Бишоп елозит, двигается, утыкаясь носом в основание сильной шеи, и выдыхает жаркий воздух. А Леви от такого полусонно, заторможено вздрагивает: знает же, маленькая шкодница, что это приятно. Его всегда мурашит, стоит коснуться шеи или волос – тут же млеет, словно кот, которого почесали за ухом.

– Часов за пять совершим марш-бросок через хребет и выйдем к станции, где ждут штабные координаторы… – шепчет Катрина, опаляя дыханием его кожу. И Леви, жмурится, потому что это уже игра не по правилам. Так и хочется сказать: “капитан Бишоп, щекотать чувствительные зоны супруга – попросту неспортивно”.

Метель завывает, а снег старательно и колко бьётся об окна, заставляя хлипкую конструкцию дребезжать. Леви всматривается в потолок, но считает не доски, а часы. Сейчас, зимой, светлеет поздно, а темнеет рано. У них ещё есть время понежиться в объятьях друг друга. Аккерман чувствует, как вздрагивает снова от её распаренных поцелуев и дыхания.

– Ка-та, – слетает с губ протяжно и сипло. Леви сдаётся. Лениво цепляет её подбородок, вынуждая посмотреть ему в глаза. И зелёные омуты ласково и безмолвно признаются в любви, мерцая в сумраке спальни. – Ты меня дразнишь?..

Она смеётся, озорно улыбается. Пытается вывернуться, но Леви не даёт: шутливо наклоняется, целует, едва касаясь:

– Кáта, негодница, ты дразнишься…

– Может, немного… – шепчет она, подаваясь ближе. Мажа поцелуями по его щекам, уголкам губ, кончику носа. Аккерман сбито выдыхает, затуманено смотря на жену. – Но мы так давно не виделись… Разве ты можешь меня в этом винить, Леви, милый?..

Леви не может. Он резко перекатывается, чувствуя, как смеётся в ответ на родной смех. Кáта поддаётся, улыбается, когда Аккерман вжимает её в перину, смотрит прямо на него и моргает – непроизвольно медленно, но так томно. Ночь укрывает их нежным батистовым кружевом продроги и счастья, сгущая темноту вокруг. Они оба понимают, что будет завтра: сборы отрядов, проверка упряжи и припасов, построение на свежем воздухе… Леви с усмешкой предугадывает, что Кáта наверняка решит испытать его в битве, закидав парочкой снежков. Он в долгу не останется. А после, насмеявшись вдоволь, им придётся снова быть невозмутимыми и прагматичными капитанами. Пусть так. Но это будет завтра. А пока неспешные поцелуи, ласковые касания и полудрёма – всё теряется в сумерках спальни; и вьюга ходит заискивающей поступью у дома, напрасно морозя заиндевевшими узорами окна: такие горячие и любящие сердца невозможно покрыть инеем…

Комментарий к Снежные хлопья

Вообще интересно было поставить этих двоих в ситуацию долгой разлуки. Мне кажется, что в Разведке такое волей-неволей случается, быть может, даже и чаще: иногда по надобности, иногда по вредности (мы не указываем пальцем, но все понимаем, о ком речь).

Собственно да, ещё тут присутствует некоторый околопостельный флёр, без какой-то конкретизации, но всё же. Думаю, это всё ещё входит в рейтинг R. Кстати, было бы интересно услышать ваше мнение, дорогие читатели, какие эмоции вызвала сцена в спальне, ахах) Буду рада, если хоть немного слов черканёте, хочется ясности)

А вообще, просто захотелось мне чего-то милого, уютного и сладкого, а то предыдущие главы были что-то слишком эмоционально напряжёнными: то ранения, то ссоры. Чтобы вы вообще понимали ситуацию: глава “снежные хлопья” — это десятый черновик после “бинтов и нитей”, ахах… Так уж получилось, видимо…

Спасибо за прочтение! Буду рада узнать Ваше мнение – пара слов, а уже приятно.

Всех люблю,

Цирцея ♡

P.S. может после экза я пробегусь по этому тексту и что-то подправлю, но пока так)

========== Бинты и нити ==========

Комментарий к Бинты и нити

Вы прочитали название, вы догадались, что здесь будет происходить, ибо когда ещё требуются бинты и нити в разведке?)

Разведкорпус возвращается с экспедиции растрёпанным и изрядно поредевшим. Жалкая и безрадостная картина. Горожане, встречающие солдат у ворот стены Мария, лишь качают головой и перешёптываются – открыто, без экивоков, даже не пытаясь замаскировать ярое недовольство:

– Разве их не было больше?

– И не говори. Ведь на деньги из казны людей гробят ни за что…

– Бесталанные… А в нашем районе люди едва на мясо скопить могут за неделю с этими податями на таких неудачников…

– И чем вы послужили Человечеству? – выкрикивает вдруг молодой голос с пылким жаром.

Эрвин невольно всматривается в спину командора, заслышав эти пересуды. Смит задаётся вопросом, сделает ли Шадис хоть что-то после очередного провала, решится ли на давно напрашивающиеся перемены: введёт ли построение-радар или пересмотрит тактику ведения боя?.. Однако кажется, будто Кита Шадиса народные кривотолки и волнения не задевают. Главнокомандующий как ни в чём не бывало строго отдаёт команды, привычно хмурится и прикрикивает на любопытных мальчишек, чтобы те не лезли под копыта лошадей. Остаётся загадкой, с чем связана такая толстокожесть этого смурного человека.

Эрвин отчего-то решает, что виной тому бумажная порука: всё равно все отчётные документы будут вдумчиво писать подчинённые, высчитывая число потери – человеческой и материальной, а Шадис лишь поставит подпись, прочитав выверенные командирами рапорты. Даже похоронки командор подписывает слепо: он не вглядывается в имена, за него это делает Эрвин. Методично переносит фамилии из списка пропавших и погибших за Стенами в бланки, что получат семьи погибших.

Разведка сворачивает на менее людную улицу, курсируя по городу к следующей стене. Смит вдруг расчётливо прикидывает, что нужно будет выполнить по прибытии в штаб и в какой последовательности. Объём предстоящей бумажной волокиты помечается в сознании красным флажком: слишком много придётся заполнять. Эрвин холодно сжимает поводья и хмурится, размышляя, кто лучше всего подойдёт на должность пишущего раба. В голове сами собой всплывают списки раненых, которые точно не смогут ближайшие месяцы выполнять привычные тренировочные манёвры.

Эрвин оглядывается на ближайшую повозку, которую сопровождала его группа, и натыкается взглядом на Катрину Бишоп, что едет близко к лазаретной телеге, конвоируя её с правой стороны. Изредка лейтенант переглядывается с кем-то внутри и улыбается. Эрвину не требуется отдёргивать полог, чтобы понять, кто переговаривается с охраной. Леви. Заключение хирурга о нём звучало как “месяц без усиленной физической нагрузки, рекомендован отпуск по больничному листу”. Помимо Аккермана в этой повозке – четыре человека: Нанаба, Гергер, Моблит и Васкес; распаренные жарой и качкой, они наверняка спят. Ближе к хвосту колонны есть ещё несколько кибиток с ранеными.

Командир едва улыбается, размышляя. Месяц. Это даже больше, чем требуется, чтобы заполнить подотчётные формы.

– А раненых посмотри сколько… – жалостливо причитает молодая девушка, замечая повозки. – И такие молодые…

Среди прохожих вдруг разносится вздох:

– А в этой… Неужели? Нет, ты только посмотри, это же он! – Эрвин выцепляет в голосе восторженность и тут же хмурится: был уговор, чтобы солдат в повозках не было видно толпе. – Это же сильнейший воин человечества – капитан Леви!

Двое мальцов, невесть откуда взявшиеся, с ловкой дошлостью тут же подаются ближе, прошмыгивают через ряд конвойных и принимаются бежать рядом с разведкой. Ребятам не больше десяти; загорелые, белобрысые братья пытаются то ли просто зацепиться за край повозки, то ли даже в неё влезь. Они наскоро забираются на подножку, огульно свистя.