— Ты собираешься вот так открыть дверь?

Он ухмыляется мне.

— Почему бы и нет? Ты бы предпочла сама в своем состоянии? — Он указывает на меня, прекрасно зная, что скрывается под простыней, и я свирепо смотрю на него.

— Я приму это как отказ. — Он шагает через комнату, оглядываясь еще раз со злобным выражением на лице. — Кто знает? Может быть, женщина снаружи увидит это и захочет этого больше, чем моя хорошенькая жена.

Он показывает на свою эрекцию, и мое лицо вспыхивает. Я чувствую мгновенный, раскаленный добела прилив ревности при мысли о том, что другая женщина видит, прикасается, трахается с Николаем, и это сводит меня с ума, потому что я не хочу его. Я должна быть в восторге от мысли, что любая другая женщина заберет его из моих рук. Это означало бы конец сосредоточению его внимания на мне. Но мысль о том, что он трахает кого-то другого так, как он был со мной прошлой ночью…

Я выкидываю картинку из головы, потому что внезапно чувствую горячие, беспричинные слезы, обжигающие глаза, и ненавижу себя за это. Я ненавижу все это.

Он открывает дверь, и официант снаружи, насколько я понимаю, мужчина вкатывает тележку в комнату. Мужчина ненадолго замолкает, его взгляд скользит по кровати, и я внезапно отчетливо осознаю свои обнаженные плечи над простыней и то, насколько очевидно, что я обнажена под ней. Интересно, догадывается ли этот мужчина, что я вся в сперме. Сервер смотрит на меня на секунду дольше, чем нужно, и лицо Николая искажается от ярости.

— Убирайся нахуй! — Рычит он, делая шаг к мужчине, и я никогда в жизни не видела, чтобы кто-то двигался так быстро.

Дверь за ним закрывается, и я свирепо смотрю на Николая.

— Ты даже не дал ему чаевых.

— Ему повезло, что я его не задушил, учитывая то, как он на тебя смотрел.

— Перестань вести себя так, будто тебе не насрать. — Я плотнее заворачиваюсь в простыню. — Тебе на меня наплевать.

— Меня волнует, что кто-то смотрит на то, что принадлежит мне. — Его взгляд скользит по мне, и я вижу голод, который не имеет ничего общего с едой на тележке рядом с ним.

Я открываю рот, но не могу ничего возразить. Я не знаю, почему это так на меня действует, то, как он это говорит, когда называет меня своей. Я не хочу быть его. Я хочу быть свободной. Но что-то в этом сжимает мой живот и заставляет меня каждый раз краснеть.

— Я уберу простыни после того, как мы поем и оденемся, — говорит Николай, беря тарелку. — Их нужно будет отнести моему отцу.

— Ты это серьезно? — Мой голос звучит тише, чем мне хотелось бы, когда я говорю это, и Николай поднимает глаза, выражение его лица испуганное. Думаю, это один из немногих случаев, когда мне удалось застать его врасплох.

Мои щеки пылают при мысли о том, что перед Паханом будут выставлены окровавленные, покрытые спермой простыни, чтобы он увидел доказательства того, что его сын трахал меня. Не то чтобы он все равно не знал, вчера была проклятая свадьба, но что-то в идее отца Николая, небрежно рассматривающего оставшиеся улики, вызывает у меня тошноту в животе.

— Это традиция, — коротко говорит он.

— Это традиция для тебя жениться на дочери какого-то безымянного солдата братвы? — Я выплевываю. Я знаю, что нет реального смысла бороться с этим, это все равно произойдет, но, кажется, я не могу остановиться.

— Тебе не обязательно спорить из-за каждой мелочи. — Он ставит тарелку и идет к кровати. Я все еще вижу форму его члена в боксерах, все еще наполовину твердого. — У нас нет выбора, Лиллиана. Выброси это из головы.

Я чувствую, как жар на моих щеках усиливается, горячие слезы подступают к глазам. Я не совсем уверена, почему именно это так сильно на меня влияет, но я ненавижу это. Мне ненавистна мысль о том, что отец Николая увидит окровавленные простыни. Это все равно что выставлять напоказ перед ним свой позор, свое заточение, как будто от меня осталось всего лишь пятно на свадебной кровати.

— Здесь нечего стесняться, — говорит Николай почти нежно, как будто он может слышать мои мысли. — Тебе даже не обязательно там быть. Это ерунда, зайчонок.

— Я бы хотела, чтобы ты просто трахнул меня и отпустил. — Я слышу слезы, угрожающие моему голосу, и я тоже это ненавижу. Я так старалась бороться с ним, не показывать слабости, но я чувствую себя такой уставшей после прошлой ночи. Снова и снова я понимаю, что это навсегда. Тонкое золотое кольцо на моей левой руке с таким же успехом могло бы быть стальными кандалами, потому что оно так крепко держит меня взаперти.

— Я бы никогда не удовлетворился только одним разом.

Когда он произносит это, в его голосе слышатся глубокие, грубоватые нотки, которые я начинаю распознавать как желание. Что-то сжимается глубоко внутри меня, когда я слышу это, ответ, с которым я ничего не могу поделать, но я стискиваю зубы, все еще крепко прижимая простыню к груди. Я вижу, как его член дергается под боксерами, наталкиваясь на ткань, и я качаю головой, когда вижу, как он стягивает их.

— Я не могу, — шепчу я, зная, как я близка к тому, чтобы умолять, не так, как он хочет, но, тем не менее, умолять, а я не хочу умолять его ни о чем. — Мне слишком больно. Я не смогу это снова вынести.

Его член теперь выглядит еще больше, при дневном свете в комнате, достаточно близко, чтобы дотронуться. Я вижу пульсирующие вены, толстый обхват почти касается его пресса, и я чувствую укол боли при мысли о том, что он снова толкает его в меня. Я не могу этого сделать.

— Все в порядке, — говорит он, направляясь к кровати, и я отшатываюсь.

— Я действительно не могу. — Я с трудом сглатываю. — Я не разыгрываю недотрогу, Николай, я не могу…

— Я знаю. — Он толкает меня обратно на подушки, положив одну руку мне на грудь, его пальцы сжимают простыню и оттягивают ее от меня, несмотря на мои попытки вернуть ее обратно. — Вместо этого я тебя успокою.

Сначала я не понимаю, что он имеет в виду. Я слишком сосредоточена на том, чтобы оставаться прикрытой, халат давным-давно потерян, и у меня не было ничего, кроме простыни, но Николай стягивает ее, открывая мою голую, пропитанную спермой кожу его голодному взгляду. Он опускается на колени между моих ног, его руки почти нежно прижимаются к внутренней стороне моих бедер, когда он раздвигает их, и он издает низкий стон.

— Ты действительно выглядишь нежной. — Его пальцы слегка поглаживают мои внешние складочки, и я стискиваю зубы, сдерживая вздох, который может быть от удовольствия или боли, я не уверена, что именно. Сейчас все кажется запутанным. — Я могу помочь тебе с этим.

— Я не… — Я тяжело сглатываю, когда он наклоняется, его пальцы слегка поглаживают мою покрытую синяками внутреннюю часть тела, пока он раздвигает мои ноги, а затем я чувствую теплую ласку его языка, когда он нежно прижимается ртом к моим бедрам.

Это заставляет меня замолчать. Я не ожидала нежности или удовольствия. Я видела, как ему тяжело, и я не думала, что он откажется от своей собственной потребности ухаживая за мной. Честно говоря, я никогда не представляла, что кто-то может сделать это со мной. Я не думала, что человек, которому я была продана ради продвижения моего отца, будет настолько озабочен тем, чтобы доставить мне удовольствие своим ртом. Я не могла представить, что мужчинам действительно нравится это делать. И я, конечно, не думала, что Николаю понравится. Но его язык скользит по моей киске, как будто это его заводит. Его язык скользит по моему входу, слегка облизывая, как будто он пытается унять болезненность. На ощупь тепло, влажно и так чертовски приятно, и я чувствую, что дрожу, пытаясь подавить любой признак того, что мне это нравится.

Николай медленно вздыхает, его рот на мгновение покидает мою киску, когда он смотрит на меня, его волосы беспорядочно падают на лицо.

— Нет смысла притворяться, что тебе это не нравится, зайчонок, — говорит он мне почти раздраженным голосом. — Просто позволь себе чувствовать это.

Но я не могу.

Он не понимает, что признание в удовольствии означает уступку. Я уступлю ему дюйм, с которым, я знаю, он будет бегать, требуя от меня все больше и больше, пока он не заставит меня признать, что я хочу его член, что это приятно, что мне нравится, когда он меня трахает. Он бы давил и давил, если бы я доставила ему хоть малейшее удовлетворение, признав, что горячее, влажное скольжение его языка по моей киске похоже на гребаный рай.