила об этом мужу, что современному человеку глупо и стыдно верить в приметы и сны. Однако сейчас, после недолгого размышления и сомнений, она все-таки решила при случае зайти в храм и помолиться. Свое решение она оправдывала тем, что давно уже не была в церкви, и при встрече отец Климент ее может осудить. А ведь пройдет не так уж много времени, как ей придется обратиться к нему с просьбой о крещении ее младенца.

Эта мысль сделала ее счастливой. Улыбаясь, Марина вошла в кабинет мужа. И словно споткнулась на бегу, услышав долгий и протяжный стон, которым ее встретила Ирина, казалось, не заметившая, что она уже не одна в комнате. Молодая женщина все еще лежала на медвежьей шкуре. Она, словно младенец в утробе матери, свернулась калачиком, подтянув колени к голове. Даже поза Ирины выдавала те физические и моральные страдания, которые она испытывала. А ее глаза, когда она подняла голову и взглянула на Марину, были полны слез.

Увидев это, Марина испытала невольную жалость к той, по отношению к которой от нее требовали проявлять непреклонность и даже жестокость. Она опустилась на шкуру рядом с Ириной и, будто любящая мать, погладила ее по голове, утешая.

– Бедняжка, – сочувственно произнесла Марина. – Вам очень больно?

– Мне стыдно, – опуская голову, произнесла сдавленным голосом Ирина. – Я такого натворила этой ночью, что вы никогда меня не простите.

– Но ведь вы же не виноваты, правда? – спросила Марина. И сама же поспешила ответить: – Конечно же, нет! Я это знаю, а потому вам нечего стыдиться.

Ирина, получив индульгенцию, чего она явно не ожидала, заметно приободрилась. И даже дракончик на ее шее словно повеселел.

– Это все проделки Велеса, – заявила она, вытирая ладонью и без того уже высохшие слезы. – Так и Олег Витальевич сказал. И зачем я только вошла в это проклятущее капище!

– Но вы ведь не знали, – опять оправдала ее Марина. – И это вышло случайно. А насчет Велеса вы правы – с ним надо быть осторожнее. Этот языческий бог не так милосерден, как христианский.

– И как вы только не боитесь? – с любопытством, которое не смогла скрыть, спросила ее Ирина. – Жить в одном доме…

Она не договорила, показав жестом, что опасается, как бы их не подслушал грозный языческий бог. Это вышло так по-детски и мило, что Марина не смогла сдержать улыбки.

– Я никогда не вхожу в эту комнату, – сказала она.

Ее слова прозвучали как невысказанный упрек, и это было единственное осуждение ночного происшествия, которое позволила себе Марина. Но Ирина, основной чертой характера которой был эгоизм, не оценила деликатности хозяйки дома. Молодая женщина даже не заметила ее.

– Но я ведь не знала, – повторила она в свое оправдание то, что немного раньше подсказала ей Марина. – За что же Олег Витальевич меня наказывает, прогоняя из вашего дома и даже из Куличков?