Франческа открывает свою корзинку и один за другим достает пироги: яблочный, малиновый, абрикосовый, лимонный.

- Миссис Бакет, я решила, что для полного комплекта нам не хватает сладенького, - подмигивает она.

- Да, - не выдерживаю я, обводя рукой причудливые локации полянки в Шоколадном цеху, где мы расположились, – именно сладенького нам не хватает.

Дедушка Джордж поднимает брови, дедушка Джо кашляет в кулак. Повисает неловкая пауза. Франческа назидательно посмеивается:

- Слишком много сладкого не бывает, Элизабетта.

- «Так сладок мед, что наконец он горек. Избыток вкуса отбивает вкус», - отвечаю я цитатой, которую как-то обронил Саймон, и чувствую себя так, будто только что испортила всем настроение.

- Как лестно, Элли, - надувает щеки Вонка. – Ты меня цитируешь.

Это сказал Шекспир. Я молчу, опуская глаза. «Шекспир!» – тонет в возобновившейся беседе мой молчаливый протест. Ах, мистер Вонка, как много бы вы для себя открыли, если бы поняли, что мир не крутится вокруг вашей персоны. Вы бы ни за что не были бы так счастливы сейчас, зная, что малышка Чарли, моя девочка, наша девочка, где-то там, за продуваемыми стенами Плессингтона, точно принцесса в заточении, охраняемая огнедышащим монстром с аккуратными ногтями и волосами, похожими на цветную капусту.

- Но… но миссис Вонка… ведь вы же обещали. Ведь вы же давали мне клятву! Разве вас не учили, что клятвы что-нибудь да значат?!

Почему в английском языке так мало слов, чтобы сказать о самом важном? Как объяснить, как донести, как выразить то горе, что гложет меня изнутри? Ту нежную привязанность, которой суждено порваться?

- Пожалуйста, прости меня, мне так жаль. Мне так жаль. Я так хотела, чтобы ты была моей дочерью…

- Но ведь я говорила вам! Говорила…

В темных глазах-блюдцах ни слезинки. Они блеснули лишь единожды, перед тем как померкнуть насовсем.

- Я сделаю все, чтобы вернуть тебя.

Она отворачивается. Она больше не верит мне. Я сама себе не верю. Никого кроме меня не заботит судьба этой девочки, а одной мне ни за что не справиться, не проломить дорогу через колючий бюрократический терновник.

Где ты, Чарли, моя Чарли? Как мне искупить свою вину перед тобой? Как вернуть тебя обратно?

Высокая коренастая женщина из соцопеки помогает ей забраться на заднее сиденье присланной машины. Я протягиваю руку, чтобы прикоснуться к ней на прощание, но Чарли забивается в угол, не позволяя мне это сделать. Она не смотрит на меня. Из ее истории я окончательно и бесповоротно стерта. Шурша гравием, машина трогается с места.

Голос Франчески возвращает меня к жизни.

- Все пройдет, Элизабетта, все пройдет, - нараспев произносит она, протягивая мне пластиковую тарелку с кусочком пирога. Малиновая начинка вытекает между тонкими слоями теста.

Все смотрят на меня, как будто я постучала вилкой по бокалу. В чем дело? Я пропустила вопрос? Чего они ждут?

Я вопросительно оборачиваюсь к Вонке. Он взглядом указывает на пирог и загадочно улыбается. Другие вторят ему. Что происходит? Там что, яд? Идеальное решение проблемы по устранению неидеальной меня? Я поражаюсь собственным злым мыслям. Что сделало меня такой… отвратительной? Разрыв с Шарлоттой, понимание того, что Вонка никогда не согласится пожертвовать десятью рецептами ради ее счастья, или душка Франческа, в которой сладости столько, что глядя на ее улыбку, я чувствую себя так, будто меня с головой окунают в шоколадную реку.

Сопровождаемая взглядами девяти пар глаз, я медленно отламываю вилкой краешек и как загипнотизированная подношу кусок ко рту. Гробовая тишина. По языку разливается кисловатая сладость, я столь же вдумчиво жую и медленно глотаю. Внезапно мне становится хорошо. Тепло вдруг накрывает меня, окутывая, как пушистый плед. Заноза в сердце, оставленная отъездом Чарли, перестает болеть. Я поражаюсь, почему такой прекрасный человек как Франческа вызывал у меня такую бурю разрушительных эмоций. Но мой разум противится этим самоощущениям. Ему нужна боль и ненависть, потому что в моем состоянии они естественны и нормальны. Я отнекиваюсь, пытаюсь заставить его назойливый голос замолчать, ведь я хочу, чтобы меня снова любили, а для этого нужно улыбаться и быть приветливой и понятной. Для этого нужно съесть еще кусочек, потому что… секрет в пироге. Да, секрет в пироге, торжествует разум, в пироге. Как просто решить проблему уныния, когда на фабрике есть чудо-комната с чудо-склянками!

- В этот пирог… – бодро и радостно говорю я, и в моем голосе совсем не звучит фальши, хоть я и лицедействую из последних сил, – было что-то подмешано, правда? Что-то из концентрированных эмоций в тайной комнате? Радость?

Бакеты, смущенно улыбаясь, смотрят друг на друга. Они еще не поняли, что механизм отчаянно тикает и скоро грядет взрыв. Проницательная Франческа с повышенным вниманием накладывает себе в пластиковую тарелку салат. Вонка говорит довольным тоном:

- Радость? Обижаешь. Мы долго работали над рецептом. Здесь и спокойствие, и веселье, и блаженство, и уверенность.

Больше всего меня злит то, что из-за эликсира боли я не чувствую. Хотя «злит» - слишком сильное слово, ведь даже злиться сейчас не получается. У меня словно ампутировали часть души, оставив жуткую, страшную пустоту там, где было живое и теплое. Моя фантазия – вот мое лекарство, и она способна скроить мне суррогат этой боли, разжигая огонь мыслями, грызущими бреши в железной броне чужой радости.

Я аккуратно отставляю тарелку с пирогом в сторону, рассматривая улыбающиеся лица. Идеальная семья, которой у тебя не должно было быть, Элизабет. Ты их не заслуживаешь. И не нужна им такой, какая ты есть. Ты желанна только, пока весела и непринужденна, пока грезишь наяву, пока сохраняешь «полетность». А твоя кислая мина портит всем настроение и аппетит.

- Извините, мне что-то нехорошо, я пойду прилягу, - я ласково улыбаюсь, поднимаясь с места, и бегу, бегу без оглядки в свою комнату, в свое убежище, как когда-то в детстве, когда искала спасения от себя самой.

Меня кто-то догоняет, я замедляю темп, радуясь, что под действием снадобья не получается дать волю слезам. Я ожидаю, что это Вонка или миссис Баккет, возможно, даже Чарли, и я хочу объяснений, потому что в глубине души я жажду прощения, но за локоть меня трогает Франческа.

- Элизабетта, что случилось, возможно в вашем положении лучше вызвать врача? – спрашивает она меня с тревогой в голосе. С, несомненно, поддельной тревогой, так как истинные причины моего бегства ей известны.

Наконец-то мы одни. Наконец-то можно говорить без обиняков.

- Вы случились, Франческа, - спокойно отвечаю я. – Поэтому врач нам не поможет. Я знаю, кто вы. Вы убили Моретти, чтобы завладеть «Империей», которую потом разорили. Вы двуличное чудовище, Франческа, но вы можете обмануть кого угодно, кроме меня.

Франческа отшатывается от меня, словно я отвесила ей пощечину. Ее рот на миг приоткрывается, потом она судорожно сжимает губы, изменяясь в лице.

- Вы… вы… Как вы можете?! Как вам не стыдно?

Слезы оставляют на ее щеках две длинные дорожки, точно два росчерка пера. Но это все, что она себе позволяет. Никаких рыданий, никаких истерик, никакого кривящегося рта. Она держит себя в узде, но все равно выглядит жалкой. И что хуже всего, она вызывает жалость у меня. Жалость и муки совести.

- Я любила Роберто, - тихо и страстно говорит Франческа, щеки ее алеют, а дыхание звучит прерывисто. Она внезапно начинает крутить кольцо на своем безымянном пальце, словно в поисках поддержки. - Мы были исключительной парой, понимали друг друга с полуслова. Мы поняли, что созданы друг для друга еще на первой встрече, на какой-то глупой светской вечеринке, куда он пришел в сопровождении совершенно безмозглой модели, о которой забыл, когда пришло время возвращаться домой. Вам должно быть известно, какого это, Элизабет, когда любовь поглощает с головой и кажется, в жизни нет иного смысла. Вы знаете цену, которую приходится за это платить. Как и вас у меня была соперница, и серьезная, – его работа. Роберто уделял ей почти все свое время. Однажды я пришла к нему в офис, он лежал на полу, пытался дотянуться до кнопки вызова охраны, но руки его не слушались. Когда я подошла ближе, изо рта у него пошла пена, он пытался что-то сказать, но начал захлебываться рвотой. Я перевернула его набок, я следила за тем, чтобы он не задохнулся. Я вызвала скорую, но когда она приехала, Роберто уже скончался у меня на руках от инсульта. Умирая, он не сказал ничего. Не было последнего слова. Он просто безумно вращал глазами, не узнавая меня. Его смерть была уродлива, чудовищна и несправедлива. Наше счастье оказалось таким недолговечным. Он не подарил мне ребенка, потому что я не могу иметь детей, но он оставил мне главное свое детище – Империю. Он знал, что я смогу о ней позаботиться. Империя уже была близка к банкротству, кредиторы били в набат, я сделала единственное, что было возможно в данных обстоятельствах – распродала все активы, чтобы рассчитаться по долгам. А потом начала заново. Я ничего не понимала ни в бизнесе, ни в ведении дел, я была всего лишь моделью, но я не могла подвести его, и, как по волшебству, мне все удавалось. Точно Роберто вел меня с того света… Но чтобы подняться до уровня Империи с нуля, нужна была мощная протекция. Когда в сейфе мужа я обнаружила тетрадь с записями, больше похожими на химические формулы, чем на рецепты, то поняла, что делать дальше. Я обратилась за помощью к одному из крупнейших шоколадных магнатов мира, Вилли Вонке, и у меня было чем его заинтересовать. Эти записи Роберто были революционным открытием, он нашел рецепт человеческих эмоций – ну не гений ли он? Как жаль, что он так и не успел претворить идею в жизнь, но пока жива я, его наследие не умрет… А что подумали вы, Элизабет? – холодом потянуло от ее слов, в ее глазах нет снисходительности, тон не предусматривает пощады. В ответ на мнимую пощечину она кромсает меня на куски. - Что я пришла сюда, чтобы занять ваше место?! Sciocchezze! Вы, Элизабет, простите меня за грубость, но вы - маленькая избалованная девочка, которая считает, что ей все должны, и сводит с ума своих близких своими капризами. Вы могли бы быть счастливы, но вы не хотите быть счастливой. Вы думаете, что понимаете сущность страданий, но все ваши страдания – плод вашей фантазии. По-настоящему вы не страдали ни дня. Мой муж умер, но я по-прежнему заставляю себя просыпаться по утрам ради него и нашей общей цели. Вы понимаете? Я заставляю себя быть счастливой. А вы, Элизабет?.. Вы только лишаете счастья других. Mi scusi. Scusi.