– Я… ошибся.

– Не вы, Демьян Еремеевич, не вы… вы, сколь понимаю, поступили именно так, как и должно.

– Люди погибли.

– Погибли, – согласился Никонов и повернулся к окну. Посмотрел. День выдался на редкость погожий. Солнце светило ярко, выбеливая светом своим, что стены, что камни мостовой. Зеленели дерева. Цвели петунии в высоких цветочницах.

Прогуливались дамы.

Кавалеры.

– Людям случается гибнуть, – теперь Никонов говорил тише. – И порой смерть эта кажется великой несправедливостью. Но правда в том, что справедливость вовсе понятие преотносительнейшее. А люди… мы с вами, да и они, присягу давали. И служить клялись, не щадя живота своего. И раз уж вышло, то да… лучше они или вот вы, чем те, кто вовсе к делам подобным непричастный.

Он кивнул в сторону окна.

Наверное, в другой раз Демьян согласился бы. И ныне тянуло согласиться, признать, что малой кровью он откупился от большой, заткнуть совесть ноющую раз и навсегда, но не выходило.

– Случись взрыв в ином месте, пострадавших было бы больше, в разы больше… вы слышали о крушении яжского поезда? Или, быть может, о взрыве на Каюличском химическом заводике, где погибли семнадцать человек? Конечно, слышали. Кто ж не слышал? Известные дела, хотя и не такие известные, как крушение поезда Его императорского Величества, – Никонов от окна отвернулся, встал спиной, будто заслоняя город от Демьяна. – Это те, которые на слуху. Но вот вряд ли вы знаете, что за прошедший год было убито и ранено три тысячи шестьсот одиннадцать чиновников[1]. А с начала нынешнего состоялось уже более семи тысяч покушений, часть их удалось предотвратить, однако не все, далеко не все… к величайшему сожалению, жертв избежать не удалось.

Он сложил руки за спину, наклонился, будто разглядывая собственные туфли.

– И эта зараза множится, несмотря на все наши усилия…

Демьян все же справился со слабостью.

– Пару месяцев тому мы провели большую чистку, что весьма не по вкусу пришлось некоторым господам, которые известны своей, если позволено будет выразиться, широтой взглядов и тесными связями с заграницей. К сожалению, фигуры вовсе не того толка, которые нам позволено трогать без веских на то причин, а доказательств… доказательств причастности оных к делам недобрым нет.

Никонов ковырнул носочком пол. И обратил взгляд свой на Демьяна.

– Нам удалось изрядно ослабить эту их, так называемую, Боевую организацию, и мы, говоря по правде, понадеялись, что в весьма скором времени и вовсе избавимся от этой проблемы. Однако же…

– Не вышло?

– Не вышло, – Никонов обошел палату, которая была невелика. Остановился у белесой стены, единственным украшением которой была пара лубочных икон. – Не просто не вышло, но, боюсь, все куда сложнее…

Он повел шеей в одну сторону, а после в другую, будто стал вдруг тесен воротник кителя.

– Серпа мы знаем. Проходил по паре дел. Уж пять лет, как погибшим числился, что удивительно, да… а вот спутники его из новых, но с опытом. А значит, взяли мы не всех, но, полагаю, лишь тех, кого нам кинули, словно кость собакам.

И вот теперь Демьян ощутил в словах статского советника гнев.

Дернулись крылья хрящеватого носа. Полыхнули на впалых щеках пятна румянца. И нижняя губа выпятилась, будто бы снедала Никонова глубочайшая обида. И обиду эту он не скоро позабудет.

– Ничего… всех найдем… воздадим по заслугам, – неожиданно бодро произнес он и, повернувшись к Демьяну, продолжил. – Полагаю, что взрыв, случись он там, где планировалось, стал бы своего рода заявлением, что Боевая организация жива и в полной силе пребывает, да… это многих бы воодушевило. А уж известия о новом оружии…

Он развел руками и громко хлопнул.

– Извините. Порой накатывает. Так вот… о чем это я? Ах да… полагаю, ваши весьма смелые действия не только спасли множество жизней, но и отвесили пощечину всей этой, прости Господи, швали.

Демьян нахмурился.

А Никонов, сунув руку в китель, вытащил сложенный вчетверо листок, который и протянул.

– Прочесть сможете? – поинтересовался он весьма вежливо.

– Это…

Демьян прочел.

Дважды.

В первый раз – шевеля губами, проговаривая каждый слог, потому как бледные буквы, почти сливавшиеся с темным бумажным фоном, скакали и расплывались, а общий смысл ускользал.

– Ваш смертный приговор, – подсказал Никонов, наблюдая за Демьяном превнимательно. – Боюсь, не без нашего участия. Пришлось несколько подтолкнуть. Это было несложно. Пара хвалебных статей в газетах. Представление к ордену за ликвидацию ячейки этих, с позволения сказать, народных освободителей…

Орден, значит.

– И вот уже…

…приговор впечатления не произвел.

Странно.

Демьян ведь слышал о подобных бумаженциях, отправленных по почте, порой с нарочными или курьерами, спрятанных в букетах ли цветов, в коробках ли с сигарами. Слышал о том, что находили их в местах самых неожиданных, и уже потому самим фактом своего появления вызывавших страх. Ведь, коль не удалось уберечь Его императорское Величество, что говорить о простых людях? Вот только Демьян страха не ощутил. Напротив, в душе появилось этакое предвкушение.

– Вижу, в вас не ошибся.

– Значит, я…

– Нет, дорогой мой Демьян Еремеевич, вы у нас, конечно, личность прегероического толку, но вот для активных действий ныне негодная.

Это было… пожалуй, обидно.

Никонов вскинул руки.

– Не хмурьтесь, Демьян Еремеевич, не хмурьтесь. Вам о здоровье думать надобно. О том, чтобы восстановиться поскорее, на службу вернуться… к слову, как вы отнесетесь к переезду? Пусть не Петербург, но вот Москва… большой город, шумный и бестолковый во многом. Порядку там не хватает… и люди, способные оный навести, нужны… и вновь хмуритесь? Не желаете? Да, да, помнится, вам уже случилось в Москве бывать, а после перевели, не знаю уж, кому вы там не угодили, но ныне ситуация иная. И чинить вам препон никто не станет. Так что… время подумать у вас будет. А пока… будущий герой, которого, возможно, наградит сам император лично, как это водится с героями, завтра отправится поправлять здоровье в закрытом пансионе близ Петербурга, куда он был доставлен особым распоряжением статского советника Никонова. Впрочем, это уже не так и важно.

Никонов прищурился, а от улыбки его у Демьяна холодок по спине побежал.

– Естественно, время от времени в газетах будут печатать новости. Скажем, о том, что выздоровление идет своим чередом… о подготовке к торжеству… о присвоении очередного чина. Или не очередного? Возможно, что и подвинуть выше получится.

– Вы их дразните.

– Не без того. Я хочу, чтобы для них ваше устранение стало первостатейной задачей, – он потер руки. – И полагаю, добиться того будет не так, чтобы сложно. А уж там мы постараемся организовать удобный случай. И мои люди не оплошают.

В этих словах почудился укор, который Никонов угадал.

– Это не упрек вам. Ваши люди и так сделали больше, нежели в силах человеческих. И поверьте, Его императорское Величество умеет награждать за службу. Никто не будет забыт. Но… дело, да… наше с вами. Сегодня вас отпустят. Целитель ваш, конечно, не сказать, чтобы рад, но и особых возражений не имеет. Физически вы восстановились если не полностью, то почти. А с прочим, по собственному его признанию, он помочь вам не способен.

Сегодня?

Не то, чтобы Демьян возражал. Напротив, он устал от госпиталя, от палаты этой, от окна и собственной немощности, однако ведь Никонов пришел вовсе не для этого душевного рассказа. И статский советник не обманул.

– Мои люди сопроводят вас до квартиры. И организуют охрану, что весьма естественно в нашей ситуации…

– Что от меня нужно?

– Немного крови и согласие на обряд замены, – Никонов смотрел прямо и серьезно. – Поверьте, человек, который займет ваше место, в достаточной мере опытен, чтобы здраво оценивать риски. И силен. И ему случалось прежде работать в… подобных непростых ситуациях.

Замена?