Николай снимает рубашку, и я стараюсь не смотреть. Но я не могу. При всей моей ненависти к нему, при том, что я не хочу быть его женой… он чертовски великолепен. Его мышцы растягиваются и изгибаются, когда он снимает рубашку и бросает ее на соседнее сиденье, демонстрируя всю эту татуированную плоть, чернила, растекающиеся по его груди и животу, по плечам и вокруг рук в узорах, на которые я не позволяла себе толком смотреть. Я никогда не хочу, чтобы он поймал меня на том, что я пялюсь. Но вот так он выглядит смертельно красивым, и на короткую секунду я позволяю себе просто смотреть.

Его руки тянутся к поясу, и он делает мне знак.

— Снимай одежду, зайчонок, — говорит он своим низким, хриплым голосом, и я чувствую, как у меня в горле учащается пульс.

Я не двигаюсь.

— Я не хочу, — говорю я тихим голосом, ненавидя себя за это, но если неповиновение не сработает, тогда я могу попытаться вызвать сочувствие. Я могу попытаться обратиться к любой другой его стороне, которая, кажется, проявилась здесь.

Челюсть Николая напрягается.

— Помнишь, раньше я сказал, что ты узнаешь, если я отдам тебе приказ? Раздевайся.

Его ремень расстегивается, и его руки задерживаются на нем. У меня внезапно возникает видение того, как эта кожа складывается, ударяясь о мою кожу, и я не уверена, откуда это берется. Он никогда напрямую не угрожал ничем подобным. Хуже всего то, что я испытываю странный укол жара от этой идеи.

— Мы собираемся насладиться водой вместе, — мягко говорит он, его пальцы расстегивают молнию. — И я собираюсь насладиться тобой без одежды. Так что сделай это, зайчонок. На этот раз я делаю это для себя.

У меня нет выбора. Я знаю, что у меня его нет, и это злит меня еще больше.

— Отлично, — шиплю я, хватая подол своей футболки и стягивая ее через голову. Я не собираюсь чувственно раздеваться для него.

Я чувствую на себе его взгляд, когда бросаю футболку на пол.

— Теперь бюстгальтер, — говорит он низким и ровным голосом.

— Ты теперь собираешься решать, в каком порядке мне раздеваться?

— Ты делаешь это для моего удовольствия, Лиллиана. — Снова звучит мое имя, но теперь оно звучит более декадентски на его языке, его акцент усиливается, как будто он смакует его произнесение. От этого у меня по спине пробегает дрожь, и что-то сжимается внизу живота, и я пытаюсь бороться с этим ощущением. Такое чувство, что это замедляет меня, затягивает на дно. Притягивает меня к нему. Если я попытаюсь угодить ему, возможно, у меня будет больше возможностей сбежать.

Я протягиваю руку за спину, расстегивая бюстгальтер. Я слышу низкий звук, который он издает своим горлом, когда видит мою грудь, почти рычание предвкушения, и я заставляю себя посмотреть на него, опустив ресницы, бросаю лифчик на пол и тянусь к пуговице своих джинсов.

— Медленно. — Его голос теперь более хриплый, полный вожделения, от которого дрожат мои руки. Его взгляд скользит по моему телу, и я вижу, как сильно он меня хочет.

В этом есть что-то немного пьянящее, например мысль о том, что этот могущественный мужчина так сильно хочет меня. Это то, во что я могу влипнуть, если не буду осторожна. Что-то, что могло бы меня погубить, если бы я позволила этому.

Я медленно спускаю джинсы с бедер, стягивая вместе с трусиками, в качестве последнего акта бунта. Я знаю, что он захочет, чтобы я сделала это отдельно, но я не хочу уступать ему весь контроль.

— Хорошая девочка. — Слова мягки, как патока, на его губах, и я снова чувствую покалывание тепла на своей коже. — Но тебе следовало оставить трусики.

Он все еще полуодет, и я знаю, что это такое…сила, которая исходит от того, что он все еще частично одет, в то время как я стою тут голая. Я знаю, ему это нравится. И мне не должно, но если я этого не делаю, тогда почему я чувствую влажный жар, собирающийся между моих бедер, эту боль, распространяющуюся по мне, когда я стою тут под тяжестью его взгляда?

Я знаю ответ на этот вопрос, и он мне не нравится.

— Ты все равно собирался сказать мне снять их.

— Конечно. — Он начинает стягивать с себя джинсы. — Но это было бы мое решение.

Он наполовину возбужден, когда снимает штаны, и я вижу, как он напрягается, когда смотрит на меня, его член поднимается, его взгляд снова скользит по моему обнаженному телу.

— Давай, зайчонок — мягко бормочет он, направляясь к бассейну и указывая на меня. — Я тебя не съем. Пока.

Боже.

От воспоминаний о его языке между моих бедер у меня слабеют колени. Я задерживаю дыхание, следуя за ним, и одна из худших частей всего этого, то, что мне нравится. Это не тот мир, к которому я стремилась, сегодняшний вечер определенно понравится мне больше всего… если бы он мне действительно нравился.

Я бы хотела, чтобы все это нравилось мне. Уединенный домик, романтическая атмосфера, вкусный ужин, который он сам приготовил для нас, а теперь купание нагишом в роскошном бассейне с подогревом и вид на заснеженный пейзаж прямо за нами, все это из области фантазии. Это не та фантазия, которая у меня когда-либо была, но та, которая, возможно, у меня могла бы быть, если бы я когда-нибудь почувствовала, что для меня это возможно. Было бы так легко позволить себе погрузиться в это. Принять, что это моя нынешняя жизнь. Это мое будущее. Попытаться найти в этом какую-то форму счастья. Но это означало бы отдать победу ему. И цепляться за свой отказ наслаждаться всем, что он мне предлагает, это все, что мне осталось. Конечно, не по моей собственной воле или выбору.

— Лиллиана. — Я слышу раздражение в его голосе. — Иди сюда.

В словах есть четкий порядок, и это снова вызывает у меня непокорность, но я все равно иду. Я вхожу в воду, тепло обволакивает меня, поднимаясь до талии, и я чувствую на себе взгляд Николая.

— Приятно, не так ли? — Он делает шаг ко мне, вода плещется вокруг его бедер, и он тянется ко мне, притягивая меня ближе.

— Да, — признаю я. Нет смысла лгать. Вероятно, это одна из лучших вещей, с которыми я когда-либо сталкивалась, и он это знает.

Почему? Я спрашиваю себя снова и снова, когда он притягивает меня к себе и опускает свой рот к моему. Зачем соблазнять меня таким образом? Зачем вообще пытаться быть романтичным? Какой в этом смысл? Он получил то, что хотел. Я у него есть, столько, сколько он хочет. Я могу бороться с ним, но не могу прямо отказаться. Я всегда думала, что соблазнение, это для мужчин, которые не могут просто взять. Николай уже взял меня. Поэтому все это кажется таким бессмысленным. Если только это не просто потому, что он хочет, чтобы я сдалась и попалась в его ловушку. Он просто хочет поймать своего маленького зайчонка.

Я не могу помешать ему поцеловать меня, но я не целую его в ответ. Я стою там, в воде, его пальцы сжимают мою талию, а его полные, мягкие губы наклоняются к моим, и я притворяюсь, что ничего из этого не происходит.

Он может получить кое-что из того, что хочет. Но не все.

НИКОЛАЙ

Зачем я это делаю?

Вопрос застревает у меня в голове, когда я целую ее и чувствую, как она деревенеет под моими прикосновениями. Почему я вообще беспокоюсь? Если я хочу удовольствия, я могу его получить. Мне не нужно соблазнять ее, чтобы она оказалась в моей постели. Мне не нужно делать ничего из того дерьма, которое я натворил сегодня вечером только для того, чтобы трахнуть ее.

Но я хочу чего-то большего.

Я хочу ее подчинения. Я хочу ее желания. Я хочу, чтобы она признала то, в чем не может признаться даже самой себе, что она хочет меня. Что она хочет того, что я могу с ней сделать, что я могу ей дать.

Я сказал, что не собираюсь причинять ей боль. Разве это не самая жестокая вещь из всех… заставить ее сдаться, а затем забрать все?

Я ничего не забираю. Она по-прежнему будет моей избалованной женой. Я просто буду тем, кто контролирует ситуацию. Тем, кто решает, привлекает ли она мое внимание и когда именно. Я не буду чувствовать себя таким расстроенным. Диким. Нуждающимся. Такой человек, как я, не должен нуждаться. Ни в ком и ни в чем. Мир склоняется передо мной, а не наоборот.