– И у меня племянники. Двое. Пока двое, – она вновь улыбнулась и кивнула на меню. – Вы были, кажется, голодны.

Был. Вот только… цены в этой ресторации как-то чувство голода унимали. Оно, конечно, Демьян не был беден, да и статский советник от щедрот то ли своих, то ли государственных пять тысяч выделил во поддержание должного образа. Но тратить их на ресторацию было как-то… неудобно.

– Весьма советую консоме из рябчиков, – сказала она.

За семьдесят пять копеек?

– Стерляди паровые… боюсь, будут не той свежести. Рыбу все же надо готовить, когда гости едят суп, а здесь это невозможно. А вот филей с трюфелями должен быть неплох.

– Думаете?

– Я люблю готовить, – сказала она и слегка покраснела, словно в этой ее любви было что-то в высшей степени неприличное.

– А на десерт?

– Ореховое парфэ или пломбир. К сожалению, сложно сказать, что удастся лучше… пломбир, насколько знаю, берут уже готовым. И если заказывали в приличном месте, то будет вкусно. А вот парфэ главное не переморозить.

Она вновь отбросила прядку, которой за ухом не сиделось. Эта прядка все норовила упасть на лицо, его перечеркивая. И Демьян поспешно отвел взгляд. Вдруг да не так поймут? С девицами никогда-то не угадаешь, что им в головы прехорошенькие взбредет.

Меж тем раздался протяжный гудок, предупреждая, что стоянка, сколь бы долго ни продолжалась она, все же подошла к концу.

[1] Речь о Евстолии Рогозинниковой, арестованной за участие в покушении на Столыпина. Она притворилась душевно больной, чтобы после с помощью мужа сбежать из больницы. А спустя неделю после побега явилась на личный прием к начальнику Главного тюремного управления Максимовскому и выстрелила ему в лицо. В платье Евстолия напихала динамита, но подрывать себя, как планировалось, не стала.

Обед проходил в неловком молчании. Василиса совершенно не представляла, о чем следует говорить. И Марья бы, конечно, разозлилась, потому как уж она точно не стала бы теряться в присутствии мужчины, пусть и довольно странного.

А тема?

О чем говорят приличные девушки из благородных семейств? О погоде. О театре. Или вот еще о книгах можно. Василиса дважды собиралась, но… ее спутник выглядел столь задумчивым и сосредоточенным, что она так и не решилась.

В конце концов, ее ведь не обязаны разговорами развлекать. И вообще ничего не обязаны. И… поезд тронулся, дрогнул столик, зазвенели бокалы, коснувшись друг друга сияющими боками. А Демьян Еремеевич вздрогнул и очнулся.

– Извините, – сказал он, в который уж раз. – Филей и вправду хорош.

– Вот только трюфелей здесь нет, – Василиса выдохнула. О еде тоже говорить было можно. Впрочем, та же Настасья утверждала, что запретных тем вовсе не существует, что все это – глупости прошлого, с которыми следует бороться найрешительнейшим образом. А Марья, услышав этакое, поджимала губы и слегка хмурилась. Самую малость.

Но в отличие от Марьиного супруга, Настасья этакой малости не замечала. Или замечать не хотела.

И Василису наверняка одобрит.

Может, даже вновь позовет к себе, в Париж. Или она уже не в Париже? И придется придумывать достойную причину, чтобы не ехать. Или все ж поехать? Посмотреть? Хотя… Настасья заговорит про образование и университет, а в университет Василисе хотелось еще меньше, чем замуж.

– Думаете?

– Трюфельное масло. Оно дешевле. И вкус дает схожий весьма, – Василиса сложила вилку и нож, и руки убрала. – Но самих трюфелей я ни кусочка не нашла…

– А по цене будто только их и ели.

Он проворчал это и тут же спохватился.

– Не подумайте, я…

– У меня есть деньги, – поспешила сказать Василиса.

– Нисколько не сомневаюсь. Но все же позвольте оплатить счет. Или вы из этих… которые… полагают, что женщине никак нельзя позволять… ну… – он явно смутился, не зная, как завершить фразу. И рукой взмахнул, а поезд покачнулся, и рукав задел за край высокого стакана, опрокидывая его на пол. Потекла лужа, расплылась, впитываясь в ковер.

– Извините, – вздохнул Демьян, хоть бы беды в том не было никакой. Ковры наверняка зачарованы, вон, темное пятно почти исчезло, а половой, появившийся будто из ниоткуда, стакан убрал. Спустя мгновенье на столе появился новый, столь же высокий, как прежний. – Порой я неловок.

– Я тоже, – Василиса отлично понимала нынешние его чувства.

Ее платье, которое имело несчастье пострадать от вишневого пунша, в отличие от ковра зачаровано не было. Да и людей в гостиной собралось куда больше, чем в ресторации, где ныне никому-то до Демьяна Еремеевича с его неловкостью дела нет. А вот на Василису смотрели все.

Неприятный был случай.

И Марья, пусть ничего не сказала, но…

– Бывает, – она ободряюще улыбнулась. – И нет, я не из суфражисток. Да и вовсе… даже моя сестра, которая воистину суфражистка, полагает, что порой они чересчур уж… активны.

Парфэ оказалось весьма неплохим, вот только вновь же вместо ванили использовали новомодный ванилин, который, пусть и обладал весьма схожим ароматом, но тот был каким-то слишком уж ярким, не столько оттеняющим истинный вкус сливок, сколько напрочь его перебивающим.

Хорошо, что Василиса не поленилась и потратила время, упаковывая приправы. Александр, конечно, ворчал, что она тратит время на пустое, но как знать, удастся ли ей в Гезлёве настоящую ваниль купить? И будет ли она свежею, или же, как часто водится, пересушенной и утратившей часть волшебства? А корица? Сколько ее портится лишь оттого, что в лавках ленятся разобрать ящики, разложить хрупкие палочки по отдельным пакетам, убрать их в защищенную от сырости зону…

Мысли свернули не туда.

А на нее смотрят, верно, ожидая продолжения беседы.

– Сестры у меня очень… разные. Марья живет здесь. Она замуж вышла. Давно. И детей у нее двое… мои племянники. И она княжна. Муж ее обожает. И не только он. Марью обожают все. Она красивая.

Только не в красоте ведь дело. Точнее не в одной красоте. И как рассказать, что даже у Василисы, к сестрициной магии привыкшей, сердце сбивается, когда Марья вплывает в комнату. Что вокруг нее-то, словно вокруг единственного солнца, собираются все, будь то капризные старухи, что с превеликим удовольствием в каждом ищут недостатки, но в Марье не находят, что совсем юные барышни, взирающие на Марью с восторгом. А о мужчинах и говорить не приходится.

– А Настасья уехала. Давно уже. Она училась, но потом поняла, что здесь, в Империи, женщин долго всерьез воспринимать не станут. Она так сказала, – Василиса аккуратно доела парфэ, хотя привкус ванилина сделался до крайности навязчив. И даже ледяная вода с лимонным соком от него не избавили. – Ей предложили работу во французской лаборатории, при тамошнем университете. Она согласилась и вполне довольна. Изучает теперь способности некоторых веществ к накоплению магических эманаций. Или к передаче? Я совершенно ничего в науке не смыслю.

– А брат?

– Учится. В Высшем имени Его императорского Величества Николая I Дворянском Институте. Пока лишь первый общий курс завершил и теперь спорит с Марьей куда дальше идти. Она его в боевики отправляет, но у Сашки талант. Из него чудный артефактор получится. Если, конечно, сумеет настоять на своем. Но с Марьей это сложно… знаете, как бывает? Она и слушает вроде, а все равно не слышит. И если решает сделать по-своему, то и делает. Только и Сашенька, пусть и младшенький, а все одно упрямый до невозможности… точь-в-точь, как она. Правда, оба в том ни за что не признаются.

– Вы их любите, – сказал Демьян Еремеевич. А вот он к парфэ не притронулся. Сладкого не любит?

– Да. Это странно?

– Нет. Отнюдь. Просто… что-то сегодня я постоянно попадаю в неловкие ситуации, – он усмехнулся.

– Не только вы.

И Ляля, которая должна бы встретить Василису в Евпатории, непременно углядела бы в этаком совпадении перст судьбы. А потом стала бы шептать, что к господину надобно приглядеться. Что господин этот неспроста появился на жизненном пути Василисы, что и возраста он самого подходящего, не молодой, но и не старый. Собой, пусть не особо красив, но и не страшен.