– Ну-ну, Аня, леди так не выражаются, – усмехается он, опасливо косясь на рычащую рядом Мальву. – Убери собаку, и поговорим.
– Время позднее, Глеб Александрович, – вздыхаю я. – Нам всем пора спать. Завтра на работу. Лучше договориться о встрече. Скажем, в четверг во второй половине дня. Устраивает?
– Нет, – морщится Агурский. – У меня нет времени, девочка. Завтра с утра нужно поехать к моей матери. Она хочет увидеть малышку.
– Сейчас скину вам фотку. Покажете. А ребенок завтра никуда не поедет. У нас свои планы, и вы в них не вписываетесь.
Агурский подскакивает на ноги и уже тянет руки, пытаясь схватить меня, когда на помощь снова приходит Мальва.
– Поганая псина, – отталкивает ее ногой Глеб. – Отзови ее. Я пришел с миром.
– Мальва, а ну иди сюда, – в комнату решительно входит мама и, взяв собаку за шкирку, удаляется с достоинством.
Блэт! На чьей стороне ты играешь, мама?
– Аня, – Агурский делает шаг ко мне. Подходит ближе, почти вплотную. – Давай поговорим как взрослые люди. Забудь ты прежние обидки. Сейчас другое главное!
– Забыть? – пытаясь отойти в сторону, выдыхаю изумленно. – Вот так легко простить вашу гнусную семейку и зажить счастливо? Боюсь, не получится…
– Это еще почему? – бурчит он и, схватив меня за руку, тянет на себя. Падаю, потеряв равновесие. Лишь на секунду ощущаю накачанные грудь и плечи. Вырываюсь и, отскочив на безопасное расстояние, шиплю яростно.
– Что вы себе позволяете?
– А ты что? – подскакивает он ко мне. Снова хватает за руки. – Ты, голодранка хренова. Вторглась в нашу жизнь. Из-за тебя моя сестра померла, так и не увидев внучку. Из-за тебя погиб Павел!
– Из-за меня?! – шиплю, боясь разбудить Асю. И сама не замечаю, как взлетает моя ладонь и приземляется на щеку Агурского. Ударить небожителя и не поплатиться – это надо уметь. Только у меня вряд ли получится избежать расправы.
7. Небожитель лезет целоваться
– Убирайтесь, – шепчу яростно. – Наша жизнь вас не касается. Это вы убили Павлика. По вашему приказу он поехал в эту дурацкую Лозу или Косу…
– Что ты несешь, девочка? Я его никуда не посылал! – яростно выплевывает Глеб. – У тебя кукуха поехала? Прекрасно! Назначу медицинское освидетельствование, и пусть тебя признают недееспособной.
– А вы тогда приучите мою дочку к наркотикам и грохнете, как моего мужа?
– Что ты плетешь, дурочка? – рычит Глеб. Схватив меня обеими руками, трусит за плечи.
– Макраме, – нахально заявляю я.
– Что? – смотрит Агурский, опешив, а потом, оценив шутку, растягивает губы в улыбке. Ведет большим пальцем по моей щеке, слегка касается губ, словно приоткрывая их. А потом впивается в мой рот требовательным поцелуем.
Пытаюсь оттолкнуть Глеба, но силы у нас явно не равны.
Его язык хозяйничает у меня во рту, а меня трусит от негодования и … страсти.
– По щеке я уже схлопотал. Авансом, так сказать, – криво усмехается Глеб, отпуская. – Больше не смей поднимать на меня руку.
– Что вы хотите? – спрашиваю, стараясь не сорваться на крик.
– Дочь Павла должна носить фамилию нашей семьи и воспитываться на наших ценностях. Предлагаю самый простой вариант. Я женюсь на тебе и удочерю девочку.
– А если я против?
– Тогда я начну войну. Угадай, кто проиграет…
– Ладно, – вздыхаю я, выставляя между нами локоть. – Я подумаю над вашим предложением. Дайте мне немного времени.
Говорю спокойно, стараясь не выдать себя. Пары дней мне вполне хватит, чтобы удрать в Новую Зеландию или в Аргентину. Хоть куда, лишь бы подальше от Агурских и их миллионов.
– Боюсь, у нас нет времени, – мотает он головой и, усевшись на диван, устало потирает лицо. – Дни моей матери сочтены. Прояви сострадание…
– Не вижу взаимосвязи, – обрываю резко. – Или наш с вами брак исцелит ее? Даст возможность воскреснуть?
– А ты стала циничной, Анечка, – натужно вздыхает Глеб. – Куда делись твои доброта и непосредственность? Милосердие, наконец!
– Их из меня дубиной вышибли, – усмехаюсь недобро. – Так старались, что даже Павлика не пожалели…
Горькие слезы вновь туманят глаза. А от отчаяния хоть на стенку лезь. Глеб! Это он виноват! И теперь смеет заявляться и говорить о милосердии. Обхватив себя обеими руками, отхожу к окну. Пытаюсь унять поднявшие голову безысходность и скорбь. О чем я думаю, глядя на заснеженный двор? О своей горькой судьбе и Глебе Агурском, лишившем меня самого дорогого. О погибшем муже и Аське, так никогда и не узнавшей отца. Два года после гибели Павлика я старалась собрать себя в кучу. Заново научилась верить людям и улыбаться. А как только вернулась к нормальной жизни, как снег на голову вновь свалился Агурский.
8. Тяжелый разговор
Прислушиваюсь к наступившей в комнате тишине и неожиданно замечаю несколько крутых иномарок, притаившихся около соседней девятиэтажки. И тот самый Порш во главе колонны. Как же я не догадалась?! Этой ночью мне точно из дома не выбраться. Небось, уже стоит охрана у подъезда, или у входных дверей. Твари! Теперь от них не избавишься. Удрать не получится. Со всех сторон обложили. Глеб не дурак. Вот так запросто не отпустит меня. Но кто ты такая, девочка, чтобы перечить самому Агурскому?!
Ушел он или нет? Прислушиваюсь. Кажется, пауза затянулась. Нечем крыть, Глеб Александрович? Слышу тяжелый вздох. Агурский поднимается с дивана и останавливается где-то позади.
– Убирайтесь, – даже не прошу, а требую я. – Нам не о чем разговаривать. И видеться с Асей я тоже вам не позволю.
– Зачем ты так? – слышу сзади рык Глеба. Крепкие руки обнимают меня за плечи. Притягивают к себе. – Я не причастен к гибели Павла. Пойми, маленькая дурочка! Это был несчастный случай…
– Да нет же! – круто разворачиваюсь к Агурскому и за малым не утыкаюсь носом в его грудь. – Вы подстроили аварию. Как тогда объясните, что ваш цепной пес остался жив, а мой муж погиб?!
Снова пытаюсь отстраниться, но Агурский не выпускает меня из железной хватки.
– Да пойми ты, – рычит, еле сдерживаясь. Давит тяжелым взглядом и со злостью выплевывает каждое слово. – Я не причастен к его гибели. Поверь, это так!
– Ну да, как же… – усмехаюсь горько. – Кто же тогда, если не вы? Кому еще выгодна была смерть моего мужа?
– Тебе, – сипло бросает Глеб, хватая меня за запястья. Пальцы, словно наручники, сильно обхватывают руки. Нависает, опаляя злостью и ненавистью. Будь воля Агурского, он бы тут же со мной расправился.
– Тогда почему же я до сих пор не вступила в наследство? Как вдова Павла, я имею на это право! Подумай сам, мыслитель хренов! – что есть силы отталкиваю Агурского. Но никак не могу вырваться. Бьюсь, как канарейка в клетке.
– Подумаю. Обязательно, – ухмыляется мой обидчик и добавляет примирительно. – Иди спать, Аня. Завтра все обсудим. Нам с тобой многое нужно решить.
– Нет никаких нас, – огрызаюсь я, – и завтра у нас тоже нет. Уходите. Я закрою за вами дверь и лягу спать. А то уже рассветет скоро.
– Я останусь здесь.
– Нет, – мотаю головой. – Я не смогу уснуть, когда посторонний человек шарахается по моей квартире.
– Я тебе не посторонний, Аня. Привыкай, – выдыхает Глеб и неожиданно разжимает пальцы на моих запястьях. – Спокойной ночи. Если думаешь, что я способен украсть фамильный сервиз или серебряные ложки, то приставь ко мне свою гребаную овчарку. И не вздумай сбежать. Я надеюсь на твое благоразумие. Я хочу защитить тебя и ребенка. Творится какая-то дичь. Но я пока не могу разобраться.
Лишь на секунду на лице Глеба мелькает растерянность.
«А если и вправду Агурский не причастен к гибели Павлика, кто же тогда? – стучится в башке неожиданная и неотвязная мысль. – Почему убили моего мужа? И грозит ли нам с Аськой та же участь?»
Чувствую, как тело колотит озноб, и даже не пытаюсь справиться с собственными страхами. В горле застывает ком, а слезы уже катятся по щекам.
