Переглянулся с Зоей Ярославной, понял, она думает так же, как и он.
Ему был знаком этот тип женщин, чем-то его жена походила на нее, особенно в молодости: то казалась нежной и томной, не выносившей ни одного резкого слова, то властной и резкой, то…
Она и теперь нередко удивляла его сменой своих настроений: порой была вялой, индифферентной, расслабленной, порой казалась добрячкой, открытой душой, распахнутой всему и всем, но все чаще бывала такой, какой являлась от природы: жесткой, язвительной, неуступчивой.
— Ничего не поделаешь, придется вам отказать, — сказал он. — Повторяю, ваш муж совершенно здоров, можете поздравить его с таким блистательным, безукоризненным здоровьем.
Глаза ее постепенно темнели, становились более тусклыми, как бы затуманенными.
— Это ваше последнее слово?
Спросила тихо, словно бы поверяя некую тайну, обращаясь только лишь к нему одному, даже не взглянув в сторону Зои Ярославны.
— Последнее, — слегка улыбнувшись, ответил Вершилов. — Вы прямо как судья, вот, глядишь, и последнее слово с меня спрашиваете.
— И спрошу, — голос ее звучал откровенным металлом. — Да, спрошу и заставлю вас ответить.
— Может быть, все-таки хватит? — спросила Зоя Ярославна, закурив новую сигарету. — Может быть, пора бы вам понять, что вы имеете дело с людьми чрезвычайно занятыми, по-настоящему усталыми…
— Я тоже человек предельно занятой, — оборвала ее Лариса Аркадьевна. — И устала, должно быть, не меньше вашего.
Отвернулась от нее, снова поглядела на Вершилова:
— Значит, последнее?
— Значит, последнее, — согласился он, его уже начала утомлять вся эта затянувшаяся история. — Последнее, — повторил и встал из-за стола, как бы давая понять, что больше говорить не о чем.
— Тогда я скажу, — начала Лариса Аркадьевна по-прежнему тихим, но все более накалявшимся голосом. — Скажу без всякого стесненья — и не только вам, уважаемый Виктор Сергеевич, но и другим людям, которым небезынтересно будет выслушать про некие порядки в некоей клинике.
— Вот как?! — Зоя Ярославна с непритворным любопытством обернулась к ней. — Интересно послушать…
— Кому интересно, а кому не очень, — отрезала Лариса Аркадьевна. — Выходит так, дал достаточно — все условия для лечения, а дал не совсем достаточно — и будьте здоровы, уходите куда глаза глядят…
— Простите, — сказал Вершилов. — Я что-то не очень вас понимаю.
— Нет, вы меня прекрасно понимаете!
— Поверьте, не понимаю, — сказал он. — Кто дал? Кому? О чем вы говорите?
— Нет, каков ангелочек, — презрительно произнесла Лариса Аркадьевна. — Я не я, и хата не моя, и вообще я еще невинный, словно голубок…
Вершилов снова сел за свой стол, вытянул вперед обе ладони.
— Может быть, вы начнете говорить более связно и вразумительно?
— Да, — она оглядела его, слегка сощурив глаза. — Начну. Ваш Вареников взял деньги, сказал, что должен поделиться с вами, а потому мой муж меньше чем за три сотни пусть и не думает лечь к вам в клинику, тем более что и палату за те же деньги Вареников дал отдельную…
— Что? — переспросил Вершилов. — Три сотни? Какие три сотни? — Ошеломленно взглянул на Зою Ярославну: — Вы что-нибудь поняли?
— Разумеется.
Зоя Ярославна пробежала пальцами по своим и без того гладко причесанным волосам.
— Чего ж тут непонятного? Наш Владимир Георгиевич соизволил предупредить, что в нашу клинику попасть стоит денег. А уж отдельную палату заполучить и того больше, верно? — Она повернулась к Ларисе Аркадьевне: — Соответствует действительности?
— Сами знаете, что соответствует, — угрюмо ответила та.
— Ну, вот, как видите, я во всем разобралась, — сказала Зоя Ярославна.
Вершилов сидел недвижно, опустив глаза, сжимая ладонями лоб.
Что же это такое? В самом деле — что? Вареников сказал некоему Ткаченко, что за деньги он устроит его в больницу, да еще в отдельную палату, да, кроме того, еще ему надо будет делиться с заведующим отделением, иными словами, с ним, с Вершиловым…
— Какая гадость… — медленно произнес он. — Какая омерзительная, подлая гадость…
Не глядя на Ларису Аркадьевну, встал из-за стола.
— Полагаю, наш разговор окончен…
— То есть как окончен? — Она смотрела на него, не робея, притворно удивленно раскрыв глаза. — Почему окончен?
— Если хотите, можете жаловаться на меня, — тихо произнес Вершилов, чуть задыхаясь, у него всегда, когда он волновался, падал голос и словно бы не хватало дыхания. — Можете писать во все инстанции, это ваше право, но разговаривать с вами и слушать вас я не желаю. Это тоже мое право.
— Вот как? — сказала Лариса Аркадьевна. — Это вы серьезно?
Она еще храбрилась, никак не желала сдаваться, однако чувствовалось, что запас ее наглости явно иссяк. И стало понятно, прежде всего ей самой, что ничего у нее не получилось, ничего ровным счетом она не сумела добиться.
Глаза ее окончательно потемнели, губы сжались.
Зоя Ярославна подошла к ней, мягко, но настойчиво тронула за плечо:
— Пожалуйста, пойдемте…
Лариса Аркадьевна рванулась от нее:
— Оставьте меня!
Но Зоя Ярославна была настойчива и не любила уступать, это знали все те, с кем ей приходилось сталкиваться.
— Пойдемте…
Почти силой натянула на плечи Ларисы Аркадьевны щегольскую ее шубку, приподняла с кресла.
— Пойдемте, — повторила.
И та послушно, осознав всю бесполезность своего прихода, поднялась, вышла вместе с Зоей Ярославной из кабинета, не произнеся ни слова.
Спустя несколько минут Зоя Ярославна вернулась. Стоя возле стола, сказала:
— Проводила до самого выхода. Полагаю, больше не явится…
— Не в этом дело.
Вершилов задумчиво постучал ручкой по столу.
— Вернется не вернется, явится не явится — не в этом, конечно, дело. Объясните мне: как это все получилось? Вы поняли?
— Я давно уже все поняла, с самого начала.
— Что же это было? Как это произошло?
— Очень просто. Ткаченко добрый знакомый нашего Вареникова.
— Он уже не наш, — прервал ее Вершилов. — Больше работать у нас не будет.
— Ясно, — кивнула Зоя Ярославна. — Теперь мы точно знаем, по каким причинам доброму знакомому нашего Вареникова надо было на какое-то время скрыться в укромном месте и чтобы его никто не тревожил…
— Позвольте, — снова прервал ее Вершилов. — Как можно укрыться от закона? Все равно ведь наказания ему не избежать.
— Безусловно, — согласилась Зоя Ярославна. — Но каждый нарушитель закона надеется: а вдруг его минует? Скроется на время, как-то пробежит мимо бдительных глаз разного рода следователей и законников, авось дело закроют — и все окончится как нельзя более благополучно.
— Но Вареников, Вареников, как же он мог так? Как посмел?
Крупный рот Зои Ярославны тронула легкая усмешка.
— Честное слово, вы наивны, словно ребенок. Да чего там ребенок, теперь дети пошли мудрые, всезнающие, всепонимающие, вы наивны, как новорожденный, это, пожалуй, вернее. Неужели вы до сих пор не понимаете, что Вареников самый обыкновенный подонок? Что это человек, для которого ничто не дорого, который, должно быть, уже многие годы на все лады позорит нашу профессию, берет взятки, торгуется, словно на рынке, устраивает свои пакостные дела…
Она пристукнула крепким, загорелым кулаком по спинке стула.
— Сегодня следователь многое разъяснил мне, — тихо проговорил Вершилов.
— А мне и раньше многое было ясно, — сказала Зоя Ярославна.
— Ясно? Тогда почему же вы молчали?
— Не было точных фактов, все одни лишь догадки, предположения, только сегодня мы наконец все как есть узнали.
— Да, узнали, — повторил Вершилов.
Несколько мгновений оба они молчали. Зоя Ярославна начала первая:
— Как бы там ни было, а попадет на орехи, — и вам, разумеется, в первый черед, и мне как предместкома, и Самсонову как партийному секретарю.
— Попадет, — согласился Вершилов. — Как не попасть, и за халатность, и за легкомыслие, и за попустительство, одним словом, за многое…
