— Так ты признаешь, что кончаешь. — Я чувствую, как его ухмылка прожигает мне затылок.

Я отворачиваюсь от него, чувствуя, как краснеет мое лицо.

— Иди на хрен.

— Ты продолжаешь это говорить. — Он наклоняется, касаясь губами моего уха. — Я могу отвести тебя наверх, и мы сможем обсудить достоинства разных видов секса, если хочешь.

Я отталкиваюсь от него, вставая и увеличивая расстояние между нами.

— Давай выдвигаться, если мы собрались.

Николай ухмыляется мне.

— Ладно. Давай отправимся в поход.

Он ведет меня в помещение, похожее на гостевой дом, но оказавшейся самым милым сараем, который я когда-либо представляла. Он достает из шкафа две винтовки, и я мгновенно чувствую, как мой желудок сжимается от страха. Это происходит на самом деле. Я снова чувствую себя сумасшедшей из-за того, что представляю себе что-то настолько диковинное, но, возможно, именно так поступают богатые люди, когда у них заканчиваются способы развлечься, а потом он протягивает мне одну из винтовок, и я чувствую, как мой лоб морщится от замешательства. Почему он вооружает меня, если охотится за мной? Это часть игры, посмотреть, смогу ли я дать отпор? Какого хрена он это делает?

Я ничего не понимаю из того, что здесь происходит.

— Я собираюсь показать тебе, как этим пользоваться, — говорит он, — и ты должна меня выслушать. Это не игрушка.

— Я знаю. — Я прищуриваюсь, глядя на него, мой страх на мгновение отодвигается в сторону его постоянной способностью выводить меня из себя. — Я не ребенок.

— Я просто хочу убедиться. — Он отходит от меня, показывая, как держать винтовку, демонстрируя на себе.

— Мне обязательно оружие? Что, если я просто… пойду с тобой? — Я выпаливаю эти слова, прежде чем успеваю толком подумать о них. Мне не нравится, как это ощущается в моих руках, или идея нести за это ответственность. Я думаю, какая-то маленькая часть меня надеется, что, если я просто соглашусь с его планом "похода и охоты", у него исчезнет все хищническое влечение, которое у него есть.

Глупо? Если у тебя есть пистолет, ты можешь защитить себя. Но, у меня нет ни малейшего представления о том, как на самом деле им пользоваться. Я больше беспокоюсь о том, чтобы сделать за него его работу и случайно застрелиться этим.

Николай хмурится.

— Это то, чего ты хочешь?

Сказать ли мне "да"? Сказать ли ему, что я не хочу нести ответственность за оружие? Или я беру его и, возможно, играю именно так, как он хочет? Я перевожу дыхание, все еще не совсем уверенная в том, что собираюсь сказать, и вдруг в моей голове начинает формироваться идея. Если он действительно хочет поохотиться на меня, я не думаю, что его удастся отговорить только потому, что я не приму его предложение об оружии. Но, возможно, если я буду осторожна и не выведу его из себя слишком рано, я смогу сделать больше, чем просто защищаться, если он нападет первым.

Может быть, я действительно смогу выбраться отсюда.

— Нет, я попробую. Тебе будет что мне показать. — Я изо всех сил пытаюсь улыбнуться ему, стараясь быть убедительной. — Ты хотел, чтобы мы стали ближе во время нашего "медового месяца", верно?

Николай поднимает бровь, и на мгновение мне кажется, что он, возможно, уловил, о чем я думаю. Но затем он кивает и встает позади меня, помогая мне приспособиться к тому, как держать винтовку.

Он стоит очень близко. Я ненавижу себя за то, что у меня учащается пульс в горле, когда я чувствую, что его руки касаются моих. Я должна ненавидеть каждый раз, когда он прикасается ко мне, сейчас больше, чем когда-либо. Предполагается, что зайчонок не хочет, чтобы волк его съел. Но у меня перехватывает дыхание в тот момент, когда я чувствую, как он касается меня, как тепло его тела проникает в мое. Я не хочу его, повторяю я снова и снова в своей голове, но что-то внизу моего живота сжимается, когда он шепчет мне на ухо инструкции, которые, я знаю, я должна запомнить.

Я собираюсь сделать все, что в моих силах.

— Ты не готова ко всему этому? — Спрашивает Николай, когда мы начинаем спускаться по тропе, ботинки хрустят по снегу. Ночью снова выпал снег, и мои ботинки немного увязают в нем, когда мы поднимаемся в гору.

— Что натолкнуло тебя на эту идею? — Я прищуриваюсь, глядя на него, пока мы идем, прекрасно осознавая, что я уже немного запыхалась. Сколько себя помню, у меня был абонемент в спортзал, но находиться на улице на неровной тропе в снег и холод, это совсем другое.

— Ты просто не выглядишь так, как будто это то, к чему ты привыкла. — Он с любопытством смотрит на меня. — Но ты хорошо подтянута, а ты говорила, что у тебя нет никаких хобби.

— Я не часто выходила. — Я пожимаю плечами, пытаясь сделать вид, что в этом нет ничего особенного.

— Под “не часто выходила” — Николай смотрит на меня. — ты предпочитала прогулки в парке или ходила в зал?

— Да, я ходил в спортзал. — Я поджимаю губы, надеясь, что он найдет другую тему для вопросов. Я не хочу говорить о моей жизни в детстве или о том, насколько не защищенной я была со своим отцом.

— Ну, я имею в виду… я тоже хожу в зал. — Он смеется коротким, резким звуком. — Но на улице, я думаю, гораздо приятнее.

— Неужели? — Я дрожу. Даже пальто, которое я позаимствовала, недостаточно, чтобы полностью предотвратить озноб.

— Ты достаточно скоро согреешься. На его лице появляется что-то похожее на искреннюю улыбку. — Или…

— Я знаю. Ты меня согреешь. — Это должно быть саркастично, когда я это говорю, но выходит почти как внутренняя шутка между нами. Как будто мы устанавливаем какую-то гребаную связь.

Чего, блядь, я хочу меньше всего.

Он снова смотрит на меня.

— Это действительно все, что ты делала? Ты просто ходила в спортзал и шла домой? Это не очень похоже на хорошую жизнь.

Я должна держать рот на замке. Я не должна позволять ему заманивать меня в очередную ловушку. Но что-то в том, как он продолжает давить, доводит мои и без того натянутые нервы до предела, и я свирепо смотрю на него, внезапно слишком разозлившись, чтобы не огрызнуться в ответ.

— У меня всегда было время только на это — выдавливаю я, убирая пряди волос с лица одной рукой. — Каждая секунда моей жизни была распланирована, потрачена на подготовку к продаже такому человеку, как твой отец. Такому, как ты. Но мой отец не планировал, чтобы это соглашение превратилось в брак, или чтобы мой неожиданный новый муж брал меня на охоту. Так что нет, я не была готова к этой конкретной поездке.

Николай долго молчит, пока мы идем.

— Мне жаль, что твоя жизнь так долго была такой узкой, зайчонок, — наконец говорит он. Он внезапно останавливается, поворачиваясь ко мне с выражением лица, которое я не совсем понимаю. Оно выглядит почти сожалеющим. Как будто он о чем-то думает и гадает, мог ли бы он сделать это по-другому.

— Может быть, мы сможем это изменить, — говорит он наконец. — Это все намного больше, чем был твой мир, Лиллиана. Он может быть совсем другим.

— Так и должно было быть. — Утверждение не такое резкое, как я ожидала. Такое ощущение, что тот кратковременный прилив гнева уже начал покидать меня, и я чувствую усталость. Я устала от игры, в которую Николай играет со мной. Устала от непонимания того, что здесь происходит на самом деле: почему он женился на мне, почему он иногда такой холодный и похотливый, а иногда кажется шокирующе нормальным. Устала гадать, когда упадет вторая туфля и начнется насилие, которого я ожидаю от любого соглашения, которое я принимаю. Например, если это начнется сегодня, с охоты Николая на своего маленького зайчонка.

Он все еще смотрит на меня, стоящую посреди тропы.

— Ты хорошо выглядишь на морозе, зайчонок. — Его глаза скользят по моему лицу, и я вижу в них знакомый жар. — У тебя носик и щечки порозовели. Мне нравится, когда ты краснеешь.

Я бросаю на него свирепый взгляд, но в нем не так много яда, как обычно. Я не хочу наслаждаться его комплиментами. Сейчас, как никогда, я не должна этого делать. Но я чувствую теплый румянец, когда он говорит это, вероятно, только усиливая румянец на моем лице, который, по его словам, ему нравится. Я никогда не получала особых комплиментов в своей жизни, до Николая. Когда мой отец делал мне комплимент, это всегда казалось грязным. Это никогда не касалось только меня саму. Это всегда было о том, что я смогу сделать для него, когда-нибудь в будущем. Любая красота, или ум, или очарование, или грация, или юмор, которыми я обладала, всегда удостаивались комплиментов только с точки зрения того, как это может сослужить ему службу, в конечном счете.