Варя приходила почти каждый день, в сущности, Вероника была главным смыслом ее жизни. Вероника и туризм. По субботам ранним утром, что-нибудь часам к семи, она ехала на Ярославский, Курский или Казанский вокзал, где возле пригородных касс собирались туристы, стремившиеся познать Подмосковье, и вместе с ними отправлялась в поход, то по местам боев Великой Отечественной в Петрищево, в Рузу, то в Звенигород, в тамошние леса, то еще куда-нибудь подальше от столицы. Одета была некрасиво, зато удобно: старые тренировочные брюки, порядком изношенный свитер, на спине рюкзак, на ногах кеды или грубые полуботинки на толстой подошве.
Варя работала кассиром в сберкассе, времени после работы было предостаточно, ни семьи, почти никого близких, кроме тетки, у которой и жила далеко от центра в районе Богородского, вблизи завода «Красный богатырь».
У тетки был маленький домик в три окошечка, крохотный садик, зато все свое — и укропчик, и огурчики, и редиска с салатом, в садике было несколько грядок, Варя исправно засевала их по весне, в середине лета получала урожай, первый укроп, первые огурчики с салатом приносила Веронике, Настенька говорила:
— Руки у тебя золотые, Варюха…
— Да что вы, тетя Настя, — скромно отнекивалась Варя, ликуя внутренне: кажется, сумела угодить Настеньке, главной в жизни Вероники…
А Вероника все больше набирала силы, стала уже сниматься в кино, снялась в двух картинах, в театре успех постоянно сопутствовал ей, и, когда нужно было послать представительную делегацию в Лондон на фестиваль театров, играющих пьесы Шекспира, Веронику включили в делегацию.
Вернулась она сияющая, красивая, в новом пальто букле, в шапочке-менингитке, только-только входившей на Западе в моду. Еще на аэродроме сказала Арнольду:
— Я привезла тебе сногсшибательный джемпер, там теперь все мужчины носят такие джемпера…
— Спасибо, — вяло отозвался Арнольд, он не мог, как ни старался, скрыть дурного настроения: дела шли настолько плохо, что не раз думалось, — может быть, перейти в другой театр или, того лучше, переехать из Москвы куда-нибудь в провинцию, там наверняка займет подобающее ему место?..
Однако Вероника, упоенная своим успехом, не замечала или не желала ничего замечать. Смеясь, обратилась к Варе:
— А тебе привезла новый рюкзак, будешь ходить в свои походы, а то на твой рюкзак смотреть страшно…
И Настеньке привезла клеенчатый фартук — по синему полю красные сковородки, голубые кастрюльки и пестрый чайник, чудо какой красоты фартук, Настенька расцвела мгновенно, надела фартук, помчалась к зеркалу, всплеснула руками:
— Вот это да, угодила Вера мне по самую душу… — и дернула Веронику за нарочно выпущенную на лоб густую светло-каштановую челку.
В скором времени Веронике дали роль Лидии в спектакле «Бешеные деньги». По целым дням она учила роль, сложную, многогранную, как говорил главный режиссер, настолько неоднозначную, что каждое слово, произнесенное Лидией, надо обдумать со всех сторон и произносить со смыслом, который, может быть, покажется даже несколько странным. Вероника была занята с утра до позднего вечера и, может быть, поэтому не замечала перемен, которые происходили с Арнольдом. А перемены были налицо, самые разительные, — Арнольд начал выпивать. Однажды явился домой поздно, во втором часу ночи. Вероника удивилась:
— Это еще что такое?
Он молчал. Она вгляделась, внезапно отпрянула от него.
— Настенька! — крикнула. — Настенька, погляди, он же пьяный…
Настенька выскочила из своей комнаты, хмурая, но свежая, сна ни в одном глазу, как и не спала вовсе, сказала сурово:
— Отойди, я с ним сама справлюсь…
Увела его в ванную, там раздела, умыла, он молча подчинялся ей, потом уложила спать в своей комнате, сама перебралась к Веронике, прикорнула на диванчике, рядом с постелью Вероники.
Ночью она проснулась, прислушалась: Вероника тихо всхлипывала, уткнувшись лицом в подушку.
Настенька присела на постель, силой заставила Веронику оторвать голову от подушки.
Вероника окончательно разрыдалась в голос, перестав сдерживаться.
Такое случилось впервые. Настенька не на шутку испугалась, решила звонить, вызывать неотложку, потом все-таки одумалась, не стала вызывать. Вероника немного успокоилась, хотя и повторяла все время:
— Что же делать? Что же теперь будем делать?..
Утром Арнольд клятвенно пообещал: больше никогда, ни единой капли. С грустью признался:
— Если не сменят у нас главного — уйду из театра, он мне все равно не даст жизни…
— Чтобы больше никогда это не повторилось, — строго приказала Вероника, он закивал головой:
— Клянусь, больше никогда в жизни!
И снова, спустя несколько дней, пришел домой, как сказала Настенька, на одних бровях, больше ни на чем…
И снова Вероника не спала всю ночь, плакала, захлебываясь, кляня себя, неудачливую, кляня Арнольда, к которому постепенно стала испытывать презрение, не жалость и, разумеется, не ненависть, а презрение, сама себе удивлялась, но ничего не могла поделать. А он окончательно распустился и уже чуть ли не каждый вечер являлся домой пьяный, а однажды и вовсе не явился ночевать.
— Все, — сказала Вероника Настеньке. — На этом все. Надо с этим делом кончать…
Голос ее звучал решительно, лицо вдруг окаменело, стало казаться старше, упрямее, даже злее.
— Да ты что? — испугалась Настенька. — Ты это всерьез?
Настенька сама о себе говорила не раз: «Я — простая русская баба, из-под Ярославля…»
И, как всякая русская, деревенская баба, сама никогда не пьющая, она сочувствовала Арнольду, непритворно жалела его, непутевого, даже всплакнула, услышав решение Вероники — расстаться с Арнольдом.
Она попыталась было уговорить Варю — повлиять на Веронику, пусть хорошенько подумает, прежде чем решать такой жизненно важный вопрос, Варя наотрез отказалась:
— Это дело Веронички (она привыкла звать Веронику только так — Вероничка), не нам ее переубеждать и уговаривать…
И вскоре Арнольд исчез из дома, исчез, как не было его никогда, забрал немногие свои вещи, попрощался с Вероникой, с Настенькой, Настенька заплакала, обняла его на прощанье, у Вероники — ни слезинки в глазах, молча протянула ему руку.
— Будь здоров, — сказала спокойно.
Он вышел из подъезда, привычно поднял голову, глянув в последний раз на окна квартиры, в которой прожил около двух лет, на всякий случай помахал ладонью, как бы приветствуя кого-то, скорей всего конечно же Веронику, которая, как ему думалось, хотелось думать, провожает его взглядом. Но ни одна занавеска ни на одном окне не дрогнула, никто не смотрел ему вслед…
В тот вечер в театре у Вероники был прогон, она волновалась, палевое шелковое платье сидело плохо, два раза его переделывали, ушивали, распускали, а платье по-прежнему сидело не так, как хотелось, кроме того, партнер, игравший Василькова, раздражал ее, казался староватым для этой роли, ему бы Телятева играть, а он взялся за Василькова, ко всему еще кружевной зонтик, который Лидия не выпускает из рук, внезапно сломался, пришлось срочно искать новый, а чуть ли не через десять минут выходить на сцену…
Но все кончилось превосходно, лучше и придумать нельзя. В конечном счете портнихи добились полной и абсолютной гармонии. Платье сидело как влитое. Потом помреж быстро отыскал другой зонтик, партнер разыгрался, вошел в роль и даже в конце спектакля сорвал не многим меньше аплодисментов, чем она, Вероника.
Домой отправились, как и всегда, втроем — Вероника, Настенька и Варя. Вероника была оживлена, все время что-то напевала про себя, потом оборвала пение, сказала:
— Умираю, хочу чаю! Полцарства за стакан чаю погорячее…
— Сейчас будешь пить чай сколько хочешь, — сказала Варя, Настенька, помедлив, спросила:
— Как, не скучаешь по Арнольду?
— Кто? Я? — удивилась Вероника, удивилась так искренне, что не верить ей было невозможно, сразу было видно, не играет, не притворяется, так оно и есть на самом деле. — Да ты что, Настенька?
