- Почему особенно по вторникам? – усаживаясь рядом, интересуюсь я. Как же хочется коснуться его руки!

- А почему нет? Я люблю вторники.

- А я пятницы.

- Это банально, Элизабет. Не стоит признаваться в любви к банальностям.

- Я здесь учитель. Нравоучения – моя прерогатива, - игриво улыбаюсь я.

- Тогда начинай нравоучать, - делает повелительный жест в воздухе Вонка, точно король, позволивший себя развлечь. – А я буду внимать. А еще лучше просто посиди тихо: ты можешь спугнуть рабочий настрой.

Я с уважением кошусь на исчерканный планшет:

- Я всегда думала, что твои идеи приходят спонтанно.

Вонка хихикает, его плечи резко подымаются – и в ту же секунду опадают.

- Те, что сами идут в руки, как правило не ахти. За стоящую идею приходится как следует повоевать. Возьми на заметку, девочка, это универсальное правило жизни, прикладывается к чему хочешь. Все, что легко дается, ничего не стоит.

- Хорошо. А еще я думала, что для творчества тебе нужны… ну, ингредиенты. Чтобы их смешивать там, и все такое…

- Элли, ты неоправданно много думаешь. Это вредно для здоровья. От мыслей голова надувается, как воздушный шарик, и может взорваться. Что, музыканту непременно нужен инструмент, чтобы создать мелодию?

- Не знаю… А разве нет?

Вонка задумчиво чешет подбородок:

- Честно говоря, я тоже не знаю. Просто к слову пришлось. Надо будет выяснить, - он черкает себе несколько строк на полях. – А теперь тихо. Мне нужна абсолютная тишина, - он торжественно прикрывает глаза и разглаживает листок.

- Подожди-подожди, я ведь пришла поговорить.

Вонка недовольно открывает один глаз:

- Я так и знал, что ты ничего не делаешь без задней мысли!

- Это насчет Шарлотты, и это очень важно!

- Мне уже скучно.

- Ты знаешь, вчера мы с ней ездили в магазин, и она рассказала мне свою историю…

- Ску-учно, - манерно зевает Вонка, прикрыв рот рукой. – Откуда у тебя такие теплые чувства к длинным предисловиям? Они же всех в тоску вгоняют. У тебя, наверное, на уроках сонное царство.

- Можно я уже наконец скажу?

- Не возражаю. Желательно тремя предложениями, но буду счастлив, если ты уложишься в два.

- Шарлотта – сирота, ее мать умерла, отец покончил с собой. Эта девочка сбежала из приюта имени святого Плессингтона и до нашей с ней встречи бродяжничала. Вот, как ты хотел, основная суть в двух предложениях. Все… в порядке?

Мой последний вопрос – ответ на реакцию Вонки, потому что тот замирает, устремив горящий взгляд в одну точку и беззвучно шепчет слово, в котором я угадываю «П-лес-с-синг-тон». И еще раз: «Плес-с-с-синг-тон». Потом вдруг, встрепенувшись, смотрит на меня, как будто его только что разбудили, как следует встряхнув за плечи.

- А? Все чудесно.

- Ты знаешь этот приют?

- Никогда не слышал, - поспешно отрицает Вонка, весь передернувшись. – И зачем мне эти факты из чужой биографии?

- Понимаешь, эта девочка осталась одна. Совсем. У нее нет никого, кто бы смог о ней позаботиться, кто бы ее защитил, кто бы помог советом… да кто хотя бы просто любил ее. Никому нет до нее дела. Она совсем беззащитна. А мир велик и полон пороков и опасностей. Только представь, куда может привести ее судьба…

- Да-да, - сомкнув брови на переносице, перебивает Вилли. – Я тебя понял, Элли. Пусть она остается на фабрике. – Ни с того ни с сего он сам берет меня за руку и гладит тыльную сторону моей ладони большим пальцем.

- Спасибо, но ты же понимаешь, что это не так просто… – сглотнув, продолжаю я, пытаясь сосредоточиться и не думать сейчас о своей руке, пойманной в капкан этого редчайшего проявления нежности. – Нужно оформить все это официально, чтобы у нас были права оставить ее здесь, а у нее - документы, подтверждающие ее личность и так далее…

- Ага, - кивает Вонка.

- Ты понимаешь, что я хочу сказать?

- Не-а.

- Мы должны удочерить ее.

Вонка поспешно убирает руку:

- Я знал! Я ведь чувствовал подвох с самого начала! – он гневно трясет в воздухе указательным пальцем. – Нет, Элли, так нельзя! Это затруднительно, непозволительно, возмутительно, мучительно, – декламирует он, сопровождая каждый новый выпад взмахом указательного пальца.

- Но почему?!

- Какая же ты удивительно непонятливая, Элли. Я… я просто не могу себе позволить эту… эту привязку, - он нервно сглатывает слюну и быстро-быстро трясет головой, точно отгоняя видения. – Хватит с меня и… Пусть она остается на фабрике – я не возражаю, одобряю, поощряю. Хорошая инициатива, Элизабет, похвальная, когда-нибудь где-нибудь кем-нибудь тебе зачтется. Но я, я-то вовсе не хочу превращаться для этой девочки в… в… – раз за разом его губы сжимаются в спазме, точно живут отдельной жизнью и всеми силами противодействуют рождению этого короткого слова. Так некоторые люди не говорят о бедах, чтобы их не накликать.

- В отца? – хладнокровно подсказываю я.

Он прыжком вскакивает с места, будто я взорвала у него над ухом хлопушку. Потом оборачивается, и все его черты искажаются, точно отраженные кривыми зеркалами. Кончики губ съезжают вниз, на лбу начинают ходить желваки. Он обессилено машет руками.

- Да! Да, Элли, да! Знаешь ли ты, какое топливо питает фабрику? Подсказываю, это не дизель, не бензин, не нестерильные разноцветные бумажки, на которые люди молятся, как на святыню. Это мечты! Фабрика – это плавильный котел фантазий и грез, и пока есть мечты, она будет стоять. Каждая новая фантазия – это новый цех. Все, что составляет мою жизнь, ты видишь перед собой, все, что мне нужно, создается здесь. Я разум этого места, Элли, и оттого мы неотделимы. Как только я спущусь на землю, как только я перестану мечтать и искать вдохновения, фабрика придет в упадок. Подумай, зачем мне жалкое существо, которое будет ходить за мной хвостиком, называя словом на «п»!

Вот так. Вот так я невольно получаю ответ на вопрос, который не решалась задать. Вот так мои бумажные надежды, с треском оторвавшись от меня, взлетают на воздух, закручиваясь вихрем разноцветных обрезков. И сердце корчится, как червь, потревоженный светом, пока я пустая, как сосуд, пустыми, холодными пальцами тру веки, как будто это поможет мне проснуться.

- Ничего не изменится, это же только формальность, - тихо говорю я глухим мертвым голосом, и жаль мне сейчас совсем не себя. - Не думаю, что Шарлотте взбредет в голову звать тебя словом на «п» и что она будет тебе досаждать больше, чем в том случае, если мы не оформим все документы.

- Да, - поджимает губы Вонка. – Ну, раз это формальность, давай просто закроем на нее глаза, - делает он еще одну, довольно неуверенную попытку.

- Это создаст Шарлотте массу проблем в будущем, если она захочет оставить фабрику, - машинально убеждаю я, заторможенно удивляясь своей способности к связным ответам.

- Ага! – довольно хлопает в ладоши Вилли. – Но этого же никогда не случится! Никто в здравом уме никогда не захочет оставить фабрику!

- Но ты же не можешь за нее решить. У нее должен быть выбор. У нее должен быть шанс на то будущее, которое она сама изберет. И да, я знаю, что тебе это не по душе, но у нее должна быть настоящая семья.

- Я… я не знаю, Элли, - наконец сдается он, понуро опустив голову. - Это слишком скоропалительно. Я должен подумать.

- Конечно же. Я на тебя не давлю.

- Я бы не был в этом так уверен, - бормочет себе под нос он.

Я вижу, как ежится он под моим взглядом, как недоуменно сводит брови, чувствуя, как что-то во мне изменилось, но не понимая, когда и что именно и отчего ему вдруг стало так неуютно, неловко и холодно. Он с опаской касается моего плеча, примирительно улыбаясь, точно я волчонок, непредсказуемый зверь, от которого не понятно, чего ждать – укуса или ласки. Я не отзываюсь на это прикосновение. Слабо улыбаясь, я прощаюсь и вот уже спешу по извилистой тропинке обратно.

========== Часть 23 ==========