«Она такая же, как и я, — грустно подумала бабушка, глядя на оживленное лицо Алевтины, на ее сияющие глаза. — Я тоже всегда старалась искать хорошее в тех, кто мне нравился…»
— Да, молодец, — рассеянно отозвалась бабушка, думая уже совершенно о другом.
Лицо Алевтины просияло.
— Ну вот видишь, и ты так считаешь…
— Приведи его к нам, — сказала бабушка.
— Когда поправится, непременно, — пообещала Алевтина.
Поначалу Петя ходил в больницу два раза в неделю, потом стал ходить каждый день, вычислив все дни дежурств Алевтины. А потом упал на тренировке, получил травматический плеврит. Его хотели было отправить в клинику Первого меда, но он упросил отправить именно в эту больницу, в отделение, где работала Алевтина.
— Человек еще совершенно молодой, — сказала на конференции Зоя Ярославна. — Нашей любимице придется с ним основательно повозиться…
Всем в отделении было уже известно о том, что Алевтина влюбилась и что Петя тоже ее любит и они собираются пожениться, как только он поправится.
— Я уверена, вы с бабушкой найдете общий язык, — уверяла Алевтина Петю. — Бабушка у меня человек поистине необыкновенный, уникальный.
— А мама? — как-то поинтересовался Петя. — Как-то она и папа отнесутся к нашей женитьбе?
Петя не хотел признаться, но почему-то инстинктивно побаивался родителей Алевтины, не бабушки, а именно их, обоих.
— Родители у меня тоже изумительные, — сказала Алевтина.
Однако она умолчала о разговоре, который случился у нее с матерью. Кто сказал матери, как до нее дошло, что избранник дочери — спортсмен, Алевтина так и не узнала. Но мать сразу же с места в карьер спросила Алевтину:
— Что же будет дальше?
— Ты о чем, мама? — спросила Алевтина, однако невинный ее тон не обманул мать.
— Ты знаешь о чем.
Они допоздна не ложились спать, стремясь уговорить одна другую: Алевтина пыталась доказать матери, что лучше Пети для нее никого на всем свете, а мать уверяла, влюбленность проходит у молодых, как дым, оставляя после себя горький осадок.
— Сейчас у него травма, а что будет дальше? Так и будешь выхаживать его всю жизнь?
Но Алевтина и не думала сдаваться.
— Выходит, ты считаешь нашу бабушку несчастной? — спросила она.
— Бабушку? — переспросила мать. — При чем здесь бабушка?
— При том, — торжествующе ответила Алевтина. — Бабушка всю свою жизнь ухаживала за больным мужем, ты же сама мне говорила, какой дедушка был больной, а бабушка считала себя счастливой и была счастливой, и до сих пор она говорит, счастливее ее никого не было!
— Ну, знаешь, — сказала мать. — Это, доченька, запрещенный прием, ты оперируешь недозволенными методами…
— Нисколечко, — возразила Алевтина. — Вот ни на капельку, просто я за справедливость прежде всего!
Так они и не сумели уговорить друг друга, каждой суждено было считать себя непререкаемо, до конца правой.
В больнице все друзья Алевтины по-разному относились к ее выбору.
Клавдии Петровне и Соне Петя нравился.
— Очень даже неплохой индивидуум, — определила Клавдия Петровна, Соня добавила:
— Если его хорошенько обучить, может стать хорошим мужем.
— Что значит — хорошенько обучить? — спросила Вика, но Соня коротко ответила:
— Тебе не понять, я все, что следует, объясню Але, а когда тебе понадобится моя наука…
— Не понадобится, — резко оборвала ее Вика.
Она решительно не одобряла Петю:
— Бабник, неглубокий, неразвитый, человек, неинтересный во всех отношениях… — Вика судила строго, сама же признавалась: — У меня очень высокий критерий…
Однако Клавдия Петровна как-то сказала:
— Просто-напросто она завидует Але.
И пояснила:
— Аля моложе, Вика уже разменяла свою тридцатку — и все одна, и неизвестно, когда придет прекрасный принц и возьмет за руку. Аля — миловидна, всем нравится, а кому нравится Вика? — Тут Клавдия Петровна саркастически усмехнулась. — Кому нравится Вика, кроме своих высотных летчиков и докторов наук?
Клавдия Петровна была непритворно привязана к Алевтине. Сама признавалась не раз:
— Аля напоминает меня в молодости, я была точно такой же, даже, представьте, внешне…
Хотя хорошенькая, смугло-розовая Алевтина никак не походила на Клавдию Петровну, сызмала обладавшую мучнистым цветом лица, маленькими, невыразительными глазами и нечистой кожей.
Узнав о том, что Алевтина вскоре выходит замуж, Клавдия Петровна начала старательно поучать Алевтину уму-разуму:
— Помни, главное в семейной жизни избегать всяческих конфликтов, а для этого соблюдай четыре правила.
Она загибала свои худые, тщательно отмытые в семи водах пальцы с коротко остриженными ногтями.
— Первое — никогда не разговаривай повелительным тоном, а всегда только так, совещательно: как ты думаешь, милый? Ты тоже так полагаешь? И повторяй почаще: мне кажется, мне думается; второе: не старайся выяснять отношений, это выяснение к добру не приводит; третье — в любой ссоре обвиняй прежде всего себя: ах, дескать, милый, конечно же я виновата, только я, больше никто, и четвертое — всегда помни о чувстве юмора, ко всему относись легко, с юмором, это, пожалуй, самое главное в семейной жизни…
Бесспорно, все эти советы, продиктованные, что называется, от чистого сердца, были справедливы и полезны, но все та же злоязычная Вика утверждала не без ехидства:
— Можно подумать, что наша Клавуся сто пятьдесят лет прожила в счастливом супружестве, безо всяких бурь и штормов, бытующих в любом браке, а в действительности она же вроде бы девица, да такая, в самом что ни на есть полном смысле слова…
Но даже Вика, насмешница из насмешниц, не пыталась оспорить непритворную любовь Клавдии Петровны к своей профессии, присущее ей обостренное чувство своей причастности к самому гуманному, святому делу в жизни — врачеванию людей, заботе о человеческом здоровье.
Может быть, потому на собрании, которое случилось в отделении сразу же после разоблачения Вареникова, Клавдия Петровна выступила, пожалуй, резче всех.
Слегка задыхаясь, это было свойственно ей, когда она волновалась, то и дело отхлебывая воду из стакана, она бросала собравшимся яростные слова:
— Как же это так? Кто бы мог представить себе, что такое может быть? Что о нас о всех могут думать больные, те самые, которых мы лечим, выхаживаем, которые нам верят, уважают нас?..
Внезапно голос ее прервался, маленькие, ожесточенно горевшие глаза налились слезами. Слезы катились по ее щекам, она не вытирала их, повторяя все время:
— Как же так можно? Кто бы мог подумать?
— Понимаешь, бабушка, — в тот же вечер рассказывала Алевтина бабушке. — Ее словно бы заклинило, она только одно это и твердила: «Как же так? Что о нас подумают наши больные?»
— Справедливо твердила, — сказала бабушка. — Я сама, если хочешь, поражена и не скрываю этого: как же так можно, в самом деле, врач, целитель человеческий, и вдруг нате вам самый обыкновенный взяточник, мздоимец!
— Да, мздоимец, иначе не назовешь, — повторила Алевтина.
— Он член партии? — спросила бабушка.
— Даже член партбюро нашего отделения.
— Час от часу не легче. — Бабушкина энергичная ладонь легко пристукнула по колену. — Член партбюро, надо же так? Гнать его надобно — и в три шеи, немедленно, не давая никаких поблажек, ни одной-единой…
— Жена Ткаченко к нашему Виктору Сергеевичу приходила, — сказала Алевтина.
Все, что произошло между Вершиловым и женой Ткаченко, она узнала от Зои Ярославны. Зоя Ярославна не стала таиться ни от кого: выйдя из кабинета Вершилова, тут же рассказала всем о том, как приходила жена Ткаченко, как просила Вершилова принять ее мужа обратно в больницу и как, уже решив не щадить Вареникова, высказалась в достаточной мере откровенно и нелицеприятно.
Бабушка не могла слушать спокойно, вскакивала со стула, шагала по комнате, снова садилась и опять вскакивала.
— Да успокойся же ты, — сказала наконец Алевтина. — Его уволили, дело о нем передано в суд, там, говорят, выделено отдельно все, что касается его, послезавтра партийное собрание, на котором его, наверно, исключат из партии.
