Ритуал, пусть и не относящийся к запрещенным, но сложный и опасный для обеих сторон, а потому используется крайне редко. В особых, так сказать, случаях. И выходит, что случай особый?

Особее некуда.

– Я понимаю ваши опасения, но… все будет происходить в Петербурге, отчасти потому, что там у вас знакомых нет, верно? Вы начинали там службу, но это было давно…

…и никто не заметит, сколь вдруг переменился Демьян Еремеевич, ведь, если можно передать внешность свою и голос, и ауру другому человеку, то с повадками куда как сложнее.

– И беспокоиться вам не о чем. Мой человек не позволит ничего, что повлияло бы на вашу жизнь и репутацию.

Вот о репутации Демьян заботился менее всего.

– А мне что останется делать?

– Вам? Отдыхать… у нашего ведомства в Гезлёве неплохая санатория имеется, аккурат для людей, которые ущерб здоровью имеют. И само место тихое, курортное, самое оно, чтобы в себя прийти. Так как, согласны?

Будто у него выбор имелся.

Демьян кивнул.

– Чудесно… – обрадовался Никонов. – Просто-таки чудесно… вот увидите, Демьян Еремеевич, все у нас получится, все сладится. И возьмем мы этих сволочей с поличным. А если повезет, то не только этих, но и всех, кто против Империи умышляет.

[1] В нашем мире в период с 1901 по 1917 год жертвами революционного террора стало около 17 тыс. человек (из них примерно 9 тыс. – в период Революции 1905–1907 годов).

…неделя.

И это была самая длинная неделя в жизни Василисы. И даже теперь, стоя на перроне, она до конца не могла поверить, что у нее и вправду получилось.

Она… уезжает?

– Может, еще раз подумаешь? – в отличие от Марьи, которая, единожды приняв решение, больше не возвращалась к нему, Александр был непривычно хмур. Идея Василисы ему не нравилась, причем категорически.

– Я уже думала.

А вот Марья и провожать не пришла.

Зато букет прислала. С карточкой. И теперь Василиса пыталась понять, как ей управиться с огромным этим букетом, из которого норовила вывалиться карточка, сумочкой и дорожным саквояжем. Впрочем, саквояж держал Александр, причем обеими руками, то ли потерять опасаясь, то ли иной какой напасти.

На людей он поглядывал хмуро, с подозрением.

А было людно.

Вокзал кипел жизнью. И, говоря по правде, в толчее этой, в суете, захлестнувшей всех и каждого, от того степенного господина, сопровождаемого тремя молодыми людьми, по виду приказчиками, до шустрого мальчишки-разносчика, Василиса чувствовала себя неуютно.

– Все равно не понимаю, – Александр отступил, пропуская пухлую дамочку во вдовьем темном наряде, но с лицом румяным и донельзя довольным. – Почему нельзя подождать? Через пару месяцев у меня вакации начинаются, тогда бы и поехала. А я тебя сопроводил.

Василиса не сдержала вздоха, благо, тот утонул в протяжном свисте паровоза. Состав, окруженный облаками пара и силы, вползал на перрон. И толпа, до того занятая своими делами, вдруг отступила, подалась назад в едином движении. Если бы не Александр, Василиса не устояла бы. Ее вдруг потянуло, толкнуло на Александра, который подхватил под локоток, не позволив упасть.

– Не надо меня сопровождать, – произнесла она тихо, не сомневаясь, что услышана не была. – В конце концов, я уже взрослая…

Она оглянулась и замолчала.

Не Александр.

Ее держал не Александр, а совершенно незнакомый господин в сером шерстяном пальто. И не жарко же ему! День ныне солнечный, тепло уж совсем по-летнему.

– Простите, – Василиса смутилась несказанно. А господин, отпустив ее, поклонился. И отступил в сторону. И исчез, будто бы его и не было.

– Вася! Вася, ты где?! Вася…

– Тут, – приподнявшись на цыпочки, Василиса помахала рукой.

Она хотела было двинуться навстречу, но люди… вдруг их стало столько, что, казалось, еще немного – и Василиса утонет в этом человеческом море. Одни спешили покинуть вагоны, другие столь же торопливо, будто опасаясь, что поезд уйдет без них, протискивались ко входу. То тут, то там раздавались протяжные свистки. И голоса. Ноющие и возмущенные, преисполненные раздражения, требующие, уговаривающие.

– Не стоит подходить ближе, – ее руки вновь коснулись, потянули от толпы. – Сейчас все успокоится.

– Спасибо.

Василиса сказала это вполне искренне, и знакомый уже господин чуть склонил голову, показывая, что принимает ее благодарность.

– А… это всегда так?

Она крутила головой, пытаясь разглядеть среди толпы Александра.

– Так ведь день субботний, – ответили ей так, будто это что-то да объясняло. А после, верно, поняв, что не понимает Василиса подобного объяснения, сказали. – Многие едут к морю. А те, кто живет у моря, сюда, чтобы по городу погулять или вот на базар.

Мимо, распихивая толпу руками, не замечая вовсе, казалось, куда идет, шествовала весьма корпулентная женщина. На груди ее висела сумка, еще две, раздувшиеся до крайности, она держала в руках. А сзади нее, пыхтя от натуги, волочил тележку тощий мужичонка.

– Тем более, что из-за ремонта путей утренний поезд отменили, вот нагрузка и выросла, – женщину господин проводил рассеянным взглядом.

А Василиса позволила себе разглядеть этого случайного спутника.

Не стар.

И не молод. Не… она с трудом удержала улыбку. Морок был хорош, он не столько менял лицо, сколько рассеивал внимание.

– Вась, вот ты где… – Александр все-таки пробился и смерил господина преподозрительным взглядом. – Тебя ни на минуту оставить нельзя. Идем.

– Спасибо вам, – Василиса произнесла это тихо, отчего-то не сомневаясь, что будет услышана. И легкий кивок подтвердил ее догадку.

– А я Марье говорил, что на автомобиле тебе удобней будет… а она мне… двенадцать часов… ну да, поездом оно быстрее, но все равно… Боже ты мой, какой кошмар…

– Это потому что суббота. И поезд утренний отменили из-за ремонта путей…

– Ремонта? – Александр фыркнул, и звук получился донельзя громким. – Взорвали их.

– Кого?

– Пути. Потому и пускают теперь поезда в обход, – он вдруг спохватился и замолчал, насупился, нахохлился, как в детстве, когда полагал, что его несправедливо обижают. Василиса не торопила. Они шли по перрону, людей на котором не становилось меньше – напротив, они прибывали и прибывали, исчезая в огромных коробах вагонов.

Вот зеленые, четвертого класса[1], что даже снаружи выглядят донельзя потрепанными. Краска, наложенная в несколько слоев, облупилась, и сквозь нее то тут, то там проглядывала темная волглая древесина. Лишенные крыши, они походили на загоны, в которые с непонятным упорством стремился люд. Александр потянул в сторону, да и сама Василиса рада была отступить. Облепившая вагон толпа гудела, и в гуле этом слышалась угроза.

– Прицепили только пару. Всех не возьмет, – сказал Александр. – Люди злятся и…

Единственный вагон третьего класса гляделся ничуть не лучше, и народу рядом было не меньше. И Василисе вдруг подумалось, что ехать сегодня вовсе не обязательно, что она может подождать и до завтрашнего дня или вовсе до понедельника. А то и вправду взять автомобиль, хотя на автомобиле точно дольше получится.

Да и не отдаст Мария.

Пока ее собственный, заказанный в Петербурге, не прибудет, она семейный никому взять не позволит, найдет тысячу и одну причину…

– Неспокойно, – Александр зашагал быстрее, благо, людей стало меньше. Возле «дилижансов»[2] публика держалась куда как более приличная.

– Где?

– Да везде… ты, Вась, иногда газеты почитывай.

– Я читаю, – возразила Василиса, разглядывая прелестного вида шляпку, что несказанно шла юной особе. Сама же особа вертелась подле маменьки, и короткая, пожалуй, на грани приличия юбка ее обвивалась вокруг стройных ножек на радость мрачного вида господам. Господа держались в отдалении и курили. И пряный сигарный дым смешивался с запахом горячего металла и карамели.

– Не только те страницы, где рецепты печатают, – уточнил Александр. – Народники снова бузят. И пути взорвали. Третьего дня… об этом, правда, не писали. В отместку за Лапшина, что он им город взорвать помешал. Только об этом тоже не писали, но знающие люди говорят. Там… сложно все. Вот…