Шарлотта, которую по моей большой просьбе (и благодаря пламенному обещанию помочь с поиском средств на новые стулья для актового зала) зачислили в мой класс, досталась Руперту Даури – апатичному сыну местного банкира, чьи родители хвастают принадлежностью к древнему аристократическому роду, хотя, ни для кого не секрет, оба начинали с работы в закусочной. Но сердце Руперта Даури, как и сердца большинства мальчишек класса, принадлежало белокурой Китти Джей Кинг, доставшейся Бобби Перкинсу, который не желал идти ни на какие сделки. Так бы каждый и остался при своем, если бы не Люк Декстер, который, зная слабости Бобби, обменял право подарить открытку Китти на коллекцию наклеек с футболистами и стеклянный шар со снегом, а потом поменялся с Рупертом на возможность быть “валентином” Шарлотты. Так я поняла, что намерения у мальчика самые серьезные.

После окончания учебного дня Чарли, до этого небрежно запихнувшая открытку в пенал, отвечает мне довольно категорично:

- Да ну его, этого Люка. Он же не расчесывается.

- Я уверена, что расчесывается. Просто он от природы кудрявый.

- Вот именно, - Шарлотта многозначительно кривит рот. – В него словно молния ударила. Трижды.

Я придерживаю перед ней входную дверь:

- Ну и что? Зато он танцует, как Майкл Джексон.

- Трижды.

- Какая же ты вредина, Чарли. Он один из немногих, кто сделал валентинку своими руками.

- Мне что теперь, устроить церемонию награждения? – огрызается Шарлотта, резво сбегая вниз по скользкой лестнице. Ее пушистые волосы развеваются за плечами. Остановившись на нижней ступеньке, она оборачивается и возмущенно продолжает: - Как вы себе это представляете? Барабанная дробь, шоколадная медаль? Умпа-лумпы маршируют строем, Люк – на пьедестале?

- Чарли, - смеюсь я, опуская ладонь на перила. – Ты преувеличиваешь. Я лишь советую тебе быть более благодарной к людям, которые хотят сделать тебе что-то хорошее.

Но если Шарлотта начинает ворчать, так просто ее не остановишь:

- Да, можно, например, запустить фейерверк так, чтобы из огоньков сложилось имя «Люк». Или пусть самолет напишет это в воздухе. Давайте еще привлечем к организации мистера Вонку: он любит эффектные зрелища. Я сказала Люку «спасибо» и хватит с него… Ох, миссис Вонка, какой снег, какой снег! Фантастика! Я весь день мечтала сделать так! – и она кидается спиной прямо на сугробы и начинает сводить-разводить руки и ноги.

Снег, выпавший утром, и правда что надо: мягкий, чистый и хрустящий, как упаковка крекеров. Кое-кто из учеников уже успел оценить его прелесть и соорудил у ограды снеговика в очках и с синей пуговицей вместо носа.

Я нагибаюсь, чтобы поднять рюкзак, который сбросила Чарли, но та кричит:

- Оставьте его! Лучше присоединяйтесь – сделаем двух снежных ангелов!

Мы на школьном дворе, где толпятся родители, ученики продолжают выходить из дверей, - так что место и время явно неподходящие. Вид учителя, резвящегося в снегу, как дитя, может не только подорвать репутацию, но и породить повод для злых шуток. К тому же, я слишком легко одета и после снежной экзекуции могу замерзнуть, а то и заболеть. Поэтому я протестую:

- В другой раз.

- Когда взрослые говорят “в другой раз” – это значит “никогда”! Давайте, миссис Вонка, решайтесь! – громко подначивает Шарлотта.

- Нет, Чарли, я не…

- Ну-у же, не будьте скукой-букой! – она садится и, не прицеливаясь, бросает в меня снежком. Он попадает куда-то в район коленки.

Меня спасает Эдвин, сделавший знак рукой. И я, сославшись на срочные дела, отхожу в сторону.

- Ты как раз вовремя, - жалуюсь я. – Еще бы чуть-чуть, и я бы беспомощно валялась в снегу.

- Элизабет, ты же обычно не идешь на поводу у детей, - хмыкает Эд. По настоянию Мэтти с очков он перешел на линзы, но по-прежнему касается переносицы, поправляя невидимую оправу.

- Обычно нет, но ведь и Шарлотта не совсем обычный ребенок. Я… я так хочу, чтобы она меня любила – это очень гнусно с моей стороны, да?

- Это естественно с твоей стороны, ведь ты, насколько мне известно, имеешь в планах удочерить эту девочку. Но тебе ничего не нужно делать, чтобы заслужить ее любовь. Просто люби ее и будь рядом, когда нужна. Все произойдет само собой. К тому же, что-то мне подсказывает, что она бы только обрадовалась, узнав о твоих намерениях.

- Хотелось бы верить, Эд. Хотелось бы верить… Как поживает малыш Джейки?

- Научился поднимать головку и тащит в рот все, что ни дай. Я… я знаю, что окружающих раздражают молодые родители, которые могут говорить только о своих детях, поэтому я сознательно не поднимаю эту тему, чтобы не быть утомительным… – он смущенно запинается и краснеет прямо на глазах.

- Расслабься, Эд, - я тыкаю его в плечо. – Скоро я буду утомительной, и лучше бы тебе дать мне карт-бланш.

Мы смеемся, но смех этот немного неловкий: стать настоящими друзьями мы так и не сумели, и особенно остро это ощущается в День всех влюбленных. Между мной и Эдом всегда будет стоять призрак признания и отказа, этот дух, бесплотный фантом разрушенного замка.

- Как… как мистер Вонка готовится к появлению на свет наследника? – с запинкой спрашивает Эдвин, почувствовав, что пауза затянулась, и сразу же морщится: - Прости, я не хотел, получилось бестактно… Не стоило…

- Нет-нет, все нормально, он еще не знает, - я отвожу глаза, гадая, что теперь будет думать о нас Эд. Правда открылась мне полтора месяца назад, а я пока не поставила своего мужа в известность – чем это можно объяснить? Что бы ни вообразил Эдвин, это не добавит очков Вонке, а мне придаст жалкий вид.

- Элизабет, мне бы не хотелось сгущать краски, - осторожно маневрирует Эд, - …и ты сама знаешь, я не хочу говорить очевидных вещей, но… Твое положение скоро станет заметно невооруженным глазом.

- Знаю-знаю, перед смертью не надышишься. Но просто пока не было подходящего момента, - оправдываюсь я, и если до этого я не выглядела жалкой, то сейчас выгляжу совершенно точно.

- Матильда сорвала меня с урока, чтобы сказать о том, что у нас будет ребенок. Я вернулся в класс на согнутых коленях и улыбался, как умалишенный, чем породил разные толки среди учеников, - деликатно замечает Эд. – Здесь не бывает неподходящих моментов, но бывает… неуверенность.

- Эд, пожалуйста…

- Элизабет, - он вдруг берет меня за руку и крепко сжимает ее, пристально глядя в глаза. – Ты будешь прекрасной матерью. Ты умеешь любить. Это такой же талант, как уметь танцевать или собирать микросхемы. Кому-то нужны годы, чтобы научиться, а кто-то схватывает на лету. Ты была рождена, чтобы любить: любовь сделала тебя прекрасной.

- Эд, ты сам не свой, - ошарашенно киваю я, убирая руку. - Закадровой музыки не хватает.

- Подожди, я лишь хочу сказать, что… – он понимает глаза вверх, словно прося помощи у Всевышнего. - Что… что…

- Что?

- Что не нужно вести глухого человека в оперу и ожидать благодарности.

- Что?

- …Но если глухой все же решит прийти, он должен заплатить за билет. Правила едины для всех. И не притворяйся, что не поняла. Метафоры – твоя сильная сторона.

Мне хочется сказать, что он неправильно определил ситуацию, что его аналогия не имеет ничего общего с действительностью, что не так уж я и хороша в любви, если на то пошло, и нечего делать из меня романтическую героиню, но я молчу. Я внезапно понимаю, что из-за глупой игры в молчанку стала противна сама себе, что устала хранить эту тайну, что у меня больше не осталось сил для того, чтобы мысленно подбирать правильные слова и проигрывать возможные варианты развития событий. В конце концов, то, что произойдет, неизбежно. И хотя бы ради того, чтобы больше никогда не услышать от Эда этой метафоры, стоит бросить карты на стол.

Поэтому когда мы с Чарли добираемся до фабрики, я, не меняя строгого наряда, бегу разыскивать Вонку, чувствуя, что еще немного, и нетерпение разорвет меня надвое. Во мне все так кипит, сердце так колотится, что я удивляюсь, почему вообще медлила. И вот что странно, ни одной крупицы сомнения я не ощущаю, словно мои внутренние жернова самоедства перемололи все их в пыль. Я скажу – и будь что будет. Отныне для меня нет ничего хуже неопределенности. Жизнь научила, что иллюзорные надежды – это и амброзия, и смертельный яд. Отступать некуда.