Вершилов спросил тогда:

— Себя ты тоже, наверное, причисляешь к самым необходимым, к лучшим из лучших?

— Да, — ответил Вареников. — Угадал. Я конечно же не быдло, а необходимый, незаменимый, один из лучших, из самых избранных…

Глаза его смотрели серьезно, совершенно серьезно, без единой искры улыбки: разумеется, он был убежден в справедливости своих слов, как же иначе? Вершилову вспомнилось все то, что было спустя годы, их последний разговор здесь, в его кабинете, когда Вареников признался ему в своей нелюбви, больше того, в ненависти, которая постоянно жила в нем, вспомнилось постыдное разбирательство сперва на партбюро, позднее на общем собрании…

Надо отдать должное Вареникову: он держался спокойно, даже вызывающе, ироническая усмешка прочно прижилась на его губах, почти каждый вопрос он повторял, словно бы не веря, словно бы сомневаясь. «Так, — говорил он. — Стало быть, где и когда я познакомился с моим пациентом Ткаченко? — И, переждав какое-то время, как бы обдумывая каждое слово, отвечал все с той же насмешливой улыбкой: — Это было, если быть совершенно точным, в одна тыща семьдесят седьмом году, в санатории, в Геленджике, в сентябре месяце, когда был так называемый бархатный сезон…»

Он открыто засмеялся в лицо Самсонову, секретарю партбюро. Это когда Самсонов спросил его: сколько денег он получил у Ткаченко?

«Сколько я получил у Ткаченко? — повторил он вопрос и, помедлив, ответил: — Все мои, если хотите знать…»

Да, так было. Как выразилась Зоя Ярославна, он невероятно фрондировал, показывая всем и каждому свое презрение. Но это все была игра, одна лишь игра, ничто другое.

Потому что, как стало после известно, у следователя во время допроса он резко переменился, раскис, стал умолять о прощении и все валил на Ткаченко, на одного лишь Ткаченко, который добился своего и совратил его, совершенно безукоризненно честного, порядочного, без единой пылинки на совести человека…

«Ладно, — оборвал самого себя Вершилов. — Ни к чему вспоминать о Вареникове. Его нет и больше не будет…»

В дверь постучали. Вошла Клавдия Петровна.

— На пятиминутку, — пропела вежливо, стоя на пороге. — Все уже собрались, ждем вас…

— Иду, — торопливо отозвался Вершилов. — Прошу прощения, как это я оплошал? Вроде бы никогда не опаздываю…

— Бывает, — снисходительно проговорила Клавдия Петровна. — Да и на этот раз припоздали всего лишь минуты на три…

В ординаторской уже все собрались, ждали одного только Вершилова. Правда, почти тут же вслед за ним, запыхавшись, вбежал доктор Самсонов, но на него как-то не обратили внимания, уже привыкли к тому, что он постоянно опаздывает, ему прощали: больная жена, ребенок, жизнь трудная, к тому же еще недавно обитал где-то за городом, случалось, электрички не ходили, хорошо, что Вершилов уступил ему квартиру в Москве, в новом кирпичном доме, он хоть немного свет увидел.

Первой начала докладывать Клавдия Петровна, дежурившая ночью:

— Всего больных в отделении семьдесят три человека, наиболее тяжелые Мотылькова, Ямщиков, Бурмейстер. У Мотыльковой наблюдается известная ремиссия, некоторое клиническое улучшение, последний анализ крови дал повышение гемоглобина, уже не тридцать четыре, а тридцать восемь…

— Стало быть, все-таки улучшилась гематологическая картина, — заметила Зоя Ярославна. — Уверена, это из-за венгерского препарата, только из-за него одного.

— Полагаю, не только из-за него одного. — Вершилов слегка приподнял ладонь. — Не будем приписывать все это венгерскому препарату…

— И все-таки, — не сдавалась Зоя Ярославна. — Как бы там ни было, а препарат могучий…

— Дальше. — Клавдия Петровна зачем-то сняла очки, снова надела. — Значит, так: у Ямщикова резко повысилась температура, тридцать восемь и два.

— Однако, — пробормотал доктор Самсонов. — Вот оно как…

— Однако, — подхватила Клавдия Петровна, — он просит выписать его под расписку: внук женится, а Ямщиков непременно жаждет побывать на свадьбе.

— Ему бы только на свадьбах гулять, — шепнула Вика Соне, — в самый, что называется, раз.

— Не выпишем, — твердо заметил Вершилов. — С такой температурой ни под какую расписку ни за что не дам разрешения.

— Правильно, — поддержала Зоя Ярославна. — Пусть внук женится без него, авось как-нибудь выдержит его отсутствие!

Алевтина не сдержалась, прыснула в ладошку, но тут же, смутившись, опустила глаза, притворно строго нахмурилась.

— Еще вот что, — вставил доктор Самсонов. — Виктор Сергеевич, я опять напоминаю о бактерицидных лампах. Главврач уже тысячу раз обещал обеспечить наши палаты бактерицидными лампами, а воз и ныне там, пока что не светит ни одна лампочка!

— Зато в гематологическом уже в семи палатах установили бактерицидки, — вставила Вика, — сама видела…

— Вот как?

Вершилов записал размашистым почерком в раскрытую перед ним на столе тетрадь: «Не забыть поговорить о бактерицидных лампах». Подчеркнул красным карандашом. На миг задумался. Пиши не пиши, чем хочешь подчеркивай, а почему-то медлят установить в их отделении эти самые лампы. Сколько раз уже заводил разговор о них с главврачом, и всегда один и тот же ответ: «Да, да, непременно, все будет сделано».

Он обернулся к Вике:

— Вы что, своими глазами видели эти лампы в гематологии?

— Вот как вас вижу.

Он еще раз подчеркнул свою запись красным карандашом. Сегодня же поговорить с главврачом, на этот раз самым что ни на есть серьезным образом, подождет пару дней, если опять не будет ламп в отделении, пойдет в министерство, на прием к замминистра. Больше ничего другого не остается…

Между тем Клавдия Петровна стала перечислять, какие кому были проведены процедуры, к кому ночью вызывали дежурного врача…

— Вот еще что, — вмешалась Зоя Ярославна. — Не забудьте сказать о Долматовой.

— Да, да, — подхватила Клавдия Петровна. — Сейчас скажу: сильно повысилась температура, кашель, тяжелое дыхание, Зоя Ярославна подозревает пневмонию…

— Боюсь, что да, — кивнула Зоя Ярославна. — Сейчас получу анализ крови — и тогда решится все. Но полагаю, не ошиблась…

Вика шепнула Соне:

— Ее дружочек сам не свой, не отходит от нее.

— Ко мне тоже несколько раз подходил, спрашивал: не созвать ли консилиум? Я говорю, это вы с доктором посоветуйтесь, — сказала Соня. — А он не слушает меня, одно талдычит: консилиум, чтобы самых знаменитых врачей к ней вызвать, какие только есть в Москве!

Вика усмехнулась, как показалось Соне, деланно:

— Любовь, ей, как говорится, все возрасты…

Соне почудилось, Викин голос звучит необычно грустно, глянула на нее, Вика весело улыбнулась ей, сощурив умело подмазанные глаза.

«Показалось, вовсе она не грустная», — успокоенно подумала Соня.

Пятиминутка закончилась, и Вершилов сразу же пошел навестить Елизавету Карповну Мотылькову.

— Обход через час, — бросил на ходу Зое Ярославне. — А сейчас я пойду к Елизавете Карповне, еще вчера хотел навестить ее, да не вышло, вызвали в горздрав.

Елизавета Карповна встретила Вершилова в дверях, увидела его, улыбнулась:

— Виктор Сергеевич, а я гулять собираюсь…

— И я с вами, — сказал он.

Вместе с нею вышел в коридор. Она медленно шагнула вперед, внезапно качнулась. Он успел подхватить ее.

— Что? Голова кружится?

— Нет, — она пыталась улыбнуться. — Нет, что вы, все в порядке.

Постояла немного рядом с ним.

— Идемте дальше…

Он медленно шагал рядом с нею, стараясь шагать в ногу, не забегать вперед. Взял ее под руку, она сказала:

— Что вы, не надо! Я сама могу идти…

Какая это была тоненькая, изглоданная болезнью рука, поистине кожа до кости, ничего больше. Но глаза смотрели весело, сухие губы улыбались. Она шла сама, своими ногами, то и дело взглядывая на него, как бы приглашая полюбоваться ею, и время от времени повторяла:

— А я не устала! Ни капельки! Ни на вот столечко…

«Все мы, если копнуть поглубже, дети, — думал Вершилов, вернувшись в свой кабинет. — Все какие есть. Даже старые, умудренные долгой жизнью, сумевшие набраться житейского опыта, все одно дети…»