Леви заходит следом. Укладывает её вещевой мешок на полку шкафа в малой прихожей. Катрина тем временем вешает заснеженную куртку на стул просушиваться. Девушка слышит, как Аккерман прикрывает дверь. И почти сразу же поворачивает ключ в замке.

Кáта оглядывается, неопределённо хмурясь:

– Зачем ты… – его губы накрывают её скорее, чем слова растворяются в воздухе. Бишоп прерывисто выдыхает и, разгораясь, податливо отвечает на столь желанный поцелуй. Ладони Леви скользят по её спине, ложатся на поясницу, притягивают ближе. Чтобы не упасть от такого порыва, Катрина заполошно приобнимет его.

– Затем, Кáта. Не хочу, чтобы нам мешали… – отстранившись, с острой улыбкой коротко отвечает капитан. Бишоп чувствует, как невольно рассыпается в смехе, стоит Леви потянуть её к кровати и завалить на перину – даже удивительно мягкую для дорожного постоялого двора за Стенами.

Их руки жадно касаются друг друга, лаская и вспоминая. В этой встрече есть отдельная сладость, что исходит от неожиданности, но отчего-то оба капитана готовы поспорить, что Эрвин просто из вредности умалчивал нумерацию отрядов, раздавая задания на финальном собрании перед выходом за Стены.

Кáта вдруг ярко ощущает прошедшее время: их разлука была слишком долгой. Она напряжённо жмурится. Месяц их отряды шли в пути порознь, месяц они не виделись, не касались друг друга – всё это время были отдалены. И ей отчаянно хочется прекратить этот порочный круговорот, сломать цепь. Теперь глаза увлажняются пеленой слёз – от избытка нахлынувших чувств, что вдруг болезненно расплёскиваются в сердце. Бишоп раскрывает губы: даже если в ответ Аккерман выдаст что-то сдержанно скупое, Кáта уже не может в себе держать эти эмоции в себе:

– Я очень скучала по тебе, Леви… – всхлипывает она, теряясь в его сбитых поцелуях. С ним ей совершенно не страшно быть откровенной и беззащитной, это Катрина решила ещё давно, где-то на чердаке. Если любить, то всего и разом: по-другому она попросту не умеет. А Аккерман замирает, заслышав шёпот. Приподнимается, заглядывая в её глаза. На его губы ложиться самодовольная ухмылка, однако, когда Леви начинает говорить, голос звучит нежно.

– Я тоже, Кáта… – эти слова отзываются в её душе необычайным теплом и радостью. В полумраке спальни голубые омуты кажутся пасмурным небом: уютным, баюкающим. Таким родным. На мгновение Леви переносит вес на левую руку, и Кáте думается, что сейчас он снова наклонится и поцелует её. Она прикрывает веки, полагаясь на пульсирующее страстное чувство за грудиной, доверяясь мужу: в этом шатком мире, где даже стена Мария пала, Леви для неё – самый стоически надёжный человек.

Однако заместо поцелуя её щеки вдруг касается мозолистая ладонь. Распахнув глаза, Кáта сталкивается с Леви взглядом. И выражение чуткости и нежности, что отражено в каждой даже самой мелкой черте родного лица, пробирает приятным зябким фриссоном. Аккерман мягко улыбается, оглаживая её щёку, скользя подушечками чувственных пальцев по коже, зачарованно, словно тоже не до конца веря в действительность.

– Я тоже скучал… – Леви с любовью всматривается в искрящиеся зелёные омуты. – Очень скучал, любимая.

“Любимая”

Кáта отталкивается от перины и подаётся вверх, сбито хватаясь ладошками за его плечо и форменную рубашку, тяня к себе, ближе. Как можно ближе. После долгой разлуки, вновь видеть и касаться Леви кажется чем-то невообразимо обманчивым. Эфемерным. Аккерман тоже чувствует эту горечь, потому он и наклоняется, с запальчивой нежностью целуя жену.

Вечер окутывает спальню флёром интимности. Хоть оба капитана знают, что не так далеко, буквально за стенами, размещены их люди, а по коридорам наверняка ходит Гилберт, однако всё же комната закрыта, и какое-то время они могут быть только вдвоём. Одеяло шуршит, укрывая кожу от прохлады, что лишь усиливается, стоит вьюге заискивающе прокрасться рядом с вихрем снега. Но холод не страшен, когда рядом горячее сердце, что поддерживает биение другого. Шёпот мешается со сбитым дыханием, прикосновения – с поцелуями. Будто сообщающиеся сосуды их ласки, любовная нега и забота циклично возвращаются друг к другу, и, в конце концов, комната наполняется маятным жаром.

Наваждение постепенно спадает, словно форменный зелёный плащ с “Крыльями свободы”, отдавая бразды правления неспешной нежности. Аккерман клюёт её в губы, отстраняется, убирая завитой каштановый локон со лба. И рассматривает, потому как не может усладиться: Кáта улыбается ему, так открыто, до боли уязвимо. Наверное, решает, Леви, сейчас он выглядит также: весь без брони, без тени тайн, без маски “замкнутого, сосредоточенного капитана”. Но с ней ему не страшно рушить стены.

Аккерман проходится рукой по женскому плечу, оглаживает, разогревает.

– Ты восхитительна, любовь моя… – шепчет Леви, с особенным удовольствием заглядывая в нежные зелёные омуты. Она сладко расплывается в более широкой улыбке, что у уголков глаз собираются мелкие морщинки, с радостью видя, как тень настороженности ускользает с его лица – расправляется складочка меж бровей. Почему-то Леви всегда важно знать, всё ли в порядке, и Кáта потакает этой привычке.

Зимние сумерки, безраздельно царящие в спальне в столь поздний час, кажутся приветливыми. Катрина ещё пытается отдышаться, когда слышит краем уха скрип в коридоре – видимо, смотритель дома идёт мимо комнаты к чердачной лестнице. Леви тоже слышит – она уверена, может заслышал даже скорее неё – судя по тому, как напрягаются его плечи. Инстинкты охотника. Он замирает, прищуривается, но не перестаёт касаться, ласкать её распаренную кожу ладонью, просто взгляд голубо-серых глаз становится чуть отстраненным, замирает на маршрутной проекции Гилберта, словно Аккерман за человеком через стены следит. Опасный. Хищный. Её. Что-то необычайно трогательное скользит в этом рефлекторном жесте. И Кáта маятно улыбается, любуясь. Шум шагов недолог, быстро стихает.

– Леви… – она смело скользит ладонью по его щеке, рассеивая морок: хоть они и за стенами, всё же, сейчас зима, а в доме – два передовых отряда разведки и один снабженец. Им можно отвлечься, хотя бы ненадолго. Капитан невольно моргает быстро, отрезвлённо, как после сна. И наконец вновь смотрит на неё. Катрина чувствует, как искренность расплескивается в голосе, стоит лишь позволить словам слететь с языка: – Я люблю тебя… – шепчет тихо. Нежно. Леви медленно смаргивает. И его губы трогает мягкая улыбка.

– А я люблю тебя, Кáта…

Аккерман вновь коротко целует жену, оглаживает её ровную спину, чувствуя мелкие рубчики на коже, и притягивает к своей груди, к сердцу. Катрина расслабленно ластиться к Леви, более не опасаясь, что всё происходящее – сон, и сейчас она очнётся где-то подле камина Гилберта, с поволокой дрёмы в мышцах. Они ёрзают, притираются, расслабленно и беззаботно оставляя хаотичные поцелуи друг на друге. Бишоп ложиться на его твёрдую грудь, задевая ладошкой цепочку с кольцом, и прикрывает глаза, вслушиваясь в затихающий быстрый стук. Заверение, что Леви здесь, с ней, всё ещё живой.

– Леви?

– М? – сонно выдыхает он, мягко и инертно поворачивая голову на голос, ведя губами по её коже. Глаза прикрыты, но руки крепче обнимают – слушает.

– Завтра, как рассветёт, надо будет выдвигаться… – бормочет Катрина, сладко зевая.

– Как скажешь, ка-пи-тан… – он по-доброму фыркает, нежно лаская пальцами её открытую спину. Уже почти что дремлет. – Как скажешь…