— Я еще сделаю из тебя знатока вин, — говорю я ей, соскальзывая обратно в воду и ставя свой бокал на край.

— Я думаю, это время было бы потрачено впустую. — Она делает еще один глоток. — Сомневаюсь, что у них был бы совсем другой вкус.

— Ну, есть только один способ выяснить. — Я наблюдаю за ней, когда говорю это, и выражение ее лица не меняется. Я не знаю, почему я чувствую желание познакомить ее с новыми вещами, показать ей, что жизнь, частью которой она сейчас является, не обязательно должна быть тюрьмой, как она думает. Как бы я ни старался не обращать на это внимания, такое чувство, что она продолжает пробиваться обратно.

Я допиваю виски, а затем указываю на окно от пола до потолка.

— Давай выйдем на улицу.

Лиллиана смотрит на меня так, как будто я сошел с ума.

— Там холодно. Ниже нуля.

— Это приятно, когда ты в горячей воде. Поверь мне.

Как только я вижу выражение ее лица, я понимаю, каким нелепым было это заявление. Конечно, она мне не доверяет. Я вижу момент, когда она раздумывает, спорить или нет, а затем пожимает плечами.

— Хорошо. Но если я почувствую, что у меня отмораживаются сиськи, я немедленно вернусь в дом. И лягу спать.

— Какой же у тебя грубый язык. — Цокаю я и позволяю своему взгляду скользнуть по ее обнаженной груди, позволяя ей увидеть, насколько мне нравится смотреть на нее, когда она обнажена для меня вот так. — Договорились, зайчонок. Но если ты пойдешь спать, я пойду с тобой. Так что просто помни это.

Она больше не спорит со мной по этому поводу. Она следует за мной через отверстие из граненого стекла, которое ведет к открытой части бассейна, от воды поднимается пар, и я вижу легкое покалывание гусиной кожи на ее руках и верхней части плеч. Я почти хочу, чтобы она сказала, что слишком холодно, и я смогу отвести в постель.

Я вижу, как ее взгляд скользит по пейзажу, и я хочу увидеть ее реакцию. Здесь красиво: земля, покрытая снегом, деревья, возвышающиеся на заднем плане, темное небо, усыпанное звездами. У меня возникает внезапное желание рассказать ей, как сильно я люблю приезжать сюда, каким расслабляющим я нахожу это место вдали от моего отца и обязанностей нашей семьи. Как часто мне нравится приходить сюда одному, когда я могу, и как ее присутствие здесь…

Что именно я хочу ей рассказать? Я не должен говорить приятных вещей, Лиллиана сейчас не самый приятный собеседник, по крайней мере, в общении. Интересно? Я не думаю, что она воспримет это как комплимент, тем более она уже знает, как сильно мне нравится трахать ее.

— Здесь прекрасно, — мягко говорит она, и, возможно, это одна из первых искренних вещей, которые я от нее услышал, без оттенка сарказма или едких комментариев. Я думаю, она понимает, как только слова слетают с ее губ, что она сказала, потому что она отводит взгляд, обхватывая себя руками. — И холодно, — добавляет она, как будто вспомнила, что ей все это не должно нравиться.

Я двигаюсь по воде к ней, обнимаю за талию, притягивая ее спиной к себе, и наклоняюсь, касаясь губами ее плеча, где кожу покалывает.

— Ты действительно выглядишь немного замерзшей, — бормочу я. — Может, нам подняться наверх и согреться?

Она мгновенно напрягается.

— Все не так уж плохо.

— Ты скорее замерзнешь, чем позволишь мне трахнуть тебя снова? Это не так уж плохо, Лиллиана. Я довел тебя до оргазма больше раз, чем ты за всю свою жизнь. В конце концов, ты сказала, что никогда даже не прикасалась к себе.

Я жду, когда она признается, что она сделала в первую ночь в особняке. Я понятия не имею, сколько еще раз она заставляла себя кончить за две недели между той ночью и нашей свадьбой и это сводит меня с ума, когда я представляю это, но я знаю, что она сделала в ту ночь, после того как я прикоснулся к ней в кабинете. Скажет она мне или нет, еще предстоит выяснить.

— Ты уверен в себе, — натянуто говорит она, все еще обнимая себя руками. — Может быть, я притворялась.

— Я знаю разницу. Но если ты не понимаешь… — Я позволяю одной из своих рук скользнуть по ее животу, ниже, чуть выше того места, где, как мне кажется, я мог бы найти ее горячей и влажной, если бы прикоснулся к ней там. — Я мог бы помочь напомнить тебе. И не волнуйся, — добавляю я, мои пальцы поглаживают гладкую обнаженную плоть в верхней части ее киски и чувствуют ее дрожь. — Достаточно скоро ты будешь наполнена мной.

Она отстраняется от меня, скользя по воде, пока между нами не оказывается расстояние в несколько вытянутых рук.

— Такие речи действуют на женщин? — Бросает она мне через плечо, отворачиваясь, пытаясь не дать мне смотреть на ее обнаженную грудь. — Потому что они на меня не действуют, Николай.

— Иногда. — Я следую за ней и чувствую вспышку горячего возбуждения. Это не требующая особых усилий погоня, но, тем не менее, это погоня, и здесь, в темной тишине, где нет ничего, кроме заснеженного леса, я чувствую, что она моя добыча. Симпатичный маленький зайчонок, ждущий, когда я поймаю его и сожру.

Она пытается отодвинуться от меня, но я хватаю ее за талию, притягивая спиной к себе, позволяя ей почувствовать, что я снова тверд, когда я прижимаю свой член к ее заднице.

— Может быть, пришло время подняться наверх, — шепчу я ей на ухо и чувствую легчайшее подергивание ее бедер, ее задница непроизвольно прижимается ко мне от ощущения моего члена, прежде чем она спохватывается.

Лиллиана может притворяться, что я ей совсем не нужен, но мало-помалу она выдает себя. Я веду ее обратно в дом, давая ей полотенце, пока собираю нашу одежду. Она упирается, когда мы начинаем идти к лестнице, и я смотрю на нее, качая головой.

— Я могу отнести тебя наверх, Лиллиана, но тебе и близко не понравится, когда мы поднимемся туда, если ты заставишь меня это сделать.

Она смотрит на меня, ее губы поджимаются, но она следует за мной. Здесь происходит странное перетягивание каната, которое я не совсем понимаю, которое постоянно выводит меня из равновесия, и мне это не нравится. Я никогда не могу сказать, что заставит ее сдаться, а когда я хочу сдаться, она, кажется, чувствует и борется сильнее.

Она заставляет меня чувствовать, что я схожу с ума, и все потому, что я не могу оставить ее на милость отцу, хотя это я уже придумал для нее или для себя. Все потому, что я хочу ее сам. Потому что я не могу заставить себя выбросить ее из голы.

Я включаю свет в спальне, и меня снова вознаграждает тихий, непроизвольный вздох Лиллианы. Она оглядывается, ее глаза слегка расширяются, когда она замечает огромную кровать с балдахином в деревенском стиле, узловатый сосновый пол, толстый меховой ковер перед каменным камином, железную люстру, висящую над бархатными креслами с подголовниками рядом с книжной полкой и окном, из которого открывается вид за его пределами. Тут есть балкон, но для него слишком холодно.

— Я разведу огонь, — говорю я ей. — В шкафу есть халат, но не беспокойся об этом. Я хочу, чтобы сегодня вечером ты была обнажена для меня. Ты можешь распаковать свои вещи завтра.

Она пристально смотрит на меня, когда я иду к камину.

— Как ты можешь говорить это так небрежно? — Возмущается она. — Ты не можешь просто приказать мне быть голой. Предполагается, что это…

— Что? — Я поворачиваюсь и смотрю на нее, присаживаясь на корточки перед камином. — Как это должно быть, Лиллиана? Потому что я могу гарантировать, что мой отец тоже не оставил бы тебе выбора, и он был бы гораздо менее нежен по этому поводу.

Она тяжело сглатывает при напоминании.

— Ты мог бы отпустить меня, — тихо говорит она. — Ты мог бы трахнуть меня и отпустить.

— Нет, я не мог, — просто говорю я ей и оставляю все как есть.

Она стоит несколько долгих секунд, пока я начинаю разводить огонь, а затем краем глаза я вижу, как она начинает расхаживать по комнате, осматриваясь, все еще прижимая полотенце к груди. Она больше не подходит ко мне близко, пока в очаге не начинает бушевать огонь, и тогда я встаю, сбрасываю свое полотенце и прочищаю горло.